– Пожар, горим, спасайте! Помогите, люди добрые, сгорим все!

Но просить об этом добрых людей было излишне, огонь уже заметили прохожие, а для деревянного города – это был главный враг. Возле каждого дома стояла большая кадь с дождевой водой. Все похватали вёдра, которые вынесли соседи, стали набирать в них воду и тащить во двор, где уже вовсю занималось зарево. Горела небольшая ухо́жа119 в дальнем углу двора. Деревянное, с камышовой крышей, да ещё с остатками прошлогодней соломы, строение полыхало, освещая уже весь двор. Мужики выливали на себя ведро воды, затем хватали второе, лили на пламя, отскакивали, им подносили ещё ведро… Так они метались со стороны, ближней к дому, кто-то обливал стену избы, чтобы намокла и не загорелась, кто-то пытался поскорее обрушить крышу ухожи, зацепив багром. Она рухнула внутрь, искры взлетели в темнеющее небо красным тревожным фонтаном… Зевак во двор набилось больше, чем помощников; ещё больше набралось на окрестных улицах, все обсуждали событие тревожно и радостно: огонь пошёл на убыль…

Вдруг хозяйка дома опять всполошилась и заголосила:

– Сгорел, сгорел, сердешный, совсем же сгорел…

Сквозь рыдания и сбивчивые объяснения удалось узнать, что днём попросился отдохнуть худой измученный странник, весь пыльный, капшу́к120 на ём грязный, рваный, ну такой убогий, жалость берёт. Поел, попросил вздремнуть, ну, и пустила в ухо́жке полежать в холодке, как отказать странному человеку, да и забыла уж про него… Видно, совсем сгорел.

– Ну, теперь до завтрева в эти уголья не сунешься, – авторитетно заявил кто-то из толпы.

Но уже через час пришли дружинники с баграми и начали растаскивать догорающие брёвна и что-то среди них искать. Вскорости в той же малой палате на дворище Ярослава Константин докладывал князю о результатах розыска:

– Дознались мы, что не из милосердия приютила она странника. Заплатил он ей той куной, что у твоего скарбника купец получил, а пожар, похоже, случился снаружи. Там, правда, натоптали, как стадо овец, но видно, что неподалёку челядь жгла костёр, тренога опрокинута и котёл большой, воду кипятили, да отошли, а огонь побежал по соломке, что натряслась на дорожку, как её скоту носили, да и зажёг ухо́жу-то. А много ей нужно, одна искра, всё сухое… Хорошо, изба не загорелась, ветра не было, а то полыхнуло бы на весь конец Словенский! Но когда разгребли мы брёвна, лежал под ними человек, всё сгорело: одёжа, волосы, даже мясо, но под животом нашли вот что…

Князь представил, как гридни раскапывали то, что под животом обгоревшего человека, и его замутило. Константин развернул грязную тряпицу, и Ярослав увидел кусок почти сгоревшей толстой кожи с тесёмкой и несколько оплавленных дирхемов…

– Больше ничего, кроме костей, не осталось. Но это от той мошны, что выдали гридню сегодня. Одну-то, с гривнами, он отцу передал, а дирхемы, значит, себе забрал, под ним и нашли, знать, к хазарам собрался в Булгар или в Царьград, он там долго служил, всё знает… Только сторожа от всех ворот доносит, что не входил в город такой странник. Ни вчера, ни сегодня. Так что, он это сгорел. Не повезло…

– Хоть бы так, хоть бы так… Только этот человек на везение не рассчитывает, он его сам делает… Стражу с ворот не снимать…

Совсем к ночи к воротам Славенского конца, что на Торговой стороне, подъехали несколько вонючих телег. На каждой стояла огромная бочка с нечистотами, набранными за день, и лежал здоровый черпак. Это выезжали отхо́дники121, вывозя за город людское «добро». На третьей телеге сидел молодой парень с завязанной щекой. Огромная повязка скрывала половину головы. Он раскачивался всем корпусом и жалобно мычал, обхватив голову руками. На вопрос стражника старший ответил, что мается зубами парень. Что такое зубная боль, почти каждый знал на своей шкуре. К парню отнеслись сочувственно: дали пару советов, вспомнили свой опыт… Отходники выехали за ворота, растворились в темноте… Возле дороги рос огромный раскидистый вяз. Когда телеги поравнялись с ним, с нижней толстой ветки спрыгнул парень, подошёл к третьей, забрал у возницы повязку, натянул себе на голову и щёку, получил от него куну.

– Менял бы ты занятие, братуха, больно уж духмяное122 дело у тебя, никто замуж не выйдет.

– У меня от невест отбою нет, нам знаешь, сколько платят? Любую семью прокормлю, а куны не воняют, да и приехал домой, вымылся в бане, одежонку сменил, и чист. Ремесла я никакого не знаю, да и работать не люблю, а здесь не тяжело, опять-таки на свежем воздухе, – он громко засмеялся, его товарищи подхватили, так и укатили во тьму, хохоча, грохоча и воняя.

Всю ночь Каменец уходил в темноте, по чутью, к утру вышел к становищу, показал знак княжий, привычно выпросил у бабы краюху, пару репок, вскочил в седло и помчался прямиком на Смоленск.

На завалинке ловчей избы в Садках на тёплом камышовом мате сидели двое: босой старик с седыми вислыми усами и высокий худой отрок. На пне стояли горшок с холодным взваром, миса с медовыми сотами и деревянное блюдо с ломтями ржаного хлеба. Трапезничали молча, степенно.

– Хорошо ты мне помогла… помог сегодня, – сбился старик, – быстро управились, просить я тебя хочу, как вернётся Каменец, вы уйдёте отсюда, заберите мальчонку. Здесь он никому, кроме меня, не нужен, а я не успею его вырастить, он мал больно, а я немощен. Хороший мале́ц, пропадёт ведь…

Он просительно заглянул Искре в глаза. Она покачала головой:

– Ничего я, дядько, не знаю, когда вернётся, вернётся ли, куда пойдём… Хороший мальчишка, странный немного, но хороший. Я бы его забрала, забрал…но куда? Мы оба в бегах, да и не решаю я ничего. На нашей войне я идущая следом. Ты же сам знаешь: двух главных не бывает… Но я поговорю, когда вернётся. Боюсь только, пропадёт он с нами…

– И ничего не пропаду, я помогать вам буду, – выскочил из-за угла избы Найдён, подошёл, смущённый тем, что подслушивал, уселся возле Искры. Она вынула из сумочки на поясе гребень и стала разбирать его непослушные буйные кудри.

– Дядько Угоняй, а где вы с Богшей служили? Расскажите!

– Что рассказывать! Повоевали мы! В Царьграде, слышь, правил тогда император Василий второй, сам он из армянского рода, а мать его была дочерью бедного владельца таверны. Видел я того императора не раз, а слышал о нём ещё больше. Был он суров и мрачен, настоящий воин, слышь, как наш князь Святослав, отец Владимира. Любил свою дружину да походы. Жены и детей у него не было вовсе, боевые товарищи были его семьёй. Роскоши не любил, придворных тоже. Однажды, слышь, взбунтовались против него сразу два Варды: Варда Фока – наместник фемы123 Антиохия – доблестный военачальник и Варда Склир, тоже армянин и добрый воин. Они всё за власть боролись. Сначала Фока победил Склира, заточил его, а потом сам решил стать императором и пошёл на Царьград, тут уж Василий испугался, выпустил Склира против Фоки, а сам послал гонцов к нашему князю Владимиру, дескать, бери в жёны мою сестру Анну, а мне пришли войско.

Давно это было, слышь, больше двух десятков лет тому, я совсем молодой был, здоровый, несколько часов мог двумя мечами махать и не уставал, против меня ни двое, ни трое не выдерживали… Ну вот, прибыли мы в Трапезунт124, почти шесть тысяч воев и пошли против Фоки. Он был умный, хитрый, опытный воин, но и мы не лыком шиты, разбили его, взяли в плен. Император его не убил, слышь, а отправил в изгнание в монастырь, а мы разместились в самом Царьграде, при церкви святой Мамы125.