– Я никогда не позволила бы начаться тому, в чем сомневаюсь, – отрезала Зоя. – Я доверила тебе свое сердце.
– А я доверил тебе свое.
Николай держал Зою за руку, ее ладонь пряталась в его, как жемчужина в гигантской раковине, но на него она не смотрела. Какое-то время ему казалось, что она не ответит, что все это закончится, точно в плохом романе, и каждый пойдет своей дорогой, а годы спустя он обнаружит, что тоскует по ее язвительности и их красивым детям, которых у них никогда не было.
Но затем Зоя обернулась и выдохнула, ее вздох был полон раздражения.
– Святые! Я так долго думала об этом, что не могу поверить, что мы в самом деле собираемся… – она замолчала.
– Заняться любовью? Перспектива, бесспорно, головокружительная, но мне известно, что женщины и мужчины порой учиняют всякие безобразия, когда они влюблены и находятся в опасной близости от того, что люди величают спальней. Отчего бы тогда и нам с тобой, Зоя, не покуролесить?
Она смотрела на него так, словно собиралась насадить на молнию и наблюдать, как за мартышкой на канате. Святые угодники, да он же нервничал, а потому чесал языком и молол несусветную чушь! Спрашивается, и чего он боялся? Что не доставит ей удовольствия? Что не окажется достаточно хорош для нее?
Прелестные девицы на всех берегах вспоминали его в сладостном томлении, писали любовные письма тому, кого не существовало, и отправляли их в места, которых никогда не было. Николай – Штурмхонд – был легендой не на одном только моряцком поприще. Так почему сейчас он вел себя, как незрелый мальчишка? Раздумывать не пришлось: потому что с Зоей Назяленской все было по-другому.
– Скажи, Зоя, ты доверяешь мне?
– Ведь ты прекрасно знаешь ответ, так зачем спрашивать?
– Вот и славно, – кивнул Николай, затем снял сапоги, взял Зоины руки в свои и поцеловал их, прежде чем снова опустить. Древнее золото куполообразных потолков серповидными отсветами встречало розовеющие щеки, кисточки густых ресниц, точно опущенных однажды в баночку чернил каракатицы. Если это хмельная дрема, подумал Николай, пусть прекрасная королева погрезится ему еще немного.
Он разобрался с хитровымудренными пуговицами на Зоином кафтане быстрее, чем Толя слопал бы запеченного лебедя или продекламировал тот прелестный шуханский стих про праздник в хижине среди цветущих персиковых деревьев – справедливости ради, Николай как-то раз даже отсчитывал время.
Он взглянул на Зою, она тоже смотрела на него – свободолюбивое море бесновалось, но укутывало любимца волн морской пеной почти что с нежностью. Николай не освободил Зою от ее обуженных одежд, пахнущих чем-то полевым, как от мятных зарослей на гористых лугах – он прибережет этот момент на потом, для ленивых ласк на делимом ими ложе.
Вместо этого он отыскал пятнышко нежной кожи на ее животе и поцеловал его, покусывая с преувеличенной, мучительной неспешностью, пока его рука скользила вверх от ее колена к бедру. Зоя ахнула, пропуская пальцы сквозь его взлохмаченные кудри.
Вскоре Николай уже целовал ее губы, и поцелуй был так же совершенен, как Зоино изумительное лицо, черносмородиновые оборки из крохотных барашков-завитков на ее лбу и у висков.
Окна, ведущие на север, вдыхали зимнюю тень, делали выложенную сапфировым бархатом гостиную похожей на комнаты неприступной снежной царицы из сказки.
– Я говорил, что ты самая роскошная женщина, с которой мне когда-либо случалось водить дружбу?
– Нет, но если ты повторишь это, я подумаю насчет того, чтобы позволить тебе вздремнуть на моих бесподобных простынях – между прочим, из нежнейшего паучьего шелка, очень дорогих, – Зоин взгляд был подобен щекотке. Николай рассмеялся, и она прижалась к нему, а он поцеловал ее.
И еще раз, и еще.
========== Зоя, принц-консорт, Триумвират и Ко и немного дурной поэзии ==========
К завтраку они с Николаем явились последними, и хотя не в Зоином положении было просить за это прощения, она все равно укорила себя за подобную несобранность.
Она была генералом и не могла позволить себе лодырничество и распущенность. «Нет, – напомнила она себе. – Она была королевой и заслужила лишний час провести в постели, прежде чем чаевничать с гришийским Триумвиратом и уповать на то, что за ночь эту несносную страну не постигла диковинная болезнь, окончательное и бесповоротное разорение или, того хуже, нашествие новых Святых». Впрочем, чему тут удивляться? Равка есть Равка.
– Вы опоздали, – цокнула языком Женя и продолжила угощаться сливочной помадкой. Из всех присутствующих только она чувствовала себя в Большом дворце как дома и добродушно командовала прислугой, приказывая доставить к трапезе то корреспонденцию, то выращенные в теплицах гришей ягоды, то целиком труппу духового оркестра.
– Пришли к шапочному разбору, – поправил ее Николай и отодвинул для Зои стул. Она поблагодарила его и села, он по обыкновению умостился рядом. – А вы что же это, уже гоняете чаи без нас? Предатели! Ну икру-то хоть оставили?
– Икрой пришлось увлечь Толю, – отозвалась Женя. – К нашей удаче, его страсть к превосходной пище может компенсировать вкус к дурной поэзии.
Тамара на другом конце стола одобрительно хмыкнула, и даже Леони, сама святая простота, беззлобно хихикнула – так, должно быть, смеялись добрые лесные духи, живущие на сказочных полянах и между припрятанными подальше от медведя баночками с медом.
Толя пожал плечами, ничуть не обидевшись.
– Это песнь о девушке, выращивающей гусениц шелкопряда. Хотите, я и вам прочту?
– Отчего же не споешь? – полюбопытствовал Николай.
– В отличие от принцессы Эри и ее стражницы, Толя не слишком преуспел в игре на хатууре.
– Полно тебе, – упрекнула жену Надя. – Он ведь твой брат.
– Вот потому я и желаю, чтобы он поскорее нашел себе девицу, у которой песня о шелковичных червях будет вызывать сердечный трепет, а не несварение желудка.
О переписке Толи и с принцессой, и с Майю Зоя знала. И если с первой близнецы Батар обменивались дипломатическими письмами, с зашифрованными в стихотворных четверостишиях сведениями о деле кергудов и не предназначенными для чужих глаз сторонами Равкиано-Шуханского договора, то в том, что с угрюмой стражницей переписку Толя вел частную, сомневаться не приходилось. Поговаривали, что сама принцесса Эри выказывает свое благословение, и хотя слухи, распространявшиеся, как чума, Зоя терпеть не могла, в этот раз не удержалась и спросила:
– Почему не пригласишь ее на свидание?
– Принцессу или стражницу? – подала голос Женя.
– Разумеется, стражницу.
– Женщины! Всегда стремятся загнать тебя под венец, – подивился Николай.
– Уж кто бы говорил, – буркнула Зоя.
– Разве не ты, Назяленская, на аркане тащила меня в объятия другой?
– Ну, во-первых, не на аркане. А, во-вторых, ты был хуже вредного крестьянского мальчишки, которого обрядили в парадную рубашку.
Николай взял Зою за руку и поцеловал:
– Хорошо, что я упрямый.
Ладонь Назяленская не одернула, но от того, как легко Николай демонстрировал перед всеми их близость, Зое разом сделалось неудобно. Правда, казалось, их милования никого не оконфузили: Тамара уже наседала на Толю, требуя, чтобы тот первым гонцом послал Майю сочиненный им сонет, Адрик препарировал сваренное вкрутую яйцо, скуксившись и нервно оглядываясь, точно призраки прошлых правителей могли устроить ему выволочку за то, что посмел наслаждаться горячим вином и гоголь-моголем за королевским столом.
И только Женя, встретившись с Зоей взглядом, заговорщицки подмигнула. Намедни в Жене углядел дракон перемену, и Зоя с ним согласилась. Казалось, в скорбной сиротливой земле вдруг проклюнулся молодой побег, еще одна жизнь, которую даровала им весна.
Воспоминания все так же кричали о прошлом: Зоя находила их в ирисовом соцветии, пурпурном, как кафтаны фабрикаторов, в Жене, проливающей свои слезы над пробуждающейся ото сна садовой землей, в которой ждали своего часа, чтобы расцвести, семена северного ириса, война благородного и мудрого, война без меча.
