– От того, чтобы забрать тебя обратно в Россию, твоего отца удерживает только моя уверенность в твоей зрелости. Поэтому не заставляй меня жалеть о том, что я не позволила ему сделать это еще два года назад, мальчик. Ты эмоционально нестабилен.

– Сомневаюсь, что кому-то, и уж тем более папуле, известно об этом больше, чем мне.

Николай услышал, как отодвинулся стул. Увидел салфетку, отложенную к тарелке из антикварного фарфора не менее ценными пальцами.

– Этот разговор с самого начала был нерациональным, и я не вижу смысла в его продолжении. Твой исключительный протеже давно вышел из того возраста, когда следовало подтирать ему сопли, Багра, – Александр не называл ее «мамой». Николай не мог припомнить ни одного раза и подозревал, что если такое и случалось, то так давно, что Морозов и сам этого не помнил.

Николай почувствовал себя очень, очень уставшим.

– Порассуждай о своем будущем, Николай. На досуге.

– Обязательно, – пообещал он со всей искренностью, на которую был сейчас способен.

– Можете идти. А ты, Саша, передай Урсуле, что она посетит мой салон завтра вечером.

– Превосходный был завтрак. Нет, правда. Необыкновенные булочки! – закончил Николай и поспешил убраться восвояси. Он нагнал Морозова в коридоре, шествующего по нему, как Дракула по своему замку.

Прежде, чем Николай успел вставить хоть словечко, Морозов взмахнул рукой, предупреждая словеса.

– Интересно ли мне знать, что ты думаешь по поводу поразительного альянса моей матери и твоего отца? Нет. Волнует ли меня твоя личная жизнь? Нет. Считаю ли я тебя навязчивым и неуравновешенным? Безусловно.

– Ты на редкость неприятная личность.

– Сочту за комплимент.

– Могу я спросить?

– О том, беспокоюсь ли я по поводу твоего возможного отъезда? Нет, не беспокоюсь, – Морозов посмотрел на него, и в его глазах Николай увидел то, о чем они никогда друг другу не говорили. Содействие. Сплоченность. – В конце концов, образ идиота еще не успел повлиять на твой интеллект.

– Ты только что сказал, что у меня высокий интеллект? Внесу этот день в календарь.

– Я не говорил, что он высокий.

– Но имел в виду это.

– Ты перестанешь идти за мной по пятам?

– Разве этот коридор не ведет к выходу из оного обиталища призраков твоего семейства, умерших при загадочных обстоятельствах?

– Этот коридор ведет к уборным.

– А-а-а, – протянул Николай. Потом с минуту поразмыслил и добавил: – Спасибо.

Но Морозов уже скрылся за ближайшей дверью.

Николай думал о будущем. О вершинах Эвереста. О том, чтобы переплыть Атлантику. О собаке, которой у него никогда не было. Что можно все бросить и стать архитектором где-нибудь в Азии. Или поселиться на итальянских виноградниках, вырастить новый сорт и назвать его в честь героя комиксов. Или джазового ансамбля. Виноград «Бенни Гудман». Утонченный, с уникальным вкусом.

Николай думал о родном отце, которого не знал. Он нашел справку о нем на сайте какой-то североевропейской судостроительной компании, перевел страницу со шведского. Распечатал.

Он думал о черном торнадо блестящих локонов. О вкусе помады на собственном языке. О безликой квартирке в Нью-Хейвене, которую можно было заполнить всем, что они оба любили. Николай всегда забегал вперед и ничего не мог с собой поделать.

Потом он думал, что именно это – мысль о двух зубных щетках в ванной, о собаке, о просмотре кулинарных шоу под одним пледом посреди ночи – привело его в аккуратную комнатку в общежитии Джонатана Эдвардса. Было уютно, пахло травами и пудрой.

Прежде Николай здесь не бывал, но то, что он знал о Зое Назяленской, рисовало в его воображении стопки политических газет с жирными красными обводками, золотые цилиндрики помады, символическую коллекцию метательных ножей.

Вместо этого он увидел изумительное цветочное разнообразие в глиняных горшках, плюшевого тигренка на индийском покрывале, две фотографии в рамках – на одной Зоя обнимала черноволосую женщину с доброй улыбкой школьной учительницы, на второй – показывала средний палец смеющемуся байкеру.

– Красивые фотографии.

Зоя обернулась так быстро, что вода выплеснулась из маленькой лейки. На прекрасном лице мелькнуло удивление, слишком мимолетное, чтобы заметить, но Николай всегда за ней наблюдал.

– Спасибо, – сказала она.

– И никакого язвительного комментария?

Зоя отставила лейку. Теперь он разглядел огонек холодной ярости в глазах, который не распознал сразу. Зоя не просто злилась на него, она даже не была в бешенстве. Она его презирала, страшно, сильно. Не беззаботного повесу, шалопая, блестящего и дорогого, которого видела перед собой тем зимним днем, когда их выставили из аудитории. А того, кого целовала так, словно он был единственным, кто когда-либо имел значение.

– Что ты здесь делаешь, Николай?

– Пришел взыскать моральный ущерб за чудовищный отказ от дорогого моему сердцу слепка. Очень жестоко с твоей стороны, Назяленская.

Зоя не улыбнулась. Не одарила его колючим ответом. Спросила:

– Это все?

– Хочешь обсудить вечеринку?

– Нет.

– Хочешь обсудить то, что было после вечеринки?

– Ты, черт возьми, смеешься надо мной?

– И в мыслях не было!

Николай задумался. Потом шагнул вперед и сел в изножье Зоиной кровати. Плюшевый тигренок смотрел на него с сочувствием. Николай взял его в руки, ощутил запах крема для рук и черники.

Он попытался представить себе Зою, спящую с игрушкой. Но если она и была привязана к этому набитому ватой дивному созданию, то ничем себя не выдала. Кроме запаха, само собой. Николай вспомнил, как ее пахнущие миндальным кремом руки обняли его за шею, как царапнули острые ноготочки.

– У этого славного малого есть имя?

– Нет у него имени, идиот, – ответила Зоя и почему-то добавила: – А если бы и было, я бы все равно тебе его не сказала.

– Значит, имя есть, – заключил Николай. – Диего? Гордый и независимый саблезубый тигр из «Ледникового периода».

– Это белый тигр.

– Значит, своего белого тигра ты назвала в честь другого белого тигра? Я предложил бы Ширу, возлюбленную Диего, но она смилодон. Только вот, как по мне, они очень даже похожи на их предков. Ну, на предков нашего подопечного.

– Этот подопечный не имеет к тебе никакого отношения. Это мой тигр.

Зоя села рядом с ним, подогнув под себя ноги, и выхватила у него игрушку. Николай ощутил тепло ее плеча, заметил соскочившую с него бретельку ее коротюсенького платья, в котором она была невероятно сексуальной. Хотя, вообще-то, Зоя всегда была невероятно сексуальной.

– Я могу забрать на себя часть его забот и быть твоим плюшевым тигром, скажем, по воскресеньям, – сказал Николай и нахмурился. – В моей голове это звучало смешнее. Прости. Если долго не спишь, все почему-то начинает казаться смешным. Прошлой ночью я смеялся над тем, как подвывала подружка моего соседа. Сам не знаю отчего.

– И почему ты не спишь?

– Мой телефон разрывается от всяких разных приглашений. Ну, знаешь, вечеринки, ночные собрания, поклонницы…

Зоя закатила глаза.

– И когда последний раз ты нормально спал?

– Дай-ка подумать. С тобой? О, это было потрясающе. Особенно та недолгая, последующая часть со сном. Может, повторим? Начнем с конца.

Зоя пихнула его.

– Серьезно, Николай. Выметайся отсюда. Я не шучу.

– Дашь мне минутку, ладно? Всего минутку.

Зоя сердито вздохнула, отвернулась.

Когда взглянула на него в следующий раз, он по-прежнему сидел на ее кровати, положив руки на колени и упираясь затылком в винтажную карту на ее стене. Только теперь он спал. В самом деле спал, потому что его ресницы не дрожали, как бывает у тех, кто притворяется.

– Ну вот, только этого еще не хватало, – пробормотала Зоя. А затем развернула плед и укрыла его.

И если бы случилось так, что кто-то в этот момент наблюдал за ними, то заметил бы, что сделала она это очень мягко, очень заботливо, с нежностью, которую никто от Зои Назяленской и не ждал.