— Ну же! — спросил резче Глеб, рассматривая её обезумевшим взглядом. Ничего от него не укрылось: и губы её зацелованные, и легкий шлейф мужского геля для душа. От такого не то, что озвереешь, осатанеешь. Видел, что что-то не так. Чувствовал. Улавливал. Но чтобы вот так, напрямую, ножом в сердце? — С-с-с*ка, — протянул, захлебываясь, — какая же ты всё-таки с*ка…

Юля попыталась дернуться, придя после этих слов в себя, но Глеб продолжал удерживать локоть, грозясь едва не раздробить его в крошку.

— Это всё-таки Дударев, да? Хотя, можешь не отвечать, я и так знаю.

Юля начала вырываться пуще прежнего, на глаза навернулись слёзы. Увидев это, Глеб едва не взвыл, разрываясь между желанием размазать её по стене и отдернуть руку, не желая испачкаться.

— Не важно, кто он, — застонала от боли, презирая себя за слабость. — Я изменила тебе! Всё! Остальное не имеет значения.

— Не имеет? — взревел, навалившись на неё всем весом. Пряжка ремня болезненно впилась в её живот, царапая нежную кожу.

— Не ори, Сашку разбудишь! — попросила сипло, с трудом выдавив из груди голос.

Глеб на мгновение замер.

— Что ты сказала?.. Сашку?.. За сына вспомнила? — зашипел, наклонившись к её виску. — За сон его стала переживать? А что ж ты за него не рвала душу, когда он проснулся среди ночи и ревел как потерпевший, м? Где было в тот момент твое материнское сердце? Не екнуло оно? А я скажу: не екнуло. Тебе так сильно захотелось члена, что сорвалась в ночь, бросив ребёнка. Да тебе похер и на сына, и на его сон, — клацнул челюстью, выпустив несчастный локоть, и не успела Юля перевести дыхание, как схватил её за горло под челюстью. — Что ж ты за дрянь такая, а?

Вроде и шептал, исходя волною бешенства, но лучше бы кричал. Лучше бы и правда разбудил Сашку. Тогда, возможно, у неё появился хоть какой-никакой шанс взять ситуацию под контроль. Глеб… он ведь не такой… Она ведь всё прекрасно понимала: его реакцию, злость и даже ненависть. Но только не причиненную им физическую боль. Она и так была уничтожена, зачем ещё и душить?

Голова начала кружиться, в ушах появился противный писк, перед глазами всё поплыло.

— Отпусти меня… — прохрипела, начав хватать ртом воздух.

— Отпустить? — сильнее стиснул пальцы и рванул её за собой в направлении лестницы. — Сейчас я тебя так отпущу, что мало не покажется. Ты же так этого хотела… А я, лошара… Ну, давай, рассказывай, как ты с ним, сколько раз, где, когда?

Юля упиралась пятками, скользя по покрытому линолеумом полу, как по льду. Но когда Глеб снова схватил её под локоть, освободив горло, зашлась кашлем, едва не выплевывая легкие, ненадолго потеряв связь с реальностью.

Он и раньше не отличался слабостью, а сейчас, под влиянием накатившейся злости — и подавно. Протащил её по лестнице за считанные секунды, она и опомниться не успела. А когда со всей силы затряс за плечи — было ощущение, словно стряхнул тряпичную куклу. И если он находился в шоке от преподнесенного ею «сюрприза», то она пребывала в не меньшем ужасе от продемонстрированной им жестокости.

Нет-нет, это ведь не то, о чем она только что подумала, правда?

— Глеб… постой… — шептала, оказавшись возле комнаты сына. Всё пыталась отдышаться, но получалось с трудом. — Это случилось и ты уже не в праве что-то изменить. Умоляю, давай поговорим…

— Поговорим, обязательно поговорим, — схватил её за волосы, врываясь вместе с ней в спальню. — Только сначала возьму свое, законное, то, в чем ты мне с таким упорством отказывала в последние дни и потолкуем. Ты за членом побежала? Так я его тебе сейчас вставлю по самые гланды. А то всем, получается, можно, а мне что, нельзя?

Запутавшись в ковровой дорожке, Юля споткнулась, но намотанные на кулак волосы не позволили завалиться на бок. Взвыв, зажала рот ладонью и не успела прийти в себя, как оказалась брошенной на кровать. Упав лицом вниз, попыталась тут же подняться, да не успела — Глеб тут же навалился сверху, перехватив взметнувшуюся для пощечины ладонь и с силой заломив её, отбросил в сторону.

Это был не её муж. Этого человека она видела впервые. Не с ним жила двенадцать лет и не ему клялась в верности. Было ли это его истинное лицо или оно стало таким в результате оглушающей боли — не могла сказать, но ей впервые стало страшно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Металась под ним, рвала жилы, пыталась бодаться, кусаться — всё без толку. Пыхтела, надсадно стонала, стараясь вырвать перехваченные запястья — и снова безрезультатно. Успокаивало, что пока Глеб удерживал её, она могла не переживать за всё остальное. Не так-то и просто расстегнуть одной рукой тугую пуговицу и стащить с неё джинсы, правда, у него получилось рвануть вниз топ и оголить грудь.

Он набросился на неё с остервенением и начал кусать нежную плоть, сжимая между пальцев затвердевшие соски. И всё это — лишь бы сделать ей больно. Чтобы прочувствовала всю степень его мук и пропустила через себя это разрушающее ощущение предательства.

Не её Глеб наказывал, а того, другого, от которого пришла с темными кругами под глазами. Его предала та, в которой он души не чаял, ради которой был готов на всё. Ради которой на протяжении двенадцати лет ни разу не посмотрел «налево». Всё его внимание было ей одной. Он возвел её на пьедестал, оберегал, опекал, защищал, а она так плюнула в душу. Как мать… Как его… с*ка… родня мать.

— Отпусти!.. Ну отпусти… меня. Отпусти-и-и, — задергалась под ним Юля, словно уж на сковороде, надрываясь изо всех сил. Пот катился градом, сердце застряло где-то в глотке, а в голове — ни одной нормальной мысли. Только страх. Дикий. Первобытный.

С каждым рывком силы покидали её, бросая в пропасть отчаяния. А когда Глеб одним резким движением содрал с неё джинсы, причем, вместе с нижним бельем — совсем потемнело перед глазами.

— На меня смотри! — схватил её за подбородок и сдавил пальцами настолько сильно, что у Юли из глаз брызнули слёзы. — Что такое? Не нравится? С ним лучше, да? — укусил её за нижнюю губу, правда, в полсилы, играясь. Но ей уже было всё равно. Грудь горела огнем, в горле саднило, в ушах шумело, будто оглушили. Хотелось кричать, рвать глотку, звать на помощь, только в соседней комнате спал её сын и если он увидит… Нет-нет, не дай Бог.

«Мама… Вал… Помогите, кто-нибудь…»

Могла только хрипеть, глядя в пылающие безумием глаза, и умолять поговорить, как взрослые адекватные люди. Но когда к её бедру прижался эрегированный член — не удержалась, замычав на всю комнату.

— Глеб… — проползла на пятках к изголовью, протаскивая на себе тяжеленное тело, — не надо, умоляю… Не поступай так, пожалуйста…

Ощущения, словно тащила на себе глыбу. Рвала мышцы, надрываясь из последних сил, однако Глеб уже успел приспустить свои штаны и теперь во всю пытался протиснуться между её судорожно сведенных ног.

— А как надо? — задышал тяжело, устав удерживать её на месте. — М? Встретить тебя с распростертыми объятиями или избить, не оставив живого места? Как, скажи? Ты же уничтожила нас… Ты же ничем не лучше её.

Юля уже была готова принять неизбежное, растратив все силы, как вдруг из соседней комнаты послышался громкий плач. Глеб замер, напрягшись всеми группами мышц, и впервые в жизни грязно выругался.

Сашка… Снова приснился кошмар. Юля словно получила удар в солнечное сплетение. Ну зачем, зачем она пошла к Валу? Дура-а-а…

— Саша…

— Ты куда? — процедил Глеб, заметив её рывок. Хотя, то и рывком нельзя было назвать. Так слабая попытка вырваться. Сил не осталось даже на элементарный взмах руки.

— Там… Саша плачет, — шмыгнула носом, давясь слезами. — Пусти… я пойду к нему…

— Что, стало жалко или совесть материнская проснулась? А когда трахалась, совесть не мучила?

Юля выдернула из захвата одну руку и попыталась выбраться из-под навалившейся массы, забившись в приступе паники. Да, было стыдно. Да, её поведение невозможно понять и тем более простить, но она никогда не забывала про сына. Никогда!