Эта новость, не позволившая основательно опустить руки, стала для Юли единственным лучиком света в кромешной тьме. Значит, не зря она пошла на уступки, покорно смирившись с увольнением. Не зря изгрызла до крови щеку, чувствуя на себе чужие руки. Этого требовала её роль, с этим нужно было смириться хотя бы ради сына.

И она мирилась. Улыбалась, если того требовали обстоятельства. Поддерживала разговор — если от неё ожидали ответа и, конечно же, продолжала подыгрывать Марине, не решаясь раскрыть гнусную ложь раньше времени. Ведь Военбург, сама того не ведая, предоставляла Юле пускай и шаткое, но всё-таки алиби. Если Глеб надумает обвинить ей в супружеской измене, приписав роман с Дударевым — никто не сможет это подтвердить кроме подкупленной няни, с которой Вал тоже планировал поговорить в ближайшие дни.

Можно было бы, конечно, начать подготавливать сына к грядущему стрессу. Хотя бы поступательно, шаг за шагом, осторожничая и не спеша, но как только открывала рот — язык тут же прилипал к нёбу, лишая голос привычной громкости.

С чего начать, как подвести к нужной теме — не знала и даже не могла представить. Уверенна, будь на её месте муж, тот бы сразу развернул агитационную компанию против неё. Она же… вот честно, будто дар речи теряла.

Просто в голове не укладывалось. Чувствовала, что должна что-то делать, а что, не понимала. Знала только, что по возвращению домой их жизни кардинально изменятся, а как подготовиться к этому, не имела понятия.

Если начать с того, что они с папой ссорятся, не сходятся во мнениях и потом долго обижаются друг на друга, так Сашка сразу предложит помириться и дело с концом. Она ведь сама его учила, что дружба превыше всего, что нужно уступать друг дружке. Уметь прощать.

Если попробовать зайти с другой стороны и начать с того, что она разлюбила папу — сын даже не поймет, как это. Любовь в его возрасте была чем-то иным, не таким уж и важным для жизни. Он только начинал засматриваться на девочек, дарить им конфетки, дергать за косички. Для него куда важнее была родительская любовь, в лучах которой он купался с самого рождения. Всё остальное… разве оно имело для него ценность? Нет, конечно.

Так что пока решила поставить сей вопрос на самотёк. Пускай всё идет своим чередом. Нечего портить ребёнку отдых. Куда важнее, что они сейчас вместе, что никто на неё не давит ни морально, ни физически, правда, если не брать во внимание Марину. Но и с ней Юля научилась фильтровать мысли, стараясь поменьше думать о её подлости. Если бог справедлив, он не допустит осуществления её плана. Если же нет — лучше о таком пока не думать. Зачем накручивать себя раньше времени? И без неё порой жить не хотелось.

И только всё начало налаживаться, приобретая некие очертания стабильности, как на десятый день неожиданно оборвалась связь с Дударевым. Вроде, и ничего страшного, уже привыкла, что мог долго не отвечать на сообщения, но блин, ночью-то… ночью он всегда был в зоне доступа. Иногда они разговаривали всего несколько минут, иногда — по часу и даже больше. Стоило пустить гудок, как он тут же перезванивал. Сегодня же Дударев целый день молчал и даже ночью не вышел на связь.

Сначала Юля успокаивала себя тем, что с момента их отъезда прошло предостаточно времени и если бы у Глеба получилось засадить Дударева, он бы уже давно добился своего. Вряд ли бы тогда у Вала получилось вести с ней переписку и решить вопросы с разводом.

Тогда почему он пропал именно сейчас? Почему перестал отвечать на звонки и реагировать на сообщения? Что такого могло произойти, что за два дня он так и не прислал весточки?

Неизвестность убивала. Разрушала. Поглощала её с каждым днем всё больше и больше. Ей снова стали сниться кошмары, снова вернулось прежнее ощущение тревоги. Всё в одночасье потеряло свой смыл, стало серым и неприветливым.

Сколько Юля не писала сообщений, сколько не умоляла взять трубку — от Дударева не было ни слуху, ни духу. А когда на третий день вместо коротких гудков её воспаленное от бессонницы сознание пронзила зловещая тишина, она так и рухнула на колени в ванной, прижав подаренный телефон к похолодевшей груди.

Выставив перед собой руку, Вал толкнул вперед дверь, и та, надсадно скрипнув, выпустила его из участка на улицу. Время близилось к восьми вечера и если честно, было слегка неожиданно, что его выпустили именно в такой час, не сталв дожидаться завтрашнего дня.

Возле участка было пустынно. Ни души, ни автомобилей. Три дня назад, когда его привезли сюда, будто какого-то уголовника, тут негде было яблоку упасть, а теперь, куда не глянь, сколько не охвати взглядом — одна пустота.

И только когда достал из заднего кармана пачку сигарет вдруг вспомнил, что сегодня День Города. Мда уж, совсем из головы вылетело. Теперь понятно, почему так тихо и безлюдно. Сейчас все жители собрались если не на стадионе за просмотром футбольного матча (на котором он, кстати, должен был выступить с напутствующей речью), так на центральной площади точно.

Сверившись для достоверности со временем, Вал криво улыбнулся и, запрокинув голову, ненадолго прикрыл глаза.

Ка-а-айф. После грязной камеры раскаленный за день ветерок казался едва ли не морским бризом. Хотя… стряхнув руками, принюхался к воротнику рубашки и тихо выругался, уловив обостренным обонянием неприятный запах пота. Вот такие мы, люди, странные существа — когда всё под рукой, оно как бы и не нужно. Душ, отдельный белоснежный унитаз, идеально чистые полотенца, горячий кофе по утрам, заботливо выглаженные рубашки. Всё в порядке вещей. Как неотъемлемая часть. Такая малость…

И вдруг… ты лишаешься этой малости на неопределенный срок.

Всё! Пздц! Конец мира не так страшен, как оказаться в душной вонючей камере без душа. Хорошо, никто не жужжал над ухом и не лез под горячую руку, а то не ровен час мог бы и ответить на эмоциях. И так сдерживался из последних сил, генерируя из остаточных крох самообладания бетонную выдержку.

Всё было на публику. И провокационная статья в газете, и не менее провокационная выходка Осинского. Да возьми ты и пошли его на х**. Ясен пень, что мужика рвало не по-детски. Валу уже сухари сушили, вазелин в подарочной упаковке закупали, а тут нате. Выкусите. Как ходил на работу, так и продолжил являться в мэрию каждодневно, специально демонстрируя офигенское настроение. А то, что Зейналов поднял всех на уши и сделал всё возможное, лишь бы ему не загреметь по хулиганке — никого не касалось.

Какое заявление? Какое избиение? О чем вы? А-а-а, вы имеете в виду Осинского? Ну, упал человек, с кем не бывает. А может, стоял под дверью, развесив локаторы, вот и у*б*шили несчастного ненароком. Внимательным нужно быть. Ага.

Что он ещё мог сказать?

А у самого… С-с-сука… У самого по загривку волосы дыбом и зубы стертые в пыль.

Что ж ты за гнида такая, Глебушка? Что ж тебе всё неймется, а?

Да чтобы его засадить — одного мордобоя мало. Не сажают таких, как он, из-за рассеченной брови и липовых справок. У него ведь тоже есть связи, свои люди и каналы. На что надеялся Осинский, катая на него заявление? Ну вот на что? Что его закроют по первому требованию? Детский сад, ей-богу.

Вот только…

Гнида-то оказалось продуманной. Заявление — это так, умелый ход для отвода глаз. Пока Дударев решал заодно и свои, и Юлькины проблемы, тот договорился с неким неизвестным журналистом «Х» и представил разгромную статью о том, как чиновники их города благодаря коррупционным схемам осуществляют кражу газа и на какие приблизительно суммы государственная казна несёт потери в связи с их деятельностью.

Это был взрыв такой силы, что если бы Вала на тот момент обвинили в убийстве, никто бы так не охренел, как от какой-то там писульки на две колонки самого захудалого издательства.

Какое заявление? Какие разборки в суде? О чем вы? Это реально было пылью по сравнению с тем пизд@цом, что последовал после выпуска статьи. Журналюги, мать бы их в рот, тут же бросились осаждать мэрию, требуя от обнародованных в газете фамилий ответа. Божьи одуваны, семидесятилетние пенсионеры, подняли такую бучу, что хрен заткнешь. Им, видите ли, было обидно, что «зажравшиеся твари» наживаются на воровстве, а их пенсии едва хватало на погашение долгов по квартплате.