Остаётся у автора также открытым вопрос: возможно ли вообще и насколько возможно реформировать структурные изменения экономики, общества и их постоянно меняющиеся типовые условия, хотя действительно «необходимо считаться с тем, что рабочая сила стала товаром, и её перемещение в капиталистическом обществе будет происходить всегда». Надо серьёзно работать над созданием в ЕС таких условий для жизни и труда, чтобы любой человек чувствовал себя защищённым и его права были гарантированы. Постараюсь также вкратце ответить потенциальным, не переболевшим «детской болезнью» левизны и потому наиболее непримиримым критикам книги Саррацина с «леворадикальной» Восточной стороны.
В научном мире критика не есть нечто исключительное. Считается естественным и закономерным подвергать критике предшественников, без лишних эмоций сознавая, что новое поколение учёных может пересмотреть выводы, считающиеся в данный момент бесспорными. Основоположники марксизма, создавая своё учение, ещё раз повторюсь, как раз и подвергли беспощадной научной критике многочисленные теории своих основных предшественников. Остриё их критики было направлено против существующих догматических представлений о вечности частной собственности на средства производства, вечности и, так сказать, естественности социального неравенства, классового строя общества, существования малоимущего и даже неимущего населения. Мы не стремимся догматически предвосхитить будущее — утверждал Маркс — а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир… «Наша теория — это теория развития, a не догма, которую надо выучить наизусть и механически повторять», неустанно подчёркивал Энгельс.
Советские руководители после Иосифа Сталина не имели интереса к теории марксизма и к общественным наукам. Сталин, по воспоминаниям, часто повторял: «Без теории нам смерть». Например, Сталин был категорическим противником марксистско-ленинского положения об отмирании наций при коммунизме. В работе «Марксизм и вопросы языкознания», изданной в 1950 году, он утверждал, что нация и национальный язык являются элементами высшего значения и не могут быть включены в систему классового анализа, созданную марксизмом (курсив — ред.). «Именно нация сохраняет общество, раздираемое классовой борьбой, и лишь благодаря нации классовый бой, каким бы острым он ни был, не приводит к распаду общества…» Вся история 30-х годов есть история скрытой жестокой борьбы между государственниками-сталинистами и ортодоксами-ленинцами — адептами мировой революции, по моему мнению, взявшими реванш на ХХ съезде КПСС в 1956-м году[7]. Как в воду глядел «отец народов». Если взять сегодня политику как «отношения между классами, нациями и государствами», то, во-1-х, постиндустриальное информационное общество как бы «могильщик» пролетариата и эффективности самого классового анализа. Во-2-х, национальный подход Ленина и Троцкого при создании СССР в 1922 году, без учёта особого мнения Сталина по «союзу социалистических республик Европы и Азии», облегчил распад Советского Союза в 1991 году (с усилением раздоров, конфликтов, массовых гражданских столкновений на национальной почве и др.). И, в-3-х, отношения между государствами в однополярном мире сводились к диктату и внешнему управлению «суверена» без каких-либо «сдержек и противовесов» в 2000 году, а в сегодняшнем уже практически многополярном — к «сдержкам и противовесам» «полюсов», что в условиях глобализации сдвигает или трансформирует политику в силовые геополитические отношения с «гибридной», «холодной» или даже возможной «горячей» войной.
Современный мир находится в процессе переустройства. Наряду с глобализацией ощутимы тенденции к сближению стран, образованию новых экономических, политических и военных организаций (ЕВРАЗЭС, ШОС, БРИКС и др.). Вместе с тем, вполне очевидно обострение противоречий и возрастание конфликтности миропорядка. В частности, в Греции впервые показала свои негативные последствия либеральная модель глобализации. Согласно этой модели снятие всех ограничений, объединение всех со всеми, всеобщая открытость и образование единого рынка — род религиозного верования. Сомневаться можно в Пресвятой Троице, но не в либеральных ценностях открытости, всеобщего рынка и даже ЛГБТ. Когда-то философия была служанкой богословия, а сегодня наука экономика обслуживает новую религию, объявляя от имени науки снятие всех барьеров и глобализацию как путь к всеобщему процветанию. В это приказано верить. Однако суть дела не в борьбе с пресловутым либерализмом и «клятыми либералами», а в практической смене той парадигмы, которая была избрана, например, руководством России в 1991 году, когда на смену господству одной идеологии — закостеневшего «квазимарксизма» — пришло некритичное господство другой идеологии — либерально — рыночной. Вся эта «теория» в российском постсоветском исполнении свелась к постулатам госневмешательства в экономику, всесилия глобального рынка, минимизации денежной массы, почти сакральной веры в западные инвестиции и др. Если в сфере внешней политики и обороны сегодня происходит «перестройка», то в экономике она явно запаздывает.
Либеральный монетаризм достиг потолка развития. Системе, основанной на экономике ссудного процента и глобальной зависимости, больше некуда осуществлять экспансию. «Центр» не может удерживать «периферию», и чтобы затормозить растущий кризис, применяются всё более грубые методы «стабилизации», связанные с ужесточением социальной политики, военной силой, искусственным разжиганием этнических и конфессиональных конфликтов — массовыми убийствами, как на Ближнем Востоке. Но репрессивно — силовые подходы всё сильнее входят в противоречие с догматами поздне-либеральной идеологии. Правозащита, национальное самоопределение, монополия государства на насилие — применение этих презумпций становится всё более избирательным, несоразмерным реальной ситуации и идеологически немотивированным. Так возникает глобальный кризис легитимности доктрины либерализма и соответствующей ей социальной модели.
Сегодня развитие общества идёт не по марксовой спирали и не по либеральной прямой, а по принципу маятника. Движение направлено не вперёд, а как бы назад по исторической шкале. Этот новый феномен исторического реверса ждёт исследователей. Результатом регресса становится архаизация либеральной модели. Её признаки — штабная экономика, методы информационного контроля над обществом, утрата массовым сознанием научно — критических ориентиров, легализация и рост того или иного «радикализма». Иными словами, постлиберализм сегодня, как коммунизм в ХХ веке, из политического учения превращается в жёсткую систему политических догматов, правил и принудительных поведенческих сценариев, словом — в навязываемую жёсткую идеологию. Уже становится очевидным, что нынешний мировой кризис не может быть разрешён в рамках прежней социально — модели.
Европейская история знает три политико-идеологических направления — либеральное, консервативное и социалистическое. Причём первое в последние десятилетия практически поглотило два последних. Имели место разные комбинации направлений, а попытка изобрести «новую идеологию» на деле, как показывает опыт, сводится к одной из таких комбинаций. Ныне при смене идеологической парадигмы либерализма для России, по мнению А. Щипкова, возможна лишь левоконсервативная комбинация. В частности, потому, что остальные комбинации уже «отыграны» в истории. Но это не единственная причина. Идеологию будущего нельзя рассматривать как абстракцию, в отрыве от сопутствующих экономических и геополитических факторов. В отсутствие утрачиваемой глобальной долговой экономики, построенной по принципу пирамиды (периферии и центра) новым институтам придётся решать принципиально иные задачи, а государствам — рассчитывать на собственные силы, а не на ввоз капитала и ресурсов с периферии. Встаёт вопрос усиления контроля государства над бизнесом и справедливом распределении благ.
Для такой социальной модели требуется эгалитаристская идеология, тяготеющая к социализму и социал-демократии при наличии сильной вертикали власти. Но для обоснования этого «нового этатизма» требуется новая система ценностей взамен старой, связанной с советской упрощённой марксистско-ленинской моделью социализма. И эта система должна строиться на началах традиции и противостоять набирающему силу ультралевому тренду постлиберализма. В этой ситуации остаётся вариантом привлечение консервативных ценностей раннего христианства, которыми обосновано социальное государство и справедливое общество нового типа. Вопрос в том, куда «качнётся» общество от «провалившегося» либерализма. Сегодня мы на исторической развилке. Идёт борьба между старым либеральным миром, который стремительно архаизируется, стремясь сохранить себя и возродиться в форме даже леволиберального тоталитаризма, и миром консервативно-христианским, способным создать справедливое эгалитарное общество. Дальнейшая экспансия западной демократии без проекции силы уже маловероятна, a попытки легализации силового компонента в отношении России или Китая только ускоренно развенчают иллюзию о военной мощи НАТО и США.
