Было такое чувство, словно сейчас на её лбу светится яркая надпись «предательница». Паршивое чувство, если уж на то пошло. От неё ждали хотя бы намёка на обнадёживающий ответ, а она не знала, что ответить, пригрузившись от давящего чувства вины. Ладно, Марина — с ней разобрались. Жалко, что всё так сложилось, но не смертельно. А как быть с Глебом? Как вообще подвести к такому разговору? Даже не представляла, если честно.

То, что их отношения дали трещину, а из общения исчезло понимание и терпеливость друг к другу — ещё не значит, что нужно рубить с плеча. Люди ходят к семейным психологам, пытаются найти точку соприкосновения, проводят вместе больше времени, учатся заново разговаривать, делиться мыслями, а она, получается, тут же включила заднюю, даже не попробовав склеить разбитую вазу. А смысл? Невозможно скрыть трещины, даже если их искусно затереть и зашлифовать. Всё равно уже не то. Будут дефекты, как не крути.

Вспомнив о дефектах, подошла к огромному зеркалу в пустующей во время тихого сна раздевалке, отбросила за спину тяжелые локоны и провела рукой по замаскированному под толстым слоем тоналки позавчерашнему засосу. Глеб, сволочь, иначе и не назовешь. Знал о её отношении к сюрпризам подобного рода и всё равно сделал назло. Возможно, этот засос (слава Богу, что справа) и сдержал её от опрометчивых поступков. Он словно клеймом продолжал жечь её душу, напоминая о принадлежности другому мужчине. Да, его было не видно, особенно, если не акцентировать внимание, но она-то знала, что он там есть! А ещё она помнила, как он там оказался. Приятного в тех воспоминаниях было мало. Её просто зажали в ванной, грубо забросили на стиральную машинку, и широко раскинув ноги, жестко трахнули, обвинив попутно в холодности.

А что она хотела? Месячные прошли, голова не болела, какие ещё могут быть предпосылки для отказа? Не разогретая вагина? Так не беда, и со смазкой неплохо. Он мужчина, ему всё можно. Он идеальный, безупречный. Он добытчик. Она же… дура она, вот и всё. Эта её покладистость, стремление всем угодить, никого не обидеть — сыграла против неё же. Зыкина права — нужно было возвращаться на работу сразу после окончания декрета. Глядишь, и Сашка бы втянулся, и у неё была бы своя копейка. Да что только значит ощущение собственной значимости! Сидя дома, занимаясь уборкой и штопая образно говоря носки она похоронила эту значимость глубоко в одном месте. Ребёнок, которого так ждала, и над кроваткой которого не спала сутки напролет, заполнил её жизни до отказа. Ничего не имело значения, только здоровье и счастье сына. Только семейный уют, чистота в доме, переполненный яствами стол.

Зато на вопрос о возвращении на работу всегда слышала один и тот же ответ: «Разве тебе чего-то не хватает? Так скажи — купим. Разве тебе плохо живется? Тогда давай разнообразим твою жизнь всевозможными хобби». Вязание, вышивка разными техниками, кулинария, косметический уход за лицом и телом на дому, оригами, макраме, йога — всё это она освоила в считанные месяцы, не забывая об обязанностях мамы и жены.

Если возникал конфликт — она его быстро устраняла, считая, что нет такой проблемы, которая бы не решилась мирным путем. Если её что-то не устраивало — она тут же вспоминала родителей — и всё чудесным образом приобретало иной смысл. Ведь если мужчина добытчик, то женщина была хранительница очага. Это она должна была проявлять покладистость, смиренность, понимание.

Допроявлялась…

Придирчиво рассматривала свое отражение и с ужасом наблюдала за тем, как дрожат скользящие вдоль шеи пальцы. Лицо пылало, глаза горели необузданным огнем, края губ, подбородок, скулы покалывало от соприкосновения с жесткой щетиной, а на рецепторах языка до сих пор гуляла никотиновая терпкость. Одному лишь сердцу было плевать на её внешний вид. Оно пошло в разнос, затрепыхалось, защищая сугубо свое, личное, и впервые за долгие годы, билось настолько громко и быстро, что его стук эхом отдавался в ушах.

Благо, девчата ничего не заметили, будучи взвинченными от присмотра сразу за двумя группами. Таня то и дело повышала голос, умоляя детей прибирать за собой разбросанные игрушки, а Наташе априори не было ни до кого дела. Бондарчук ходила, словно в воду опущенная и рассеяно встретила её появление, даже не удосужившись поинтересоваться о причине её отсутствия. Но стоило Юле вручить ей плотный толстый конверт, как Наташа ошарашено уставилась на подругу, вмиг догадавшись, что там может быть.

Вот что стало темой номер один для обсуждения. А то, в каком виде она пришла, пылало у неё лицо или зудела раздраженная кожа — всем было пофиг.

От Юли потребовали подробного отчёта: начиная от встречи с Дударевым и заканчивая её возвращением на работу. Тане было интересно, как он принял её, много ли было народу в приемной. Наташа смущалась, безустанно благодарила Юлю за помощь и журила, что её никто не поставил в известность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну, девочки… партизанки, блин, хоть бы предупредили.

— А мы хотели сделать сюрприз, — отозвалась Таня, пересчитывая деньги. — Так, не поняла, — подняла удивленно голову, — а чего только тридцать тысяч? Только не говори, что зажал.

Юля поднялась из-за стола и поставила в мойку пустую чашку. Легкая дрожь отступила, лицо уже не так пылало. Бушующий внутри ураган под именем «Дударев» начал потихоньку затихать, возвращая былое спокойствие, а вместе с ним и положительный настрой.

— Почему сразу зажал? — обиделась, чувствуя, как встрепенулось сердце. — Вал… — осеклась, резко обернувшись к притихшим подругам, — кхм… остальную часть Валентин Станиславович привезёт вечером. Наташ, я дала адрес Макса, так что предупреди его, пускай сидит дома, а то ещё разминутся.

— Я после работы сразу пойду к нему. Завтра вылет, нужно помочь собрать сумки. Плохо, что у нас побоялись делать, одни немцы не отказались. А оно, сами понимаете: перелёт, проживание, питание. Потом ещё наблюдение до двух недель. Они вроде и заявили, что операция бесплатная, но всё остальное — за свои деньги, — тихо всхлипнула Бондарчук, приняв от Тани конверт с деньгами. — Спасибо большое, вы реально спасли жизнь Полинке.

— А мы-то тут причем? — удивилась Таня. — Это всё Дударев. Хорошего человека видно издалека, а охренительного мужика — тем более.

Юля предательски покраснела, вспомнив о недавних поцелуях с этим самым «охренительным мужиком». Вроде и смирилась с мыслью, что всё, грешная по всем фронтам и нет прощения её блядской натуре, а всё равно стало стыдно. Стыдно и мерзко. Сквозь землю хотелось провалиться, не то, что домой возвращаться. Это тут, на работе, она геройствовала, раз за разом возвращаясь в прожитые минуты наслаждения, а вот дома придется несладко.

— Повезло Маринке, — протянула восхищенно Таня, подперев щеку рукой. — Такого мужика отхватила. Красивый, высокий, — принялась загибать пальцы свободной руки, — при бабле, ни жены, ни детей. Сказка, а не мужик.

Все трое протяжно вздохнули. Таня и Наташа — мечтательно, Юля — тяжко, словно воздуха не хватало, на что подруги тут же обратили внимание.

— Что случилось, Юляш? — моментально среагировала чересчур зоркая Зыкина, уловив во взгляде Осинской грусть. — Опять с Глебом поцапалась?

«Ещё нет, но и это не за горами» — вздохнула про себя, вернувшись за стол. — «Рассказать сейчас, или оставить на потом? Хотя, какая разница, всё равно узнают».

— Марина рассталась с Дударевым, — повергла подруг в тихий шок, напустив на лицо невозмутимый вид. Дорогого стоила такая маска. Пока никто не видел, впилась ногтями в сцепленные на коленных руки, и с невиданной доселе стойкостью выдержала направленные на неё удивленные взгляды.

— Как так? — вскинула брови Таня. — Они ведь только начали встречаться?

— Не знаю, я с Мариной ещё не виделась.

— А от кого же ты узнала? Стоп! Стоп-стоп, — замельтешила руками Зыкина. — Это ОН тебе сказал, что ли?

— Угу.

— Блиин, нехорошо получилось. Кто ж знал… Я думала, вы уже там всё, родня, вон, все между собой перезнакомились, — протянула с сожалением, словно знакомство с предками выступало залогом счастливых отношений.