— Правду о ее болезни вы узнали, допросив врача, — сказал Итачи, — но что насчет вашего появления на свет? Вряд ли Эхо-сан рассказала бы вам об убийстве товарища по команде и начальника подразделения АНБУ Облака.

— Конечно же, она хранила это в тайне, — последовал ответ. — Мама, правда, говорила в общих чертах о том, как познакомилась с отцом, рассказывала мне, что такое бьякуган и кто такие Хьюга. Но об убийствах я узнала случайно, подслушав разговор моей матери с человеком из АНБУ. Показать вам его я не могу, потому что он содержит информацию об особенностях работы этой организации. Мне на тот момент едва исполнилось пять лет, и я не могла осознать все, о чем говорилось, но позднее сумела составить общую картину произошедших событий. Тот человек из АНБУ был ее старым знакомым и относился к ней с большим уважением. Он не обвинял ее, но предупреждал, что есть люди, которым кажутся подозрительными события шестилетней давности. Единственное, чего я не знаю, так это сколько еще жизней пришлось принести в жертву, чтобы сохранить мой секрет. Вы помните чунина Облака, которого я показала вам в воспоминаниях о детстве?

— Тот, который встретил вас возле голубых маков?

— Люди говорили, что его задрал медведь. Я была ребенком и поверила. Даже плакала — так мне было его жалко. После смерти матери я заглянула в его личное дело… — Сюихико не смогла продолжать. Она разволновалась и пыталась выровнять дыхание.

Итачи молча смотрел на нее.

— Так что я не могу отдать вам эти глаза, — сказала наконец куноичи. — За них заплачено жизнью моей матери и еще трех человек. И если вы захотите взять их, вам придется сразиться со мной.

— Сюихико-сан, вы считаете, что у вас хватит сил, чтобы сражаться?

Девушка смертельно побледнела. Светло-серые глаза впились в черные.

— Мысль о моей ничтожности — это все, что вы вынесли из моего рассказа? — произнесла она голосом, задрожавшим от ярости, и активировала бьякуган.

Прежде чем Итачи смог ответить, он оказался пойман в ее гендзюцу. В этот момент для Сюихико он казался воплощением судьбы, которая всю ее жизнь превратила в насмешку. Куноичи хотелось раздавить его, сотворив невозможное, и возвыситься над собственной беспомощностью.

Итачи объяла тьма. Какое-то время он не мог сосредоточиться ни на одной мысли, словно его личность была расколота на куски. Но вот усилием воли он материализовался в кромешном мраке. Легкое свечение появилось где-то в области его живота, а потом обратилось в маленькие вращающиеся звездочки. Они перемещались внутри него в разрастающейся воронке, которая была чернее и глубже самой тьмы, словно провал в бездну зиял в центре его существа. Бездна взорвалась, увеличилась в размерах, разорвав сущность Итачи и растянув ее во все стороны, звезд стало больше. Они вдруг застыли, хотя воронка продолжала двигаться, и каждая из них засияла нестерпимым светом, пронизывая белыми лучами то, что осталось от Учиха. Эта пронзительная, ужасающая боль была ни на что не похожа, она разрывала на куски и тут же спаивала воедино, становясь то центростремительной, то центробежной, и проникала во все, что он считал частью себя.

Итачи не мог противостоять этому гендзюцу, не мог сформулировать ни одной мысли, так как причины и следствия перестали существовать, как и любое побуждение к действиям и желание спастись. Только его воля исчезла не до конца и удерживала его от полного растворения в этом кошмаре из боли, света и тьмы.

Мангеке Шаринган должен был стать окончательным воплощением воли Итачи, но за мгновение до его применения иллюзия распалась.

Сюихико деактивировала бьякуган и смотрела в небо. Крупные снежинки летели целым потоком почти вертикально, очень быстро засыпая все вокруг. Ее чакра перестала воздействовать на чакру Итачи, но он чувствовал, что тело его едва заметно дрожит от напряжения. На лбу выступил холодный пот.

Если бы куноичи не остановилась, он мог бы убить ее.

«Она это понимает?» — подумал Итачи.

Сюихико отерла лицо от снега и произнесла:

— Как глупо пытаться произвести впечатление… доказать что-то человеку, который даже не в состоянии меня понять.

«Нужно возвращаться, иначе колеса застрянут в снегу», — подумала девушка. Она развернула кресло и с некоторым усилием покатила его в сторону коридора. Оставаясь спокойной внешне, Сюхико трепетала внутри, не зная, к каким последствиям приведет ее поступок. И когда Итачи догнал ее и взялся за ручки, приделанные к спинке кресла, сердце подпрыгнуло в ее груди так сильно, что она замерла, будучи не в силах вздохнуть.

«Глупое сердце, — подумала куноичи, — не заставляй меня сражаться с ним снова, доказывая тебе, что я не трусишка».

— Позвольте, я помогу вам, Сюихико-сан.

После той невероятной боли, которую она причинила ему всего минуту назад, Сюихико ожидала услышать что угодно, кроме этих слов.

«Ну и захолустье», — подумал Кисаме, пододвигая к себе тарелку дымящегося рагу. Он даже облик не стал менять в такой глуши. Кроме него в зале с четырьмя широкими столами и скамьями никого больше не было. Когда нукенин поинтересовался, почему хозяин открыл свое заведение вдали от главного тракта, то получил вежливый ответ: по этой дороге, которая кажется заброшенной, водят свои караваны рубщики леса, так что периодами работы бывает очень много.

— Папаша, а ты про Лес Гигантов слыхал когда-нибудь? — спросил мечник.

— Да нет, не слыхал вроде, — ответил хозяин. — Хотя про разные леса слышал, но такого чудного названия — никогда.

— Ладно, иди, я поем.

— Если что, зовите меня или Чаки-куна.

Кисаме перевел взгляд на мальчика с чуть косящими глазами и веснушками по всему лицу. Чаки с открытым от удивления ртом смотрел то на огромный меч в обмотках, то на острые зубы незнакомца.

— Вообще-то, он смышленый, — не очень уверенно сказал хозяин заведения, а потом подтолкнул мальчишку в сторону каморки, которая должна была представлять собой кухню. — Иди, иди, невежливо таращиться на гостя…

— М-да, — пробормотал Кисаме и принялся за еду.

Он собирался переночевать в этом доме, где положат, а наутро продолжить движение на юго-запад, в более густонаселенную местность, чтобы раздобыть еще кое-какие сведения. Солнце уже зашло, снаружи сгустились синие сумерки.

Палочки с кусочком мяса застыли в воздухе, Самехада завозилась за спиной.

— Даже здесь пожрать спокойно не дадут… — проворчал Кисаме.

Чаки-кун выглянул из кухни, и лицо его вытянулось: гостя и след простыл.

— Кеничи-оджи-сан! Кеничи-оджи-сан! — закричал мальчик и нырнул через кухню в кладовую.

— Чего орешь, дурной? — хозяин снова наклонился над одной из корзин. — По запаху же чувствую — лук подгнил…

— Он сбежал — тот зубастый громила с мечом!

— Как сбежал? Не доел мое рагу?!

Отодвинув мальчика в сторону, хозяин поспешил к прямоугольному столу, на котором еще дымилась одинокая плошка.

— И правда не доел…

— Зато деньги оставил.

— Деньги, деньги… ничего ты не понимаешь, Чаки-кун! Нельзя не доесть рагу Ямагути Кеничи, приготовленное по фамильному рецепту Ямагути!

— Еще как можно — вон, не доел же… — ответил мальчишка, одновременно пересчитывая монеты.

— Балда! — Полотенце взметнулось, чтобы отхлестать Чаки по щекам за непочтительность, но в этот момент дверь распахнулась, и в залу быстро вошли три тени.

Они оказались тремя ниндзя в масках и темно-серых плащах и без лишних слов и приветствий уселись за свободный стол. Самый высокий из них скинул капюшон и знаком подозвал хозяина.

— Проходили здесь эти люди? — спросил он, показывая фотографии.

— Неделю… да, неделю назад они сидели точно за вашим столом. Поужинали, как полагается, переночевали и поутру отправились дальше.

— Ровно семь дней назад?

— Ну да.

— Куда отправились?

— Точно не знаю, прямо по этой дороге — туда, дальше, на северо-восток. Веселые ребята, и госпожа чунин такая приятная дама…