Утром они плыли по огромной реке Славутичу; берега: один низкий, другой крутой и обрывистый, словно бежали следом, тугой ветер так надувал парус, что даже вёсла были не нужны… Княгиня сидела на скамье, держала внука на коленях. С ними вместе ехал отрок Добрыня, дядя по матери, Ольга взяла его в Любеч повидать сестру и присматривать за мальчиком в дороге. Он уже служит в младшей дружине князя Святослава. Быть им вместе с того дня почти два десятка лет неразлучно. Добрыня сидел рядом, отвечая на бесконечные детские вопросы… К вечеру все умаялись и проголодались, днём перекусили легко, ждали, когда вече́рять40. Добрыня привстал, покачиваясь в такт движения лодки, и произнёс степенно, как взрослый, всматриваясь вдаль из-под козырька ладони:
– Вот и становище скоро, видишь, дымы впереди, – махнул он рукой…
– Что такое становище?
– Это ещё древние князья устроили, когда в полюдье41 ходили. Каждые примерно пятьдесят поприщ есть постоялый двор для ночлега, там и конюшни, и амбары, и кузница, и поварня.
– А что, матушка-княгиня, при таком ветре за три днища доплывём до Киева, – обратился к Ольге вислоусый дружинник с серьгой в одном ухе.
А с пристани уже свистели молодецким посвистом. Причалили. Добрыня снёс Владимира по сходням на руках, поставил на землю. Мальчик шагнул, его качнуло в сторону, Добрыня подхватил, посадил на плечи, понёс, приговаривая:
– Эка ушатало тебя, мало́й, на ладье-то за день!
Это путешествие стало вторым серьёзным воспоминанием и потрясением для трёхлетнего ребёнка. А потом был Киев! Когда показался издалека, с воды, холм с
высокими змеистыми валами, с частоколами, башнями и воротами, у Владимира перехватило дыхание. Несколько дней после приезда он брал Добрыню за руку и говорил тихо, но твёрдо: «Сначала смотреть город…» и Добрыня понимал, что спорить бесполезно. Они бродили и бродили от терема княгини Ольги ко дворам Святослава, Олега и Игоря с их дворцами; по капищу с идолами, с одной стороны от которого было когда-то жилище князя Кия, а с другой – дворец Аскольда; обходили вокруг детинца, залезали на башни (дозорные уже знали княжича и Добрыню и пускали их везде с разрешения княгини). Возвращались через торжище голодные и усталые. После покоев Малуши под Любечем это был целый мир, огромный, открытый, в котором он, трёхлетний малыш, был пусть очень ещё маленьким, но уже князем. Потом была трапеза, затем игры…
Почти в то же время, как маленького Владимира привезли в Киев, появилась в хоромах княгини Ольги боярыня Умила с тремя детьми. Её муж служил в дружине князя Святослава, да погиб, оставив двух детей и жену непраздной42. Княгиня быстро шла по широкому двору, кутаясь в лёгкую беличью шубку, крытую яркой заморской парчой; возле высокого крыльца на укладках сидела толстая молодая женщина, закутанная в необъятных размеров шаль. День был студёный, серый, ветреный… Увидев Ольгу, боярыня встала, из-под шали выглянули две пары любопытных детских глазёнок. И совсем она не толстая, просто на сносях, да ещё ребята под крылышком… История для Руси не новая: мужа убили, ей возвращаться в родительский дом, ждёт повозку, да успеть бы до роди́н. Всё было сказано печально, но как-то легко и просто, и сама она была мягкая, уютная, с лёгкими ямочками на белых пухлых щеках. Так не хватало сдержанной, властной Ольге чего-то такого родного, тёплого рядом!.. Она всплеснула руками: куда в холод, в темень, с детьми, да ещё родишь в дороге! Приказала холопам тащить укладки в свои хоромы, отвела пару покоев рядом… И не подвело её чутьё княжеское: скоро Умила сделалась незаменимой. Сначала она смешно семенила по дворцу, поддерживая снизу руками свой неохватный живот и успевая везде: то её видели на поварне, то в светлице, то в сенях… Её весёлый смех, быстрый говор, нежная улыбка успокаивали гневных, мирили спорщиков, заставляли нерадивых холопов шевелиться… Она скоро знала всё обо всех, но никого не осуждала, а всем сочувствовала, всех утешала. Светлее и радостнее стало в покоях княжеских! И Ольга как-то оттаяла душой, отдыхала рядом с ней.
Это Умила надоумила забрать Владимира, когда княгиня посетовала на внуков Ярополка да Олега: растут при матери, чужие, обычая не нашего; сын Святослав в бесконечных походах, ему дела княжеские чужды.
– А ведь есть ещё княжич! – И когда Ольга вскинулась недовольно, мягко добавила, – Малуша не холопка, роду знатного, князя Малка дочь, а что не жена, так христиане всё равно не признают нашего обряда. А любовь у них была, я же здесь, при муже, на вашем дворе жила, всё видела. Не хотел он своей жены угорской, не люба она ему была, надменная да коварная оказалась, а когда Малушу видел, словно светился весь изнутри и таял, сокол наш, как свечка восковая. Да и она его любила, сердечная! Знала ведь, что гнев твой будет так же велик, как сама ты велика, матушка! Любовь то была, настоящая! Не гневайся, матушка, зря ты его женила против воли… Вот он дома-то и не бывает… Эх, сейчас бы привезти их сюда, да вырастить княжича по-нашему…
– И речи о том впредь не заводи! – отрезала великая княгиня.
Но мысль запала ей в голову, прилегла там, как зёрнышко в хорошей почве, пустила корешок и вскоре проросла. О Малке и слышать не хотела, она обманула её доверие, должна быть наказана. Малушу княгиня любила, как дочь, и была потрясена её поступком, который сочла предательством. Отай прижить дитя от княжича! Дело немыслимое! А вот о внуке стала задумываться всерьёз.
Однажды к зиме, перед самыми родами, завела Умила разговор о христианской вере. Ольга уж восемь лет как крестилась, ездила в Царьград с посольством, разговаривала с патриархом! Часто рассказывала она об этом путешествии, ходила в церковь св. Ильи, что построили царьградские купцы на Подоле. Там служили старенький немощный отец Михаил, да священник Григорий, ему было немногим за сорок. Он знал Ольгу в молодости, ещё не княгиней, участвовал в её крещении, часто приходил во дворец, беседовали о вере. И вот как-то Умила стала перед ними, поддерживая свой необъятный живот, и сказала просто и торжественно: «Хочу креститься!» Обряд совершали в Ильинской церкви. Всё было скромно, тихо, но как-то по-особому благостно.
– Словно ангелы в церкви летали, – сказал потом отец Михаил. Через несколько седмиц43 Умила разрешилась от бремени сразу двумя младенцами. Назвали девочек Дарёна и Неждана. Вроде как нежданный дар после смерти мужа. Дарёна была слабенькой, и Умила попросила отца Григория окрестить её.
–Разве можно крестить неразумного младенца? – изумилась Ольга. Но священник её успокоил:
– Святой Иустин Философ почти восемь сотен лет назад говорил, что младенцы удостаиваются благ, данных через крещение, по вере тех, кто приносит их ко крещению…
Умила так умоляюще посмотрела на великую княгиню, что та махнула рукой и сдалась. Девочек крестили, а через месяц Дарёна умерла. Хоронили её по православному обряду возле Ильинской церкви. Ольга очень привязалась к малышкам, крошечные крестницы растопили её властную душу… Дома она поглядела на спящую Неждану, на пустую колыбельку, вспомнила маленькую, чуть больше полена, домови́нку44, в которой Дарёну (в крещении Елену) опустили в землю, рухнула на скамью и зашлась истошным бабьим плачем… Умила опустилась перед ней на колени, взяла её твёрдые сухие пальцы в свои мягкие ладошки и заговорила тихо, но очень убеждённо:
– Не голоси, княгинюшка, девочка наша теперь на небесах, она в раю с ангелами, у Бога, и мы её в свой срок увидим. Вот было бы горе, если бы некрещённой умерла! А как думаешь, матушка, мужей своих увидим мы после успения45 нашего? Или они как идоляне46, куда-то в другое место попадут?
