– Я здесь сяду.

– Светин стул подвиньте!

– Да.

– Тёть Лен…

– Двигайся-двигайся.

– Убери телефон.

– Не уберу.

– Мы надолго?

– Не знаю…

– Хлеб нарежь и вон туда поставь. Серёж, давай бар свой открывай. Ребята сухенького, может, хотя бы выпьют.

– Всем приве-е-т!

– Привет! Разувайтесь.

– Тёть Рит, мы вот…

– Спаси-и-бо, спасибо! Светка приедет – сами подарите.

– Хорошо.

– Блин, я телефон в сумке забыла. Дай ключи.

– Ну как пенсия-то? Хватает?

– Ну, у меня ж она большая. У Сашки зарплата такая, вообще!

– Ха-ха, а мы вчера с отцом ездили, кстати, на Садовод-то.

– Ну давай рассказывай, студент!

– Здравствуйте.

– Проходите! А, некуда вешать? А вон в шкаф давайте. Серёж, вынеси дачное к нам тогда в комнату, вешалки возьми, повесь.

– Слушайте, мне кажется, готово…

– Да не, ты чего. Мы сейчас ещё посидеть успеем.

– Тёть Рит, мы это…

– Спасибо, родные, спасибо. Давайте я тогда все подарки к ней в комнату отнесу.

– Ага.

– Марин, давай вот, на кровать. Ты чего стоишь-то тут? Давай садись за стол.

– Так, вы чего там вдвоём застыли!? Ну-ка, хозяйки!

– Не, я, знаешь, чего не пойму? Вот они же заплатили вдвое больше! Прекрасно знают же, что через нас всё можно решить.

– Плюх! Ха-ха-ха, ещё?

– Приглашаю вас на танец!

– Садись уже, танцор!

– Так, я сейчас подкрашусь. А вы садитесь-садитесь! Вить, давай вон туда, рядом со Светкой сядешь. Господи, время-то…

– Ну чего, накладывайте давайте.

– Вино открываю?

– Мне водки.

– Кто бы сомневался!

– Я сам и сомневался.

– Ха-ха-ха

– Тёть Лен, я с вами сяду.

– Давай.

– Серёж, ну, ты долго там?

– Помнишь, я фотку высылал с раками вот такими? Во-о-т! Это там!

– Да я уж продал её давно, ты чего…

– Тетрадки твои, что ль?

– Ты чего там делала, Рит?

– Да Светка звонила, сейчас будет скоро.

– Тёть Лен!

– Не надо, Марин…

– Ну, накладывайте-накладывайте.

– Где мой любимый с ананасами?

– Слушай, а ты вот этот по-другому как-то сделала, да?

– Игнат! Я кому сказал! Не кидайся картошкой!

– Миш, Люд, переверните сходите.

– Давай разливай.

– Не-не, мне вот в этот стакан.

– А мой где? А, всё…

– Рит, ты куда опять?

– Я Светке подарки сфоткала, отправила, чтоб побыстрей приехала. Сказала, мчит!

– Марин, чего тебе наложить?

– Серёг, а ты баню-то сейчас топишь?

– Да нет… ездим вон в общественную иногда.

– Смотри, чего покажу.

– Ух ты, это вы где?

– Готово уже!?

– Да! Я потыкала. Мягкое. А то пересушим, да и сверху вон подгорело, видите?

– Давай тарелку.

– Там много. Может, в центре вон поставить?

– Да куда такую байду ставить-то?

– Всё, все взяли? Унесёшь, Миш?

– В соево-медовом сделала?

– И немного кунжута.

– Ладно, хватит есть…

– Да только начали, ну подожди ты!

– Выпьем.

– Ой, ладно… Света не пьёт всё равно.

– Тёть Лен…

– Давай винца, давай.

– Добавки, может, кому ещё?

– Давай, можно.

– Игнат, ну хоть чуть-чуть курочки поешь, а!

– Вы как в деревню-то съездили?

– Пойду Свете только отложу.

– Там без вариантов, вообще. Зарплату второй месяц не платят.

– Помню-помню я, как ты то дело провернул, рассказывай теперь, ага! До сих пор вон ходит нос воротит. Вот не стыдно тебе, а? Ха-ха-ха.

– Слушайте, а там торт же.

– Уже?

– Свечки в комоде.

– Она же не приехала ещё.

– …

– Тёть Лен…

– Тёть Лен, мы сейчас поедем уже скоро. Вы с нами?

– Да, мам, давай завезём. Игната на день рождения друга везти сейчас. Мы ничего не взяли, переодёвку никакую.

– Как?

– Ну, тёть Рит, надо ехать.

– Я вам тортика с собой.

– Вить, а у вас там можно как-то страховку подешевле приобрести?

– Я вот эту игрушку хочу взять.

– Бери, дорогой.

– Ну-ка, посчитай, сколько свечек в торте. Не задувай, не надо.

– Света звонила. Просила за неё задуть.

– Ладно, пойдём мы.

– Слушайте, ну жалко, конечно!

– Надо-надо, тёть Рит. Всё, давайте. Дядь Серёж, вы позвоните тогда, как подъехать нужно будет.

– Мишань, подай сумку.

– Ритуль, сестрёнка, давай, пока.

– Давай-давай, Ленусь, Свете поздравления передам.

– Тёть Лен…

– Марин, не надо. У неё это пройдёт… Давай, солнышко моё. Звони!

– Кирюш, вот, возьми.

– Спасибо, всё, всем пока.

– Игнат, иди нормально по ступенькам.

– Слушай, попрохладнее стало.

– Мам…

– Кирилл, ну ты хоть не начинай.

– Сколько это будет продолжаться?.

– Тёть Лен, куда положить?

– Люд, в багажник тогда. Всё, поехали.

– Ты же врач! Её нужно положить…

– Кирилл!! А ещё я сестра её! Пусть лучше так всё будет… Не сложно же раз в год всем подыграть ей… Все справляются…

– Да, но каждый год…

– Кирилл…

– Залезай, Игнат.

“Сынулька! Привет! Как мы рады, что ты написал нам! Слава Богу, что всё у тебя хорошо. То, что со всеми подружился, тоже очень хорошо! Ты у нас молодец. Всегда общительный был. Ты там скажи, что в студенчестве журналистом работал. Отец вот говорит, что там какие-то военные листки же есть у вас. Вот и давай! Прояви инициативу, скажи, что умеешь писать статьи. У тебя же так хорошо получается, все зачитываться будут, да и время так быстрее пройдёт…”

На этом месте письма майор Жирнов тяжело выдохнул и принялся вытирать правой толстой ладонью лицо, раскрасневшееся от нервов и коньяка. В его квадратненьком кабинете горела лишь настольная зелёная лампа на столе. 45-летний военный сейчас сидел за ним, а напротив него, по другую сторону стола, – сутулый молоденький солдат. С плаца через открытое окно доносились берцово-каменные дроби. Жирнов продолжил читать.

“…Ты вот пишешь: “Мам, мы пока в учебке, тут дисциплины секретные, заглушки стоят, поэтому и запретили телефоны, поэтому и не звоню, не переживай, письма писать зато буду” – а как мне, скажи, не переживать, когда у тебя, вообще, возможность была не идти в армию? Будешь отцом – поймёшь! Конечно же я переживаю и буду переживать! Вот увижу тебя перед собой – тогда и успокоюсь. А пока нет уж. Сколько раз вот говорила что тебе, что сестре твоей: меня уже не переделать, всё, вот такая я! Сынуль, а чем вы там в “канцелярке” занимаетесь-то? Или тоже секретно? Но всё равно молодец. Туда же не всех берут. У вас и удобства там есть, получается, не то, что у других, раз даже письмо нам вон не написал, а на принтере распечатал…”

Майор медленно поднял глазами железный воздух. Лицо солдата ему было видно плохо: свет падал лишь на его грудь и сложенные у низа живота бледные худые руки. Рядовой не двигался.

“Хорошо, что хоть 14-го к тебе приехать можно!..”

Жирнов открыл свой огромный исписанный бордовый блокнот, полистал, среди корявых записей увидел: “Подпись первых двух увольнительных 20 роты – 13.08, 14.08”. Лукавый взгляд сверкнул в сторону силуэта 23-летнего лица.

“…Сынуль, думаем вот, что взять-то тебе поесть… Я твоей любимой колбаски обязательно наберу у тёть Светы, а кока сделает салат твой любимый. Отец пивка всё предлагает, но какой там, если у тебя один день всего лишь увольнительный. А так, конечно, посидели бы хоть расслабились немножко. Я уж ему сказала, чтоб даже не думал брать, а то не дай Бог чего. Сёстры все твои тоже хотят приехать. Машка сказала, на кружке договорится с учительницей. Такая строгая встала и говорит: “Я эти развивашки и сама могу потом подготовить! А брата увижу только через год!” – представляешь? Главное, так вот ни за что за домашнюю не сядет, а тут вот тебе, пожалуйста! Стимул какой появился. Ой, до сих пор смеёмся. Кира возьмёт отгул. А Туська у нас приболела вот, представляешь? Возили вчера к ветеринару, старенькая она уже, конечно… Зубы крошатся, в пятнах вся, да и Кирка всё говорит, что она грустненькая стала в последнее время. Прописали лекарство. Из шприца надо впрыскивать в рот. Сопротивляется, а чего делать…”