—В пачке лежит кокаин. Его хватит на три-четыре дорожки. Под задним сидением есть амфетамин, — напоминаю себе вслух, и мой голос слабо дрожит. Нужно съехать на обочину.

Сейчас начало девятого. Я принял дозу около четырёх утра. Значит, время действия кокаина сократилось до четырёх часов. Не знаю, сколько продлится эффект амфетамина. Не хочу рисковать, проще вновь сделать дорожку. Я сворачиваю на обочину, но мотор не глушу. Руки не дрожат, значит, та доза ещё действует, но мне нужно быть в нормальном состоянии, когда буду возиться с товаром. Пока достаю пакетик, рассчитываю приблизительное время: до окраины ехать полтора часа, забрать товар — не больше десяти минут, обратно — ещё полтора часа, затем отыскать кафе в центре — плюс-минус двадцать минут, отдать товар — минута-две, вернуться в школу — полчаса. В итоге получается около четырёх часов. Я втянул две дорожки, их приблизительное действие — четыре с половиной часа. Если втянуть три, время увеличится примерно на час, но тогда остаётся одна дорожка на следующий раз. Этого мало, хотя под задним сидением есть амфетамин. Употребить вместе два вещества рискованно, время их действия неизвестно. Проще втянуть четыре дорожки сейчас. Может, их хватит часов на шесть-семь. Я формирую дорожки на панели с помощью кредитной карты и вдыхаю их четырьмя резкими движениями, опасаясь, что кто-то может заметить меня на обочине. Того же облегчения, которое настигает меня на грани, нет, но губа не дрожит через несколько минут, и я снова могу продолжить путь.

***

Когда я добираюсь до нужной локации, снегопад прекращается, но на улице становится в разы холоднее, и ледяной ветер пробирается сквозь одежду, поэтому до конца застёгиваю куртку и прячу руки в карманы. Я паркуюсь недалеко от места встречи, но всё равно придётся идти пешком около трёх минут. Пальцы на ногах мгновенно замерзают, и мне приходится их сжать в ботинках. Дело не в том, что доза оказалась маленькой. Это из-за мороза. В этом я могу себя убедить.

Место встречи — старая, покрытая ржавчиной автобусная остановка, которой пользуются настолько редко, что встретить здесь человека сродни чуду. Я не в первый раз приезжаю сюда за товаром, поэтому знаю, что место более чем надежное, но всё равно соблюдаю элементарные меры предосторожности: незаметно оглядываюсь по сторонам, когда выхожу из машины, и быстро иду до остановки.

За несколько метров замечаю мужскую фигуру, облачённую в чёрную одежду, резко контрастирующую с недавно выпавшим снегом. Подойдя ближе, я мгновенно узнаю человека. Это Дженкис. Ну, конечно. Дженкис оборачивается, услышав скрип снега под моими ботинками, и я могу видеть его перекошенное мерзкой улыбочкой лицо. Внешность этого мужика более чем отталкивающая, отвратительная: у него тёмные волосы, прилизанные к ушам, кривой нос, когда-то сломанный в потасовке, узкий бесцветный рот и маленькие чёрные глаза. Под губой с правой стороны у него белеет тонкий шрам, сползающий до подбородка. Опять-таки, след его активной деятельности в мутных группировках. Дженкис, наверное, самый отвратительный член этой небольшой организации, и все прекрасно знают, что мы ненавидим друг друга, поэтому очевидно, что прислали его.

— Кристофер Шистад! — бросает он, растягивая губы в подрагивающей улыбке. Надеюсь, его шрам напоминает о старой ране болью.

— Заори на всю улицу, мудак, — шиплю я в ответ, но тут же сцепляю зубы, приказав себе сохранять хладнокровие. Я знаю, что Дженкис хочет вывести меня, чтобы я напал первым, но я уже принял дозу успокоительного в виде четырёх дорожек.

Я подхожу ближе, почти вплотную, чтобы он смог отдать мне товар, но сегодня этот придурок настроен решительно, поэтому делает вид, что не замечает моих действий. Он смотрит вперёд, сощурив и без того крошечные крысиные глаза.

— Уже принял перед тем, как прийти, а, приятель?

Мне хочется тут же ударить его за небрежно брошенное «приятель», но я лишь в успокаивающем жесте поглаживаю пачку сигарет, сокрытую во внутреннем кармане, хотя и знаю наверняка, что там нет ничего, что спасло бы меня от приступа гнева и отвращения.

— Сдаётся мне, да, — продолжает Дженкис. — Как скоро подсадишь свою подружку?

Я не реагирую, но в голове возникает несколько сцен особо кровавых убийств. Я не хочу ничего отрицать, чтобы не давать ему повода глумиться или удостовериться в некоторых фактах, поэтому скольжу по его кривому носу безразличным взглядом и молча ожидаю, когда он наиграется.

— Она вроде ничего, но, видимо, слишком тупая, раз связалась с тобой, — размышляет этот укурок. — Мы неплохо потискались с ней в переулке пару дней назад.

Значит, Дженкис приходил к ней.

— Она сладенькая, и я возьму её себе, как только ты облажаешься в очередной раз, — он давит, надеясь вызвать у меня неконтролируемый всплеск эмоций, но кокаин легко сдерживает внутреннего зверя: я почти спокоен, не считая трясущихся рук в карманах куртки. — Шистад, ты сегодня неразговорчив. Прикусил язык? Или принял так много, что говорить не можешь?

— Если бы я каждый раз разговаривал с таким ничтожеством, как ты, то давно бы перестал себя уважать, — безразлично произношу я, не глядя на нежелательного собеседника.

Лицо Дженкиса на мгновение искажается злобой. Он, как ребёнок, заводится с полоборота.

— Я хотя бы не жалкий наркоман, — выплёвывает он.

Что ж, это правда. Единственный предлог, под которым они ещё не избавились от Дженкиса, — это отсутствие у него зависимости. По правде, он слишком труслив, чтобы притронуться к наркотикам, зато бесконечно туп и неряшлив. Та небольшая информация, что известна мне об этом увальне, даёт вполне веский довод считать его самым настоящим идиотом.

Мысленно я подсчитываю, сколько прошло времени. Мне сложно сосредоточиться на собственных мыслях, пока Дженкис распинается о собственной значимости и моей ничтожности, но я прихожу к выводу, что уже пора уходить. Тем более, раздражение начинает вибрировать на кончиках пальцев и вызывает зуд в дёснах.

— Я заберу товар, и мы разойдёмся. Разве тебя не ждёт твой папочка? — говорю я, наконец взглянув на него. Он ниже меня всего на пару сантиметров, но крепче в плечах, поэтому наше противоборство не может иметь однозначного исхода, и я не хочу рисковать сейчас, когда мне нужно расправиться с делами. Дженкис — трусливый пёс, который и шага не может ступить без указки, но тявкать за забором вполне способен.

— Передавай привет подружке, кусок дерьма, — выплёвывает Дженкис и наконец отдаёт товар. Это небольшой пакет из книжного магазина, весящий не больше трёхсот грамм. Мне интересно, что внутри, но посмотреть — вырыть себе могилу, поэтому поспешно расстёгиваю куртку, пихаю товар внутрь и возвращаюсь к машине. В зеркало заднего вида вижу, что Дженкис яростно сплёвывает мне вслед и топчется на месте, дожидаясь, пока я уеду. Ублюдок.

***

Дорога обратно в город проходит значительно быстрее отчасти потому, что прекратился снег, отчасти из-за того, что я еду на большой скорости, взбешённый словами Дженкиса. Подъехав к центру, я всё же не могу подавить болезненное желание и пишу короткое сообщение Еве, чтобы узнать, как она. О том, чтобы спросить Элиота, не идёт и речи: он решит, что я облажался. Ева долго не отвечает, отчего начинаю раздражаться сильнее, но звонить не хочу. Внутри что-то неприятно копошится: маска безразличия трещит по швам, но всё-таки держится. Мысленно призываю себя к хладнокровию, пока отыскиваю нужное кафе. Больше половины пути пройдено: нужно лишь отдать товар и успешно скрыться. Я вновь подсчитываю часы действия дозы и с больным удовлетворением осознаю, что эффект от недавнего употребления не прошёл. Перед тем как выйти из салона, заглядываю в зеркало заднего вида, чтобы оценить состояние зрачков. Приходится закапать капли, чтобы привести их в норму.

В центре значительно теплее, чем на окраине, поэтому я иду медленно, бросая косые взгляды на прохожих. В одной руке покоится тот самый пакет из книжного магазина, другой поглаживает пачку сигарет во внутреннем кармане. Этот жест успокаивает и придаёт иллюзию контроля над ситуацией.