Нужным кафе оказывается угловая забегаловка с мрачной атмосферой и тусклым светом даже среди дня. Столик, за которым сидит клиент, находится в дальнем углу рядом с баром. Я преодолеваю расстояние за несколько секунд и быстро оглядываю клиента в мутном свете лампы. Это парень лет двадцати пяти со впавшими глазами и покрасневшими глазами — капилляры полопались, и кровь заполонила белок, — кожа жёлтого оттенка навевает мысли о трупе. Я смотрю на него с налётом безразличия. На щеке у бедолаги темнеет язва, от неё тянутся голубые вздувшиеся вены. Он употребляет достаточно давно, чтобы это отразилось на его внешности, и меня невольно передёргивает, внутри что-то болезненно стучит, но я старательно отгоняю это наваждение, протянув незнакомцу пакет. Тот хватает его цепкими пальцами, заглядывает внутрь и тут же прячет под куртку. Его тело неконтролируемо трясётся, и меня охватывает приступ тошноты.

Я выбираюсь из кафе так стремительно, что рискую привлечь чужое внимание. Морозный воздух охлаждает рассудок, и я могу мыслить более здраво, оценивая ситуацию. Этот парень — настоящий наркоман с многолетней зависимостью. Он не контролирует свои порывы, он помешался и по большей части безумен. Во всей этой схеме у нас мало схожего: даже под веществами я чётко осознаю собственные поступки, я способен удержать в узде собственную одержимость. Я способен.

Всё же мои убеждения не действуют на физическую сторону вопроса, и меня выворачивает на школьной парковке. Я блюю утренним кофе и жёлчью, из носа льётся вода, во рту появляется отвратительный горький привкус. Закашлявшись, сплёвываю вязкую слюну, затем прочищаю горло и через нос вдыхаю ледяной воздух. С языка не сходит вкус рвоты, хочется промочить горло, но в машине нет воды.

Присаживаюсь на капот, вытираю нос тыльной стороной ладони и закуриваю, чтобы прийти в чувство. Голова слабо кружится, поэтому моргаю несколько раз, чтобы избавиться от вида вращающегося мира. Я знаю: дело в этом придурке-наркомане, который скорее похож на ходячего мертвеца. Липкий страх обхватывает глотку и сдавливает когтистыми пальцами, вызывая в организме ответную реакцию, но я не заложник инстинктов и могу побороть фантомную панику. В животе пусто, органы будто оттягивает вниз: мне нужно поесть. Но перед этим всё же выкуриваю сигарету и пишу сообщение Элиоту.

Я бросаю бычок на расчищенную площадку парковки и убираю пачку обратно во внутренний карман, когда рядом слышится хруст снега и появляется Флоренси. Его куртка расстёгнута нараспашку, ветер треплет кудри, и в ухе покачивается серёжка-крестик. Он дышит немного поверхностно, видимо, спешил.

— Тут всё в порядке, — говорит он, ударив меня по плечу в приятельском жесте, и присаживается на капот рядом со мной. Элиот смотрит с сосредоточенной внимательностью, пытаясь отгадать, как всё прошло, не спрашивая напрямую. Мы оба ненавидим обсуждать детали дела, но в сущности это необходимо.

— Всё прошло гладко, — оповещаю я, взглянув на друга. Несмотря на свою внешнюю беззаботность, он выглядит уставшим, почти измученным.

Внезапно я вспоминаю о том, что Элиот недавно оправился от автомобильной аварии. Перед глазами мгновенно возникает тот самый эпизод, как один из тех ублюдков сбил Флоренси, и он с громким хрустом прокатился по раскалённому августовским солнцем асфальту. Он почти сразу потерял сознание от удара головой, но звук сломанных костей врезался в память и осел там чернильным пятном. Я моргаю, отгоняя воспоминание, и вновь смотрю на Элиота. Он мрачно кивает, затем пинает снег рядом с машиной.

— Они прислали Дженкиса, — со смешком говорю я.

Элиот тоже усмехается:

— Я почти уверен, что он грёбанный некрофил-зоофил. Ты видел, как он смотрит на трупы голубей?

— Не знаю, кто из вас больший извращенец, — фыркаю я, закатив глаза.

— Определенно ты, — парирует Элиот, откинув снег ботинком в мою сторону.

Мне нравится эта лёгкая беспечность, которая в последнее время едва касается меня. Жизнь стала дерьмом, от которого я не могу отмыться, но Элиоту больше не хватает прежних дней, нежели чем мне.

— Ладно, я чертовски голоден, — я отрываю зад от капота, затем нажимаю кнопку на брелоке, чтобы заблокировать двери в машине, и иду к кафетерию. Элиот следует за мной.

Звонка ещё не было, поэтому в школе стоит гулкая тишина, коридоры пусты. Урок закончится через пару минут, поэтому мы идём достаточно быстро, чтобы не попасть в очередь. Проверив телефон, осознаю, что Ева так и не ответила, но, если Элиот сказал, что все в порядке, значит, так и есть. На деле у нас с Флоренси одностороннее доверие, с которым я, впрочем, согласен: сложно доверять наркоману.

Я беру пару сэндвичей с курицей и чёрный кофе, Элиот заказывает какую-то дрянь и черничный кекс. От его зелёного чая исходит сладковатый фруктовый аромат, и я невольно вспоминаю Еву. Её бессмысленное игнорирование выводит из себя.

Через пятнадцать минут, когда я уже расправился с сэндвичем и теперь болтаю остатки кофе на дне бумажного стаканчика, а Элиот неспеша потягивает уже остывший чай, в кафетерий заходит Эмили. Она замечает нас и нерешительно машет рукой, чтобы мы увидели её. Её кудрявые волосы собраны в короткий хвост, из которого выбилась прядка, а щёки слегка красные из-за короткой прогулки по морозу. Она выглядит немного озадаченной, щурит глаза и сдвигает брови к переносице, затем нерешительно подходит к нам.

— Ева ещё не пришла? — спрашивает Эмили, поочередно взглянув на нас.

— Она не с тобой? — произношу я безразличным тоном, затем заглядываю ей за спину, чтобы убедиться в очевидности факта. Где её, чёрт возьми, носит?

— У неё было окно, — нахмурившись, объясняет Флоренси. — Я подумала, мы встретимся на обеде…

— Но её, очевидно, тут нет, — заканчиваю я со сквозящим недовольством и обращаю взор на Элиота, который не выглядит встревоженным. — Элиот?

— Она придёт через пару минут, — уверенно заявляет он, откинувшись на своем стуле. Тот слегка отъезжает в сторону под тяжестью его веса. — Эм, возьми что-нибудь перекусить, — напоминает парень, кивнув сестре, отчего серёжка в его ухе совершает кульбит.

Я сжимаю челюсти, чтобы не рявкнуть на друга, и отворачиваюсь, сверля взглядом проход, наполненный учениками. Из-за толпы почти невозможно рассмотреть вошедших и вышедших, отчего раздражаюсь ещё больше и напрягаю зрение, пристально вглядываясь в людей. Я пытаюсь припомнить, во что была одета Ева с утра, но мозг услужливо напоминает о том, что я старательно отводил взгляд, чтобы не устанавливать зрительный контакт с Мун. Глубоко внутри зарождается злость на Еву за её безответственность и на Элиота за его беспечность.

— Ты сказал, что всё в порядке, — сквозь зубы напоминаю я, когда контролировать приступ ярости становится труднее, но я всё же сохраняю холодное выражение лица.

— А? — переспрашивает Элиот, глядя на меня с лёгкой усмешкой, что только больше выводит себя.

— Ты сказал, что всё в порядке, — более громко произношу я. — Где тогда, мать твою, Мун?

— Она придёт через пару минут, расслабься, — он хлопает меня по плечу в успокаивающем жесте, но я тут же сбрасываю его руку и глубоко втягиваю воздух, наполненный запахами еды и человеческого пота. Кончики пальцев начинают чесаться, поэтому обхватываю стаканчик двумя руками и слегка сжимаю. Бумага мнётся под натиском, кофе плещется на дне.

— Я говорю: расслабься, — повторяет Флоренси. — Я виделся с ней, когда шёл к тебе. Просто напиши ей.

— О, спасибо за идею, придурок, — выплёвываю я, — не догадался без тебя.

Я бросаю телефон на стол, но на экране по-прежнему не высвечивается новых сообщений. В это время немного напряжённая Эмили присаживается рядом с Элиотом, напротив меня, и тоже нервно оглядывается на дверь, понимая, что Мун так и не появилась. Её нервозность мгновенно подпитывает мою, и я чувствую, что практически не могу контролировать злость.

Как раз в этот момент среди толпы мелькает рыжая макушка, и я, вцепившись в неё взглядом, наконец вижу Мун. Она идëт достаточно быстро, протискиваясь сквозь небольшое столпотворение, и почти сразу замечает нас.