Мне приходится включить верхний свет, чтобы отыскать вещи. На улице едва начинает светать. Я достаю последнюю имеющуюся порцию кокаина, запрятанную под ножкой кровати, и проталкиваю пакетик в пачку сигарет. Возможно, этого хватит на три-четыре дорожки.

Мне нужно поторопиться, чтобы перехватить Еву до того, как она ускачет. Её упрямство и недальновидность медленно перерастают в откровенную тупость. Её синяк на бедре говорит о многом, но она всё равно продолжает гнуть свою линию, наплевав на осторожность. Эта черта могла бы показаться очаровательной, но в большей степени она раздражающая.

Я надеваю футболку, сверху толстовку, затем джинсы и две пары носков: кончики пальцев на ногах немеют при ломке. На кухне сидит Элиза, её прямая спина и холодный взгляд вызывают резкий приступ отвращения, но я даже не морщу лицо, здороваясь с ней и исчезая в коридоре. По правде, Элиза отвратительная, и она действительно подходящая партия отцу. Когда они поженятся? Меня удивляет, что Ева впадает в панику при мысли о том, что Элиза выйдет замуж. Разве ей не плевать? Она откровенно ужасная мать, которая не любит свою дочь, но Мун — ребёнок. Она цепляется за мамину юбку. Возможно, так ей проще удержаться на плаву, может, это её якорь. Копаться в дебрях её нездорового сознания — кривая дорожка, потому что чем больше я проникаюсь её жизнью, тем больше хочу стать её частью. Я не менее отвратительный, чем Элиза.

К моему облегчению, Мун сегодня не слишком торопится. Возможно, наше короткое примирение воодушевило её, но, в любом случае, это играет мне на руку. Я завожу машину и подъезжаю прямо к калитке, чтобы она не прошла мимо. Пока жду, поджигаю сигарету и курю в открытое окно, впуская ледяной воздух в ещё не до конца прогретый салон. Ева выходит из дома как раз тогда, когда я докуриваю сигарету и бросаю тлеющий бычок в рыхлый снег. Я вижу, как она хромает, но намеренно не заостряю на этом внимание. Она открывает дверь с пассажирской стороны и садится, без слов пристёгивает ремень и отворачивается к окну. Отлично.

Я выруливаю на дорогу. Ночью прошел снег, но снегоуборочные машины уже расчистили трассу. Мы едем в тишине, и я слышу прерывистое дыхание девушки. От неё вновь пахнет апельсиновым чаем. Краем глаза вижу, как Ева кусает губу: мозг тут же услужливо подсовывает картину того, как я сжимаю между зубов её нижнюю губу и слабо оттягиваю. Желание поцеловать девушку начинает жечь рот, поэтому жёстко сжимаю челюсть и крепче обхватываю руль. Ехать совсем недолго, но я всё равно чувствую себя запертым в клетке с куском мяса: хочется, но нельзя.

Рука Мун тянется к колёсику на магнитоле. Она нажимает кнопку, экран загорается и включается радио. Ей неловко в тишине. Данный факт слабо ударяет в область солнечного сплетения, но холодный рассудок хвалит себя за внешнюю отчужденность. Песня, которая начинает играть, вводит меня в ступор на несколько секунд. Это рождественская мелодия «Санта сидит в сарае»{?}[Норвежская рождественская песенка с веселым мотивом]. Внезапно до меня доходит, что Рождество всего через несколько дней. Время стало для меня абстрактной, эфемерной единицей. Я не смотрю часы и стараюсь не считать минуты, зная, что жизнь ускользает со скоростью песка, утекающего сквозь пальцы. Скоро Рождество, и от этой мысли меня пробирают мурашки, пока звучит дурацкий веселый мотив, наполняющий салон.

Моё напряжение неосознанно передается Мун, её косые взгляды обжигают правую часть лица, поэтому намеренно избавляюсь от эмоций, натягивая выражение крайнего безразличия. Мне необходимо немного больше контроля над жизнью, чем я имею. Пачка сигарет во внутреннем кармане согревает область ребер, в ней сокрыт мой эликсир жизни, чёрт бы его побрал.

Я паркуюсь на привычном месте и тут же выключаю радио: на сегодня музыки достаточно. Ева медлит, отстёгивая ремень и поправляя куртку. Вероятно, она ждёт от меня каких-то действий после вчерашнего разговора на улице, но мне нечего ей дать. Я вновь соврал. Нет, я верил в свои слова, пока они были в голове, но язык превратил их в нечто отвратительное, и они стали ложью, как только оказались произнесены. Ева смотрит на меня с непонятной смесью в глазах и кусает губу. Мне вновь хочется её поцеловать. Мы стоим на школьной парковке утром, но я почти не могу бороться с этим желанием. Тот факт, что это единственное честное между нами, отдаёт легкой болью в середине грудины, но я привычно подавляю её. Нельзя поддаваться чувствам. Нельзя.

Я первым выхожу из машины и стараюсь игнорировать вздох, который издаёт Мун, оставшись одна в салоне. Впрочем, она выскальзывает наружу через пару секунд, и её лицо приобретает враждебное, раздражённое выражение. До школы мы идем вместе в молчании. Мы не произнесли ни слова за сегодняшнее утро, но так даже легче.

Мне нужно довести её до шкафчиков, затем дождаться, пока она ускачет на уроки, и приступить к своим делам. В этом простом плане главное — не наткнуться на Элиота, который привяжется, как собачка. Он знает, что сегодня мне нужно доставить товар, и не хочет рисковать собственной головой. Вновь.

Я провожаю Еву к Центральному корпусу, затем мы вместе входим в стеклянные двери и оказываемся у ящиков.

— Я заберу тебя после школы, — всё же нарушаю молчание, но тешу себя тем, что это необходимо.

Мун хмурится при звуке моего голоса и поднимает глаза. Я не отвожу взгляд и устанавливаю зрительный контакт. Тепло стремительно разносится по венам. Такое чувство возникает, когда очередная доза начинает действовать. Её глаза мечутся по моему лицу в поисках чего-то, что я не могу ей дать, и, наконец, замирают. На губах застывает кривая враждебная усмешка, и я с некоторой опаской узнаю в ней свою. Я смотрю на Еву и вижу отражение собственных эмоций. Становится почти физически больно. Позволяю этой боли на секунду проникнуть в сознание и тут же подавляю её, слегка откинув голову назад, чтобы прийти в себя. Ева ничего не отвечает, лишь отрывисто кивает и удаляется к своему шкафчику. Разрешаю себе посмотреть ей вслед и глупо надеюсь, что она не почувствует мой внимательный взгляд.

Контакт разрывается, но мгновения потери контроля стоят дорогого: Элиот в упор глядит на меня и делает несколько шагов навстречу, разделяя то короткое расстояние, которое я мог использовать, чтобы сбежать, но уже поздно.

— Когда ты уезжаешь? — спрашивает Флоренси, опустив приветствия и прочие формальности. Мне нравится его готовность к делу.

— Прямо сейчас, — сухо отвечаю я, стараясь не смотреть на Еву, но краем глаза всё равно замечаю, как к ней подходит Эмили, сестра Элиота.

— Хорошо. Как только они уйдут, можем выдвигаться, — кивает Флоренси, бросив мимолетный взгляд на девушек.

— Я иду один, — безразлично отзываюсь я, запустив руки в карманы расстёгнутой куртки. Пальцы неосознанно двигаются вверх, и фаланги нащупывают прямоугольную пачку сигарет во внутреннем кармане.

— Нет, — отвечает Элиот. В его тоне нет злости или недовольств. Простая констатация факта, но этот трюк не прокатит со мной.

— Отъебись, Элиот, — бросаю я, скользнув по его лицу холодным взглядом. Парень выглядит намного лучше меня: вероятно, ему удаётся проспать больше двух часов без очередной дозы.

— К сожалению, я не могу, — усмехается он, но в глазах я вижу всю серьёзность ситуации.

— Мы не можем оба уехать, оставив их здесь, — я вставляю железный аргумент, и против этого парень не может возразить. Мы оба знаем, что не можем бросить Еву и Эмили без присмотра, особенно когда Бодвар находится в непосредственной близости.

— Просто не облажайся, — выплёвывает Элиот, затем рывком стягивает куртку, отчего растаявший снег с его одежды и волос попадает на меня.

— Я не облажаюсь просто для того, чтобы ты перестал ныть, — со смешком бросаю я. Мне на самом деле не хочется подводить Элиота. Я быстро хлопаю его по плечу в знак молчаливого перемирия, и Флоренси кивает.

***

На улице вновь идёт снег, поэтому приходится включить дворники, чтобы очистить лобовое стекло. До окраины города ехать около часа, а с учётом снегопада все полтора. Я курю в приоткрытое окно, и воздух холодит лицо. Пальцы ног постепенно немеют. Возможно, поездка займёт больше времени, чем я рассчитывал.