Ровно через десять минут они с Маркусом постучались в мою дверь, и не сильно-то много я могла с этим поделать. Пока они выворачивали мою комнату наизнанку, я несколько минут стояла за дверью в коридоре и рыдала, держа Малайку за руку и выслушивая, как она называет меня «дурочкой». Я прекрасно знала, что «травку» они найдут – я затолкала ее в носок одной из своих кроссовок, – но по пути сюда успела скрутить пару косячков и заныкала их понадежнее, так что хоть что-то должно было остаться.

Думай наперед и держи пальцы крестом, точно?

Позже, вдоволь наоравшись и попинав дверь, пока не заболела нога, я улеглась и постаралась заснуть. Я думала, что «травка» поможет, поскольку обычно так и происходило, но сейчас слишком уж много всего крутилось в голове. Завтра на утренней летучке в ординаторской мое имя наверняка будет упомянуто первым, и наверняка ничего хорошего мне это не сулило, но я решила, что это того стоило.

Короткая поправка душевного здоровья, я прекрасно это сознаю, но это было как раз то, в чем я нуждалась.

Здесь у нас вообще мало что утаишь – хватает и пациентов, и сотрудников со слишком длинными языками, – так что меня ничуть не удивило, когда сразу несколько моих сотоварищей по принудительной госпитализации выразили горячее желание присоединиться ко мне за завтраком, дабы вызнать подробности моей вчерашней эскапады из первых рук. Все так или иначе встревали в разговор или задавали вопросы. Я объяснила им, что речь идет всего лишь о малюсеньком пакетике «травки», что все это не стоит выеденного яйца, да и вообще не похоже, чтобы я тут единственная пыталась пронести в отделение наркотики – хотя, по моему мнению, если хоть что-то нарушает тут монотонное течение жизни, то это просто замечательно.

Глядя на меня в тот момент, вы бы решили, что я Пабло Эскобар[43] или типа того.

Лорен лыбилась так, словно я подняла ей настроение на весь день.

– Надо было сразу прийти ко мне, и вместе мы бы все обстряпали.

– Ну извини уж… – Я подняла руки и дурашливо поклонилась, словно бы с глубоким сожалением. – В следующий раз буду знать.

– Да пошла ты, – бросила она.

– Надо было использовать старый добрый «тюремный бумажник», – посоветовал Ильяс. – Засунуть «траву» себе в жопу. Не думаю, чтобы они туда полезли.

Я поблагодарила его за науку и сказала, что тоже буду держать это в голове.

– Не думаешь, что кто-то на тебя стукнул? – спросила Лю-Косячок.

– Я никому не говорила, – ответила я. – За полную дуру меня держишь?

Если б я так поступила, кто-нибудь из них почти наверняка шепнул бы на ушко Маркусу или еще кому-нибудь из санитаров – Донна, потому что пыталась бы помочь мне; Ильяс, поскольку, по его мнению, это повод позабавиться; Лорен, ибо она просто сука.

– Тебя опять посадили под наблюдение в поле зрения? – спросил Тварь.

– И это если повезло, – добавила Люси.

– Они мне еще не говорили.

Но обязательно скажут, как только закончится утренняя летучка. Впрочем, меня это особо не волновало, поскольку пусть даже прогулки вне стен отделения мне в ближайшее время не светили, я достаточно быстро вновь окажусь под обычным ежечасным наблюдением. Я уже знала, как вести себя, чтобы опять обрести доброе имя в глазах доктора Бакши – не говоря уже о том, что у них тут просто не хватает персонала, чтобы постоянно не сводить с кого-то глаз.

– Следи за тем, с кем общаешься, – предостерег меня Тварь. – Я все еще подозреваю, что одна из этих санитарок и есть Тварь. Типа как эта шотландочка.

Грэм, который до сих пор не раскрывал рта, похлопал меня по плечу. Шепнул: «А все равно классная попытка!», после чего подхватил под мышку почти полную тарелку овсянки, явно намереваясь проделать обычную процедуру с камерами наблюдения.

Лорен затянула «Вновь скованы одной цепью»[44].

Лю-Косячок и Ильяс оба спросили, не дам ли я им телефончик своего дилера.

Десять минут спустя, возле окошка для выдачи лекарств, едва только Феми передала мне бумажный стаканчик с моими таблетками, как я сразу сунулась к ней и спросила:

– А в последнее время у вас тут не пропадали какие-нибудь наркотические препараты?

– Чего-то я не понимаю…

– Отсюда. – Я ткнула подбородком ей за спину. – Чего-нибудь недосчитались?

– Нет, насколько мне известно. – Она протянула мне стаканчик с водой, уже улыбаясь какому-то «добровольцу», стоящему позади меня, но я не сдвинулась с места.

– Так что, ты бы знала? – Я немного выждала. – О таком всему персоналу сообщили бы, верно?

– Откуда такой интерес? – Феми явно начала испытывать озабоченность или смущение, я так и не смогла понять.

– Это часть моего расследования смерти Кевина, – объяснила я.

Она покачала головой, все еще помахивая передо мной стаканчиком с водой, а потом взмахом руки предложила «добровольцу» обойти меня сбоку.

Я повернулась к нему и улыбнулась.

– Мы скоро закончим.

– Полиция уже задавала нам эти вопросы, – сказала Феми.

– И что вы им ответили?

– Боюсь, что мне не разрешено обсуждать такие вещи с пациентами.

– Вполне возможно. – Я просунула голову практически в окошко. – Но кто-то все-таки убил Кевина, причем наркотики явно имеют к этому какое-то отношение…

– Тебе нужно отойти в сторонку, Алиса…

– …и я собираюсь выяснить, где он их брал.

«Доброволец» у меня за спиной что-то буркнул, отступая назад, чтобы уступить дорогу размашисто шагающей по коридору Донне. Повернувшись, я подмигнула ему, когда она без остановки прошкандыбала дальше. Объяснила:

– Она сжигает калории после завтрака.

– Забирай свои таблетки и ушлепывай. Не видишь, другие пациенты ждут? – Феми слегка повысила голос. – Ты вообще собираешься уходить?

Я опять повернулась к ней.

– Это как посмотреть.

– Хочешь, чтобы я Маркуса сюда позвала?

На миг мне подумалось, уж не попросить ли ее именно об этом. Я уже давно размышляла, не лучше ли первым делом расспросить о наркотиках в комнате Кевина как раз Маркуса, но в итоге решила, что прямой ответ, скорее всего, получу от Феми. Однако пока пришла к выводу, что нет смысла втягивать менеджера отделения, пока мне это не понадобится.

Еще раз улыбнувшись, я взяла стакан с водой. Заглотила вначале оланзапин, потом вальпроат натрия, проследила, как Феми ставит птичку в моей карте и самым коповским своим тоном произнесла:

– Спасибо за помощь.

В тот же день после полудня я сидела в музыкальной комнате с Большим Геем Бобом, болтая о том о сем и – как водится, – об этом самом, когда возле сто тридцать шестой палаты вдруг началась какая-то заварушка.

– Я как-то трахался с полисменшей, – грузил мне в тот момент Боб.

– Да?

– На заднем сиденье патрульной машины.

– Как мило. А она включила синюю мигалку?

– Клянусь, я всегда думал, что женщины в форме играют за другую команду… Без обид, но сама знаешь, об чем я. А эта сама не своя оказалась до этого дела – такое, блин, вытворяла!

– А она сняла с тебя твою комбинашку?

Как всегда, Боб совершенно не просекал, что я над ним просто прикалываюсь, так что гордо ухмыльнулся и прогнал еще что-то про свою «толстую морковку», когда нашу возвышенную беседу прервал натуральный бедлам в коридоре.

Крики, вопли… Голос мы не узнали.

Сто тридцать шестая палата – это место, куда сажают всех доставленных полицией (согласно разделу 136 Акта о психическом здоровье, отсюда и неофициальное название). Так называемое «безопасное место», в которое полиция обязана помещать задержанных на улице/в пабе/где угодно, если есть подозрение, что им требуется экстренная психиатрическая помощь и их необходимо держать под наблюдением.

Правда, в тот момент это место было трудно назвать особо безопасным.