========== Предложения, которые можно сделать только в искренней и пылкой юности ==========

Зоя наблюдала за тем, как теннисный мяч носился туда-сюда, подгоняемый ракетками. Морозов был хорош, но пока он, пятилетний, в прелестных бриджиках объезжал не менее прелестного пони, Николай размахивал ракеткой, как пиратской саблей. Зоя видела их детские фотографии – совершенные в своей идиллии, с торчащими на заднем плане кованными оградами высотой с библиотечный ряд в Йеле, породистыми псинками и белехонькими свитерками из благородной шерсти.

Последние дни Зоя чувствовала себя взвинченной, того и гляди на кончиках пальцев запляшут молнии, и, как повелось, без обиняков давала всем об этом знать. Одного взгляда хватило, чтобы защитники природы под руководством Старковой передумали давить на Зоину жалость и спрятались в недрах особняка на манер родового поместья, больше походящего, однако, на мавзолей, где каждую пятницу месяца заседал Клуб экологического добровольчества.

Особняк был Морозовский, как и все в ближайшей зоне видимости человека зрящего, включая корт и частные конюшни, в которых, как в мастерской Санта-Клауса, день и ночь трудились человечки в жилетах и сапогах по колено и надзирали за конским перепихом.

Голова у Зои разболелась еще сильнее, когда она вспомнила о фамильном имении Ланцовых и всех насчитывающихся там вертолетных площадках. Пока вспоминала, проглядела конец матча, а Николай уже был тут как тут: на белых шортах ни пятнышка, мускулы играют под футболкой каждый раз, как он подкидывает в руке мяч. Сынок министра иностранных дел в своем спортивном великолепии, он, казалось, даже не вспотел. Будто бы снимался для рекламы, а не в теннис играл.

Николай поцеловал ее, – поцеловал просто так, без повода, чтобы ее порадовать, но Зоя не ответила, насупилась. Да, вот такая она была ужасная. А он и не настаивал, уже шагал обратно на корт, и, к своему стыду, Зоя осознала, что рассчитывала, что так легко, так быстро он не уйдет.

Поймала усмешку Морозова, который всегда все знал – так запросто он читал людей, даже ее. Поражение его не расстроило, напротив, он выглядел так, словно никогда и не проигрывал. Глотнул минералки, вглядываясь вдаль – туда, где среди порыжевших вязов виднелись башни кампуса, увенчанные фигурной чудью заостренных шпилей.

Тени падали от ресниц на бледные щеки именитого отпрыска, длинные пальцы, приученные к фортепиано, постукивали по запястью, – запястью слишком изящному для мужчины. Половина Йеля сходила по нему с ума. Бедные, бедные девочки. Если бы они только знали, что он скучен до безобразия, что возбуждает его симфонический оркестр и за завтраком он читает газеты консервативного толка, запивая неврастенический снобизм чаем с молоком. И говорит он так, точно живет при дворе английской королевы.

– Готовишь к переменам, Зоя? – спросил Морозов насмешливо, все так же не глядя на нее. – Оказывается, думать о ком-то, кроме себя, крайне утомительно.

– Ну надо же! И об этом говоришь мне ты. Смотри-ка не захлебнись, упиваясь звучанием собственного голоса.

– Я двенадцать лет пел в хоре, дорогая моя. Люди платили за то, чтобы меня услышать.

– Еще раз назовешь меня «дорогой»…

– Ну, ну, Зоя. Считай это дружеской заботой и слушай. От неопределенности твой голубок всегда начинал скучать. А когда долго сидел без дела, легко находил, чем себя занять. Куда ни придет, везде ему рады. Подумать только… – Морозов еще с минуту поглядел на Йель вдалеке – башни уже окрасились в багровый закатный цвет старого вина, цвет листьев многолетних вязов, еще наряженных, – потом обернулся, заметил сарафан с кружевной оборкой, напяленный на него растянутый свитер с распродажи винтажных вещиц, крикнул. – Алина!

Зоя увидела, как та взглянула на него, разглядела в дымке осени, махнула рукой, улыбаясь, и тепло ее улыбки, казалось, можно было почувствовать. Оно ощущалось солнечными зайчиками на раскиданной постели, поцелуями с сахарной пудрой на губах, поспешными предложениями, которые можно сделать только в искренней и пылкой юности.

Теперь Зоя чувствовала Морозовский взгляд, но сама смотрела на Алину. Та заглянула на корт, что-то сказала Николаю – он рассмеялся, потом чмокнул ее в лоб, о чем-то увлеченно заговорил. Зоя завидовала тому, каким простым и понятым все Старковой казалось, как она смеялась над своими ошибками, как радовалась незатейливым глупостям. Она, Зоя Назяленская, завидовала!

Зоя фыркнула про себя: быть такого не может, не иначе как показалось. Морозов тем временем двинулся к корту, но напоследок еще раз обернулся, снова паршивенько хмыкнул. Будь Зоина воля, испытала бы на нем весь консерватизм средневековых пыток, но вместо этого проигнорировала, потому что она себя уважала. И уж тем более не стала бы изводить себя ревностью, слушая Морозова. Тоже ей – нашелся свечкодержатель!

Зоя злилась. К своему удивлению, поняла, что по большей части злилась на саму себя. Николай вернулся один – Александр уже вел Алину через усыпанную золотыми листьями, точно горячим штрейзелем, лужайку. Они держались за руки, словно им было пятнадцать.

Николай сел рядом, их колени соприкоснулись. Поколебавшись, Зоя нырнула под его руку, прижалась к родной груди. Смотрели вперед, не друг на друга, но злость вдруг схлынула, уступила место теплоте объятий. Они разомкнулись самое большее на миг, когда ее плечи обняли рукава теннисной куртки, пахнущей бергамотом и морской солью.

Тот же запах хранил и честно отвоеванный в споре свитер, слишком большой для нее, в котором она засыпала все последние ночи, думая о своем дуралее и сахарной пудре на его губах. Думая о том, что он просил ее стать его женой.

Николай прижал ее к себе, и Зоя поняла, насколько замерзла, сидя вот так без дела, без движения, злясь на себя и гадая, что будет дальше.

– Знаю, знаю, твоя подружка-гордость не позволила бы тебе взять куртку самой, но ведь ты, Назяленская, всю вину могла спихнуть на меня.

– Моя подружка-гордость, чтобы ты знал, дама самодостаточная и оправданий не терпит.

Помолчали.

– Зоя?

– Ну, спроси уже, наконец. И покончим с этим.

– Ты думаешь, что я уйду? Само собой, не сейчас. Однажды.

Зоя ответила не сразу.

– Не может же это быть на всю жизнь.

– С чего ты взяла?

– Я не знаю ни одного человека, у кого так было бы всегда. Нет, не отрицай. Ты идеалист, фантазер и безнадежный романтик.

– С какой стороны ни глянь, одни достоинства. Еще скажи, что нет!

– .. И все равно ты меня не переубедишь. Я от своих слов не отказываюсь, не воображай. Но… – Зоя водила пальцем по его колену, а теперь замерла. Николай воспользовался моментом, заглянул ей в лицо. В его глазах она увидела будущее, которое могло у них быть. А, может, и нет. Только вот кто знал наверняка?

– Но подружка-гордость говорит, что неразумно отказываться от кольца с бриллиантом. В конце концов, его всегда можно продать.

Она почувствовала, как Николай выдохнул. Снова блеснул в глазах лукавый огонек.

– Ты его не продашь. Сохранить в память о красавце-муже, лучше которого не найдешь.

– Может, и сохраню. Но только потому, что камень подходит к моим глазам.

Николай поцеловал ее, Зоя ответила, и если в поцелуе и была горечь, то разве что от того, что так долго они его ждали. Где-то над Йелем громыхнуло. Ни Зоя, ни Николай не заметили.

– Так, значит, это «да»? Ты выйдешь за меня, Назяленская? Станешь моей женой?

– Да, – ответила она и для пущей убедительности повторила. – Да.

========== Чайная «Три вяза» ==========

Чайная называлась «Три вяза», но никаких вязов, и уж тем более в количестве трех, поблизости не было. А вот троица краснокирпичных зданий, в которых «Вязы» соседствовали с книжным магазинчиком и шоколадной лавкой, стояли бок о бок еще с тех времен, когда английские протестанты покинули Массачусетский залив и на равнинах Коннектикута развернули Нью-Хейвен.

Прямоугольная тройка напоминала заварные хлебные буханки, теснящиеся на прилавке в булочной сразу после открытия, а из «Трех вязов», как наказывали традиции, с самого утра доносился сытный хлебный дух, приветствующий пожилых завсегдатаев и зазывающий заглянуть внутрь заплутавших под дождем туристов.