Всколыхнулись парные воды в позолоченной ванне, и скоро Зоя поймала Николая в отражении зеркала. Прекрасный и полностью ее, он двигался так, будто был сотворен из морской воды. С кошачьей грацией, властью, данной ему словами любви. Порой Зое думалось, это она любила его без памяти, так что душа наливалась нежностью и долгожданным светом даже от солнца в его кудрях, даже от незатейливого слова, брошенного в порыве спора. Конечно, Зоя никогда не позволила бы ему это узнать.
Вот и сейчас она только повела плечом и продолжила листать собрание тоскливых сочинений, когда улыбка Николая стала шепотом на ее шее. Сонный ветер дразнил язык корицей и солью, мягкий изгиб губ опьянял, как зацветшая в садах сирень.
– В таком случае по законам гостеприимства мистер Бреккер теперь обязан угостить меня гюцпотом на обед, – говорил, целуя, Николай. Его пальцы потянулись к собранию и, прежде чем Зоя успела ему помешать, скользнули под страницы, выудили знакомые чертежи, годы спустя обросшие глупыми мелочами новых, совместных планов. Полукруглая веранда со стеклянным куполом. Камины с изразцами в виде морских коньков. Дача в Удове, обещание будущего для них двоих.
– Можешь взглянуть, – повторила она его фразу, сказанную, казалось, давным-давно. Тоном снисходительной властности, так, словно эти чертежи принадлежали ей, а не ему.
Зоя стянула их сразу, как только представилась возможность. Мускус, корица, черный кофе, какой можно было отыскать только за границей. Семейное гнездо, которое Николай планировал уже тогда, когда не знал, с кем его совьет. Зоя знала, что была счастливицей, но оберегала это счастье так, как умела, а Николаю и того было достаточно.
Она разгладила губами мягкие морщины улыбки на его коже. Вспомнила тоску во взгляде, страх одиночества, страх потеряться во тьме. Она знала: Николай тоже это помнил, такое не забывается. Как ладони матери. Как вынутый из снега нож, по черенок весь красный в крови.
– О чем ты беспокоишься, мое ненасытное до дум создание? – спросил Николай с искренней теплотой. Голос окутал верой, упоением от дня, который они встретили, занимаясь любовью, прокладывая начало жизни, незнакомой им прежде. Вот о чем говорила Алина, устраиваясь в объятиях мужа. Вот что видели они в одаренном мальчике с медными локонами матери, непослушными, как у его отца.
– О том, что твой безрассудный оптимизм на редкость заразен, – проворчала Зоя. – О марципановом печенье. О настойке крысеныша Бреккера. О том, как я люблю тебя, балбеса.
– Так уж и быть, о последнем можешь поразмыслить еще минутку, – отозвался Николай и поднялся на ноги, ведомый мальчишеским задором, оставив Зою любоваться ямочками на его пояснице и тем, о чем не принято говорить вслух.
========== Зоя, Николай. Записи на волнах: те, кто сбежали ==========
Стояла последняя мартовская неделя, но здесь, в островных кущах лазурных берегов, где волны оставляли записки на песке, а густая морская синева рассеивалась в брызгах бирюзы и лунного нефрита, зной кудрявил волосы и собирался на шее и между грудей солью, что осталась от пота.
Сидя на бамбуковом насесте крошечной хижины, Зоя наблюдала за прячущимся в дюнах черепашьим гнездом, из которого, по оценке Николая, со дня на день должны были появиться детеныши.
Она не призналась ему, но с тех пор, как они обнаружили островное сокровище, что было дороже всех диковинных драгоценностей и сгинувшего в пучине купеческого золота, Зоя поглядывала на гнездо, ожидая того, что в мыслях упорно желало назваться чудом. Даром что Зоя не была сентиментальной, пусть даже на самом деле доказывала это лишь сама себе.
Она отвернулась, взглянула на ладную шхуну на горизонте, сверкающую мачтами и расшитыми флагами – красный пес и дракон, подкрашивающие шафрановое зарево рыжим и полуночно-синим. К закату волны вспенились, поднялись вверх будто бы шапками закипающего молока, так что в них Зоя не сразу разглядела Николая – он показался точно там, где глубина виделась немыслимой для человека, и снова погрузился в синие воды, взрезая их гибким акульим телом.
Зоя могла бы испугаться, что волны поглотят его, как лодчонку или выскользнувшую из рук серебряную монету, но мужчина, что на суше командовал армиями и восседал на троне, как истинный владыка, среди морских вод был своим, был рекой соли и золота и пробудившимся водяным левиафаном.
Свадебное путешествие, две недели из которого они держались за канаты в море, сотрясаемом эхом глубин и ветров в сорок узлов, привело их туда, куда держал путь сам капитан, на протяжении всего пути не выпускавший из рук компаса и рассохшейся от соли карты с отметками неведомых Зое земель.
Два Брата, Лунная Гавань, Пиратские острова – что-то отыскалось в университетских книгах в тот год, когда ничто еще так не усиливало жажды знаний, как лекции профессора прикладной археологии; что-то обнаружилось командой «Волка волн» во время побегов от служителей закона.
Об этом рассказывал ей Николай, когда они, новоиспеченные муж и жена, Николай и Зоя, а не королева и принц-консорт, лениво покачивались в гамаке в капитанской каюте, и, пусть от лежания в тесноте затекали и шея, и ноги, Зоя не смела его прерывать: так ей нравилось слушать о том, чего она не знала, о спирально завитых раковинах и детенышах осьминогов, почти прозрачных, если не считать нескольких красочных пятен. Хотя и в этом Зоя бы ему не призналась.
Вообще-то, после спора, который разразился еще во дворце, Николай ожидал от нее брюзжания, оскорблений и проклятий – Зоя это знала, а потому не давала ему расслабляться и хотя бы разок в день высказывала недовольство по поводу жареных крабов, вони рыболовных сетей и забившегося в батистовое нижнее белье песка (от последнего Николай рассудил избавиться – и речь тут, стало быть, вовсе не о песке).
Хотя, сказать по правде, еще там, в море, на рассвете вглядываясь в туманные дали и слизывая с губ соль, Зоя осознала, что к синим глубинам она тяготела так же, как к земле, к пробивающимся молодым побегам ирисов и луговых трав.
Море дарило ей покой, напоминало о величественной власти стихий и вместе с тем об их невероятной миролюбивости. Там, на носу корабля, соленые брызги щекотали ее позолоченную кожу, пока приятное ощущение морской прохлады не сменилось лаской губ, горячих, мягких и жадных. Таких знакомых.
Она потянулась, даже не пытаясь прикрыть рубахой бедра. Это было ни к чему в месте, которое они делили с черепахами, в этой бездне созидания. Опасность нередко принимала формы сокрушительной красоты, но отчего-то Зоя знала, что в бамбуковой хижине, сошедшей с незатейливых рисунков маленького принца, возведенной корсаром-юнцом, страстным до приключений и загадок, страшиться было нечего.
Черепашью лагуну Николай называл вторым домом, а еще легкими моряка, тогда как его сердце билось за толщей кормы, в унисон кряхтящим снастям и вольным перешептываниям парусов.
«Теперь, – шептал он, водя губами по ее плечу. – Сердце корсара и мореплавателя, благородного вельможи, верного рыцаря и превосходного певца бьется точно за ниткой жемчуга, обернутой вокруг твоей красивой шеи и прячущейся в углублении между двумя изящными…».
Зоя все еще удивлялась, что они могли вот так сбежать. Оказаться на краю света, где воды преодолевают великие расстояния, где ласковые потоки лижут пятки, а мимо проплывают черепахи с мерцающими серебристыми брюшками.
Морской бриз вгонял в ленивую дрему. Зоя прикрыла глаза, отдаваясь соленому ветру и шелесту покачивающихся пальм, вздымающих и опускающих свои листья, как дремлющие великаны.
Позднее ей виделось, как Николай покинул воды моря, воинственный король и морской полубог с каменного барельефа. Капли воды липли к его стройному жилистому телу, как сок спелых фруктов. Двигаясь по песку, он не отводил от нее своего мягкого взгляда.
– Гляжу, моей дражайшей супруге жуть как не терпится возвратиться на большую землю, – поддразнил Николай.
– Не выдумывай. Я все еще страшно зла, что приходится весь день глядеть, как ты воображаешь себя полуводным млекопитающим. Так и заскучать недолго, – отозвалась Зоя, двигаясь лениво, как кошка.
