– Его величество, верно, еще не появлялся? – нетерпеливо спросил Пенский, возвращая Зою обратно в палатку командования. Сюда она, памятуя о генеральской выправке и позабыв про все остальное, явилась, едва рассвет каплей малинового варенья разбавил чернильную ночь, но Николая уже и след простыл.

В сонных разговорах пробуждающего лагеря Зоя услышала, что солдат, несший вахту, заприметил кого-то у пруда да взял на мушку, пока не углядел, что был это никто иной, как король Николай. Железные, должны быть, у их царя яйца, журили они, позабыв про субординацию, раз сиганул в воду, куда не сунулась бы даже цапля. И это в середине-то марта, только-только лед сошел!

И коли разыскать короля Тамара не пожелала, отвечать и вести с Пенским дальнейшие беседы Зоя с легкой руки предоставила ей, а сама, не говоря ни слова, вышла вон из палатки, позволяя ветру приласкать ее и унести одиночество, душившее ее среди карт, с которых сверкало синевой Истиноморе и на которые Николай всякий раз глядел, как иные смотрят на свое потомство.

Вот почему она не удивилась, когда узнала, что этим утром он нашел утешение в водах пруда, укрываясь в его малоподвижных благодушных потоках. Вода исцеляла его и даровала покой и силы, ведомые одним только стихиям. На миг она призвала своего верного спутника и неразлучного друга, и он тотчас обнял ее за плечи и играючи взметнул кудри, затем покрутился, красуясь перед ней, точно девица в бальном платье, и исчез, напоследок не преминув пошалить.

На этот раз выкрал он не почтовые открытки и ленты в непослушных волосах, а пару-тройку угольных чертежей из дневника людского царя. Те закружились в воздухе, как воздушный змей в одному ему ведомом танце, но Зоя успела отловить их и в самом деле погрозила бы убегающему ветру пальцем, да только Николай уже показался из воды и теперь взирал на нее в безветрии, пойманную с поличным.

Она предусмотрительно отвернулась, когда покатые плечи солдата и грудь с порослью золотистых волос появились над водой, точно горный хребет, отбрасывающий свою могучую тень до самого берега. Даже не глядя на него, Зоя видела, что кикиморов любимец сиял задорной ухмылкой.

– Не переживай, Назяленская. Если тебе вдруг стало дурно от мысли, что ниже пояса я не одет, спешу заверить, что эту часть своей славной анатомии я являю только по взаимному согласию, – отозвался он и прошагал к тряпицам, сброшенным наземь в рощице камышей. Зазря Зоя тоже двинулась туда.

Николай, может, и был одет, но штаны вымокли и облепили бедра до того тесно, что благовоспитанная девица, какой Зоя, к сожалению или к счастью, уж точно не была, могла принять это за личное оскорбление. Мышцы под веснушчатой кожей змеились, напрягались в такт дыханию.

Святые угодники, ведь для Зои это было не в диковинку – нагой мужчина, естественная, ничуть не постыдная реакция плоти. Любовники, солдаты Второй армии, с которыми они, чтобы не скопытиться от холода, делили спальные мешки в северных лагерях, которые подглядывали за ними в банях и проигрывали в карты последние штаны.

И отчего, спрашивается, при виде Николая Зоя испытала первобытный ужас и томление такой силы, какую не ощущала с тех пор, как первой пожелала мужчину? Раздражение от осознания, что в животе томился клубок нежности и щекочущего жара, сменилось стыдом: Зоя не станет фантазировать о своем короле, ни сегодня, ни когда-либо еще. Даром что всякий раз, как она смотрела на Николая, слышала голос тети, рассказывающей малютке о героях и теплоте домашнего очага. Так безыскусно, так просто.

А Николай уже натянул на плечи рубаху, пальцы одел в перчатки, как в куклу-петрушку, размял, приловчился и присел туда, где теплый мох укутывал берег мягким покрывалом. Выражение его лица, видно, давно переменилось, сделалось задумчивым, и вдруг показалось, он и вовсе забыл, что Зоя стояла рядом.

Но тут он раз-другой похлопал по месту рядом с собой и сказал:

– Садись, Назяленская, не стесняйся. Если припомнишь, твоему королю пришлось на славу похлопать крыльями и полакомиться прелестным барашками, чтобы заиметь повод с утра до ночи щеголять в модных перчатках на зависть нашей славной заклинательнице. Клянусь, судить за то, что сжульничала, чтобы подглядеть в дорогой моему сердцу дневник, не стану.

Зоя вспомнила о чертежах, о дневнике, который на ветру шелестел червонными страницами. Негодяй налетел с новой силой, всколыхнул полы кафтана, лизнул трепыхающуюся меж смоляных волн синюю ленту, подтолкнул Зою вперед, ближе к королю. Николай все ухмылялся, словно в самом деле думал, что ей было невтерпеж узнать его тайны, подобраться поближе, прикоснуться к тому, о чем грезили глупые юнцы. Вот же самодовольный индюк!

Зоя собиралась было возразить, но Николай уже взял слово – командир на поле боя, король, взирающих на подданных с высоты дворцового балкона.

– Ничего страшного, Зоя. Можешь взглянуть.

– И вовсе я не собиралась ни на что смотреть, – фыркнула она и протянула ему чертежи, нетерпеливо дергая рукой, желая поскорее избавиться от напоминания о том, почему все вокруг его любили. Николай был гениальным. Самовлюбленным, раздражающим, но гениальным.

– Жаль. Один на редкость способный друг говорил, что из меня вышел бы недурной архитектор, не будь я обязан со всем усердием отвечать безделью младшего принца, – Николай любовно разгладил закрутившиеся углы, пальцами прошелся по изображениям диковинных конструкций так ласково, словно касался женщины. В глазах, как верткий зверек, промелькнула тоска по чему-то родному, но давно ушедшему.

Зоя знала этот взгляд. А еще вдруг показалось, Николай надеялся, что она посмотрит. Мимолетное разочарование изогнуло губы, Зоя его хорошо отличала. Она вспомнила нарисованных цыплят – незатейливых, угловатых. Девочку, мечтающую заслужить похвалу матери. Мальчика с великой душой, полного света и надежды.

Запах грубых листов остался на Зоиных ладонях – мускусный аромат горячего песка, корица, черный кофе. Море. Даже вдали от соленых морских глубин складки одежд Николая, кожа, помнящая поцелуи солнца, хранили запахи дальних плаваний и безрассудных путешествий. Казалось, Зоя могла разглядеть приставшие к шее крупицы соли. Какие глупости! Прославленный мальчишка-капитан не был в море очень, очень давно.

– Почему я? – вырвалось у нее прежде, чем Зоя осознала, как наивно, как нелепо это прозвучало. Она выпрямилась, подобралась. Гордый изгиб плеч бросал вызов. – С чего бы Пенскому, любимому генералу твоего отца, избраннику народа, становиться под командование бесчестной женщины-ведьмы, или кем там эти простофили считают гришей?

Николая вопрос, казалось, позабавил, хотя в нем не было ничего смешного. Зоя ждала.

– Быть может, тебя, Зоя, это удивит, но некоторые все же считают меня вполне сносным королем. Вот же дуралеи, согласись?

На его поддразнивание Зоя не ответила. Вместо этого повторилась, как вопросил бы тот, кем Николай пожелал ее видеть.

– Почему ты назначил меня генералом?

Самодовольная улыбка Николая так и не коснулась глаз, когда он ответил:

– Если позабыть про твои недурные способности и безупречную военную подготовку, преданность общему делу, голову рационалиста, суровый нрав и, что самое главное, то решающее обстоятельство, что ты не носишь тараканьи усишки, – Николай взглянул на нее так, что волосы на затылке поднялись дыбом. – Кто знает, может, вы кажетесь мне увлекательной задачкой, командор, а я не славлюсь тем, что оставляю задачи нерешенными…

Приглушенный плеск втянул обратно, скользнул вдоль ушной раковины знакомым звуком живого настоящего. Зоя моргнула раз-другой, пока обретали форму зеркала в резных деревянных окладах, незастеленная постель, бесценные молчаливые изыски старинной комнаты в керчийской гостинице, еще помнящей прежние уклады. Вид на цветочный рынок, колокольный перезвон гордых тюльпанов.

– Уже полдень, – сказала она, не потрудившись обратить на собеседника взгляда. Стряхнула с себя воспоминания, лениво потянулась на софе, зная, что он ловит изгибы обнаженного тела, малоприметные отметины судьбы и одного ее мужчины.