Мороз ударяет в лицо колючими иголками. Я и не знала, что здесь так холодно. Я быстро прячу подбородок и губы в ворот своей куртки: это спасает от ветра и необходимости говорить. Краем глаза вижу, что Шистад прячет руки в карманы вместе с поводком. О том, что это моя собака, решаю умолчать. Мне не хочется первой начинать разговор, отчасти потому, что не знаю, что сказать. Отчасти потому, что я действительно зла на парня. Пропасть между нами ощущается так остро, что я чувствую это холодное лезвие, хотя мы идём на расстоянии вытянутой руки друг от друга.

Из куртки Шистад вынимает пачку сигарет и закуривает. Серебристый дым вырывается из его рта, застывая в воздухе. Сегодня с фонарями всё в порядке: они горят привычным оранжевым светом. Контраст со вчерашней прогулкой поразителен. В воздухе пахнет морозом и сигаретами.

Я стараюсь не смотреть на парня, но всё равно украдкой бросаю взгляды на его равнодушное лицо. Безразличие парня выводит из себя. Будто ничего между нами не было! И, хотя мы решили ещё днем, что не доверяем друг другу, в глубине души я хочу исправить это. Шистада же, кажется, устраивает такое положение дел.

— Если хочешь что-то сказать, говори, — произносит он, поймав мой очередной косой взгляд. Он уже выкурил сигарету и забросил бычок в ближайший сугроб, руки снова спрятал в карманах.

Раздражение поднимается откуда-то из низа живота и нагревает кончики пальцев.

— А может ты что-нибудь скажешь? — произношу я грубее, чем рассчитывала, но он заслужил.

— На улице жутко холодно, — замечает парень, при этом из его рта вырывается облачко пара.

Я смотрю на Шистада с нескрываемым раздражением. Уголок его губы лезет вверх, искажая рот в насмешливой гримасе.

— Это всё? — вкрадчиво интересуюсь я.

— Извини, не знаю, о чём принято говорить на прогулках с дамами, — усмехаясь, отвечает Крис. — Отец учил меня этикету, но я всегда был плохим мальчиком.

— Ты имеешь в виду отвратительным? — невинно произношу я, и Шистад согласно кивает в ответ.

— Тебе решать, насколько я отвратительный.

— Это ещё почему? — не совсем понимаю его намёк.

— Ну, ты же трахалась со мной, — он пожимает плечами и останавливается, пока Тоффи отбегает в сторону, чтобы пометить забор.

— А ты добрый, только когда трахаешься, — отвечаю я, и в голосе сквозит чуть больше обиды, чем я хотела бы показать.

На самом деле, его слова задевают что-то в районе солнечного сплетения, и я жалею, что вообще поддержала разговор. Мне хочется, чтобы Шистад замолчал и больше никогда не произносил ничего, потому что его язык может делать лишь две вещи: причинять боль и умопомрачительно целовать.

— Я бы помыл твой рот с мылом, но вряд ли это поможет, — замечает он, на что громко фыркаю и отворачиваюсь.

Тонкая ткань штанов примерзает к ногам, и я чувствую, как мурашки бегут по телу. Крис догоняет меня в два шага и неожиданно хватает за руку. Я хмурюсь и выдёргиваю ладонь. Что за внезапные порывы?

— Ты могла бы сегодня переночевать у меня, — говорит он просто, на что издаю смешок.

— М-м, нет, пожалуй, откажусь.

— Как хочешь, — Крис отходит, и моя ладонь тоскует по ощущению его прохладной кожи на моей.

Я не эксперт в отношениях, но Шистад ведёт себя отвратительно. Я прекрасно это осознаю, но разве я могу руководствоваться рассудком, когда весь мой организм подчинён велению неконтролируемых чувств? Где-то на задворках моего сознания возникает мысль о том, что я в некоторой степени зависима от парня. И, хотя эти эмоциональные качели изводят тело и душу, я продолжаю на них качаться, пока не стошнит.

— Просто… — начинаю я, открыв рот, и холодный воздух тут же касается языка. Шистад останавливается и корпусом поворачивается ко мне. Тень веселья пропадает с его лица. — Я так не могу. Вся эта неопределённость, подозрения и опасность высасывают силы. Это нужно прекратить, но я не могу контролировать себя, пока ты не начнешь контролировать себя. Я пытаюсь верить тебе, но ты постоянно обманываешь и уходишь. Пару дней назад ты сказал, что постараешься, ты обещал мне, а теперь снова бросаешься в омут с головой. Я не говорю, что всё должно быть легко, но ты же намеренно всё усложняешь. Нужно что-то решить.

— Прямо сейчас? — уточняет парень, и меня немного злит тот факт, что он проигнорировал большую часть сказанного.

— Прямо сейчас, — утвердительно киваю я.

— Мы уже решили, что не доверяем друг другу. Разве этого недостаточно? — спрашивает Шистад.

— Значит, недостаточно, раз ты всё равно пытаешься затащить меня в постель, — раздражённо поясняю я.

Он замолкает на пару мгновений и кивает каким-то своим мыслям.

— Я не могу ничего обещать, — наконец произносит парень, но я уже слышала это, — возможно, я бы хотел, но не могу. Ты не хочешь, чтобы я лгал, а я не могу не лгать. Ты ждёшь от меня чего-то, но я не могу этого дать. Я бессилен в отношении тебя, и мне жаль, что я втянул тебя в это. Но мы можем просто плыть по течению?

Я знаю уже сейчас, но это изведёт меня, опустошит и высосет все силы. Я знаю, что в конце останусь ни с чем, у разбитого корыта, но всё равно говорю:

— Можем.

Комментарий к Глава 24

Мы с моей бетой зашипперили Еву и Элиота, и что теперь???

Пы.сы. ваши отзывы мотивируют писать, поэтому оставьте пару слов ниже

========== Chris ==========

Я медленно отодвигаюсь от горячего тела девушки и высовываю руку, прижатую к её талии под футболкой, затем выпутываюсь из переплетения ног и откидываюсь на спину. В комнате темно, и единственным источником света служит лампа, озаряющая часть пола и кровать с левой стороны. Рот Евы приоткрыт, поэтому тоненькая слюна скатывается по щеке и пятном остаётся на подушке, пропитывая светлую ткань. На секунду эта картина кажется мне довольно милой, но я отворачиваюсь и откидываю одеяло. В комнате холодно, и спина покрывается гусиной кожей, смешиваясь с липкой испариной. Я чувствую себя уставшим и невыспавшимся, шея и грудь покрыты потом, волосы взмокли. Опускаю голые ступни на пол — ноги пронзает льдом. Руки слегка подрагивают, голова кружится, отчего в глазах темнеет на несколько секунд, но я всё равно встаю, упершись ладонью в стену. Я двигаюсь почти на ощупь, добираясь до прохода, затем приоткрываю дверь, впуская полоску света в комнату, и быстро оглядываюсь на Еву: она перекатилась на мою сторону кровати, из-под одеяла торчит голая пятка, волосы разметались по подушке и прилипли к щеке, но она всё ещё спит. Я быстро выхожу в коридор и прикрываю дверь, оставив небольшую щёлку, чтобы оставаться бесшумным.

В доме царит молчаливое спокойствие: ещё слишком рано для утренней суматохи. Я прохожу в ванную, стягиваю мокрую от пота футболку и откидываю её на стиральную машинку. В отражении вижу привычный образ: красные белки и слегка расширенные зрачки, тёмные синяки под глазами, заострённые скулы и потрескавшиеся, подрагивающие губы. На шее пульсирует жилка, но пульс достаточно медленный, в ушах шумит кровь, и хотя головокружение становится не таким масштабным, оно всё же не проходит до конца. Пот выступает вновь, и по горлу поднимается комок, смешанный с рвотой, руки трясутся. Я поспешно опускаю их под тёплые струи воды, нагревая ледяную кожу. Умываю лицо, прикрыв глаза, и пытаюсь привести дыхание в норму, но ничего не выходит: от этого есть только одно лекарство.

Заветный пакетик прижат в небольшой щёлке между раковиной и стеной, и если не знать, что он там, то никогда не найдёшь. Я упираюсь копчиком в стиральную машинку и мутным взглядом гляжу на то самое место, пытаясь совладать с собой, но чем дольше терплю, тем хуже становится. Чувство, будто меня вот-вот вырвет, подступает к горлу, и я больше не могу терпеть, поэтому склоняюсь над унитазом. Из меня выходят жёлчь и немного воды. Вчерашний ужин оказался на этом же самом месте ещё вечером, и теперь мой желудок окончательно пуст. Мне холодно, но я чувствую, как горит кожа. Дышать становится труднее. Я пытаюсь убедить себя, что всё дело в моих мыслях, и зависимость существует лишь в моей голове, но руки дрожат с такой силой, что я не могу подняться с колен, чтобы смыть рвоту. Я начинаю глубоко дышать, наплевав на отвратительный запах, и это — как и всегда, впрочем, — спасает на несколько мгновений. Пальцы сами находят тот самый пакетик и вытаскивают, ухватившись кончиками ногтей. Порошка совсем немного, но этого хватит на две дорожки. Я ещё раз проверяю, закрыта ли дверь: паранойя уже давно стала моим близким другом, — затем возвращаюсь к раковине и хватаюсь за края упаковки. Мокрые пальцы соскальзывают, и открыть пакетик сложнее, когда покрытые потом ладони дрожат. Я прикусываю губу и почти не чувствую привкуса крови, сфокусировавшись на небольшом количестве белого порошка. Схема простая: открыть, высыпать, разровнять, вдохнуть. После этого всегда приходит облегчение, которое я могу назвать почти жизнью. Кайф, который я получал, давно сошёл на нет и оставил после себя лишь разрушительную потребность, и сейчас в голове пульсирует одна мысль: не употреблять — значит не жить. Я ненавижу собственную слабость, ненавижу эту зависимость, ненавижу никчёмное существование, но без всего этого уже не знаю, кто я. Момент, когда вещество проникает в организм и разгоняет кровь по венам, я называю озарением. Это как воскреснуть после смерти, как вдохнуть через нос полной грудью после продолжительного насморка. Это чувство не похоже на сладостное томление; оно на вкус как горькая настойка, после которой ты знаешь, что температура спадёт и лихорадка наконец пройдет.