Они не были ни теми, ни другими, но облюбовали чайную, как родной дом, и, махнув рукой на новомодные бары и коворкинги, встречались в «Трех вязах», чтобы обсудить студенческие вечеринки, экзамены и работу университетских сообществ, спланировать кемпинг или поделиться последними слушками. Да простит Николая госпожа Фемида, ради хорошей сплетни не грех было и уши развесить там, где не следовало, а порой, где не надо, и задержаться.

Зоя, однако, страсть Николая к подобным сенсациям не разделяла, и зря. И это она еще не слышала, как он хохотал до упада, узнав, какие сказочки рассказывают про них в кампусе.

Но начинали они всегда с работы сообществ, а точнее – с доблестных деяний Клуба экологического добровольчества. Сегодня на злобе дня была выбросившаяся на мыс Лайтхаус самка горбатого кита. Все из-за недавнего разлива нефти, говорила Алина, пусть власти и отрицают, что это связано с аварией нефтяного танкера, вошедшего в пролив. Провели расследование с подачи «Гринписа» и обществ охраны морской среды, ничегошеньки не нашли. Сейчас экоактивисты митингуют, требуют запретить вход танкеров в пролив, мол, мало нефти в Гудзоне, теперь танкеры идут в сторону Род-Айленда.

– А у вашего клуба не маловато полномочий? – спросила Зоя, помешивая свой антистрессовый чай с ромашкой.

– Так ведь не мы одни митингуем. Экоактивисты от Бриджпорта до залива Кейп-Код требуют повторной проверки. А мы постоянно на связи с морскими биологами.

Потом они еще пообсуждали осеннюю миграцию китов, глобальное потепление, а кончилось все тем, что Алина стрясла с них все наличные на взнос в благотворительный фонд восстановления лесов. Затем они поговорили про закрытую вечеринку, организованную Йельским предпринимательским обществом, на которую Николая не пригласили, что страшно его оскорбило. Зато приглашения получили Морозов и Зоя, которая сказала Николаю, что тот может идти под ее именем, если ему так хочется, потому что ей не хочется совсем.

Они заказали еще несколько кусков пирога – тыквенного, орехового и с печеными грушами и инжиром, запивали горячим шоколадом с перцем.

Дождь все продолжал плясать на черепицах крыш, потоками низвергался в жерла водосточных труб, вымывал из краснокирпичных стен последние остатки сентябрьского тепла, а в «Трех вязах» за столиком в углу четверо переговаривались, воруя друг у друга кусочки пирога и касаясь коленями под столом.

В конце концов, соседства коленей Зоя не выдержала – Морозов то и дело покачивал ногой, выписывая пируэты носком сияющего, как попка младенца, оксфорда. Зоя попросила его прекратить – в защиту Морозова, не слишком любезно, впрочем, когда дело касалось этих двоих, рейтинги падали даже у нашумевших ток-шоу с восхитительными семейными драмами.

Потом уже никто не мог вспомнить, с чего все началось, потому как за время дивного обмена любезностями всегда рано или поздно отыскивались сенсации. А как вы помните, сенсации Николай обожал. Кроме того, воспитание у него было безупречное, а потому право выводить из себя его снобейшество он всякий раз любезно уступал любимой.

Как раз добрались до самого интересного – позабыв про вражду коленей, они, как и рассчитывал Николай, принялись спорить насчет политики, и тогда брякнул над дверью колокольчик, и в «Трех вязах» мелькнули пальто и небрежно нахлобученная на голову шляпа. Пока они шествовали к столику в углу, Николай весь обзавидовался.

– Где вещицы отыскал, Фахи?

Пальто и шляпа приплясывали на пятках в ритме щелчков пальцев, насвистывали под нос что-то из джаза – Гленн Миллер, понял Николай, «Поезд на Чаттанугу». Под мышкой держали чемоданчик, округлив руку так изящно, словно обнимали за талию девочку с карминными губками.

– Недурно, а? Скажи? – отозвались. – Кто-то верит в бога, а я верю в пальтишки с блошиных рынков, человечество и свое имя, выгравированное золотом на фасаде театра «Новый Амстердам».

– Привет, Джес, – сказала Алина, отвернувшись от Морозова, который – святые булочки с корицей! – заговорил о республиканской партии. Казалось, еще немного, и Зоя перегнется через стол и задушит его. Ни пальтишко, ни Джеспера они не заметили. Вот досадное упущение!

– Привет, душа моя, – тем временем отозвался Джес и, глянув на Зою и Морозова, вздохнул. Снял шляпу. Инеж проскочила у него под рукой, появившись, как кролик из шляпы. Николай готов был поклясться, что под колокольчиком ее не видел. Села рядом с Алиной – той даже двигаться не пришлось, – поздоровалась кивком.

– Вы это откуда? Из мастерской?

– То-то же! Наш приятель-техник снова предпочел покрышки цивилизации, – Джеспер повернулся к Алине. – Просил передать, что деньги он тебе не отдаст, потому что у него их нет, но готов расплатиться натурой.

– Даже все кубики на его прессе не покроют того, сколько он мне задолжал, – пробормотала Алина.

Николай глянул на Морозова. Подумал об изящных пальцах пианиста, слишком уникальных, слишком прекрасных, чтобы держать в руках штангу. Весело хмыкнул.

– Можно водить в мастерскую всех желающих поглядеть на боевые шрамы. Пусть платят, если вдобавок хотят услышать военную байку, – предложила Инеж.

– Это антигуманно, – заметил Джеспер.

– А как по мне, самое то! – поддержал Николай. – Деньги, понимаете ли, должны обращаться. А твой солдат хранит их в коробке из-под обуви.

– Это называется «сбережение». Незнакомое тебе слово.

– Обижаешь, солнышко! Я скопил на концерт Фрэнка Синатры, когда мне было семь. Жаль, никто не сказал мне, что он умер еще в девяносто восьмом. Великий был человек, такая потеря, – Николай качнул головой. – А деньги надо инвестировать, лапуля. Акции, облигации, драгоценные металлы… Джес, что в чемоданчике, скажи ты уже, наконец?

Джеспер улыбнулся.

– Виниловый проигрыватель.

– Ты носишь под мышкой виниловой проигрыватель?

– Если все мы в одночасье не ослепли от красоты наших дам, выходит, что так, – Джес все-таки уместил чемоданчик на полу, одолжил у кого-то стул, сел, закинув ногу на ногу, так что стали видны превосходные ботинки. – Они еще не раскрыли роль Хрущева в убийстве Кеннеди? Нет? Досадно.

Не успел Николай исполнить репризу на тему холодной войны, как Зоя принялась на чем свет стоит ругаться. Зрелище было впечатляющее, не хватало только облегающего латексного костюма и разрушающегося Нью-Йорка на заднем плане.

– Бородавки в заднице и те лучше, чем ты, от них хотя бы можно избавиться, – сказала Зоя Морозову. Затем вдохнула, выдохнула, повернулась к Николаю, заметила Инеж и Джеспера. Тот в приветствии поднял шляпу, как всегда театрально.

– Так о чем болтаете? – спросила она как ни в чем не бывало, подперев рукой подбородок.

Николай уже тогда знал, что лучше момента не придумаешь. Он улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой, откинулся на спинку диванчика, чтобы всех видеть.

– Да так, – сказал. – Всего лишь обсуждаем нашу с тобой женитьбу, любимая.

Эффект был что надо, на такой Николай и рассчитывал. Охо-хошеньки, подумал он, славное дело. Казалось, удивилась даже Зоя, только Морозов продолжал глядеть на всех с насмешливой снисходительностью, покачивая ногой. Он и взял первым слово:

– Вот так неожиданность! – улыбнулся сладко и паршивенько. – Правда, Зоя, дорогая?

Глаза Зои вспыхнули синим пламенем.

Да. Так все и было.

========== Друзья детства, научные подкасты и впечатляющие коллекции ==========

В следующий раз они собрались в Общине, которую прилежные первокурсники, изучившие новенькие абитуриентские буклеты, называли Центром Шварцмана. Но «старички» так и звали столовую Общиной, а иногда и вовсе сокращали до простенького «О», даже без точки на конце, экономя ненаглядное для каждого студента время.

Вот и сейчас, хоть времени у него было навалом, Николай отправил Зое только «О». Потом добавил сердечко – в конце концов, это было очаровательное, милое «О».

Столовая в Общине, с длинными, как в Хогвартсе, обеденными столами, выставленными в два ряда и вмещающими подносы, конспекты и гигантские ватманы художников, тоже была очаровательной. Алина в мохнатом лимонно-желтом свитере и пчелиных гетрах, переговаривающаяся с теми самыми художниками на тему плакатов для осенней ярмарки, была очаровательной. Даже фасолевый стручок на тарелке с фалафелем был очаровательным.