И вот тогда выбор стал однозначным. Тогда, во вторую случайную встречу, когда Суга оказывается не в то время и не в том месте. Ойкава же только-только пережил свой первый и последний пьяный поцелуй с лучшим другом. В запале, в растрепанных чувствах, не в силах описать словами, насколько Хаджиме ему дорог. Был и будет. Не в силах рассказать о том, что терпения у Ива-чана столько же, сколько выдержки у Сугавары и сияния у солнца. И Тоору благодарен ему за это вечное терпение, крепкое плечо и дружеский подзатыльник в самое сложное для него время. И в самое обычное – незыблемый столп, что всегда будет подпирать постоянно раскачивающийся мир Ойкавы. Вот только кроме своего плеча, друг никогда бы не смог дать ему ни остальное тело, ни сердце, ни душу, а Тоору не привык довольствоваться малым – только все и сразу. И поэтому больно – забрав так много, он не имеет права просить о еще большем, обо всем остальном. Мир Ойкавы никогда не сможет разрушиться на таком монолитном «фундаменте», но он навсегда останется неполноценным, «недостроенным». И именно в этот момент появляется Сугавара…

Рядом с ним он чувствует не только надежный пол под ногами, но и стены и потолок. Коуши привносит жизнь в его мир, делает его красочным и ярким – как будто накрывает огромным крылом, и больше никакие невзгоды не смогут огорчить Ойкаву и причинить ему боль. Поправка: кроме одной. «Невзгода» эта носит имя Савамуры Дайчи, и сколько бы они с Коуши ни прикидывались лучшими друзьями, а вот Тоору прекрасно знает, что можно испытывать к другу еще и помимо прочего. И это злит – только-только он смог прийти в себя, это настораживает – подозрения копятся как снежный ком, и это заставляет прилипнуть к Савамуре и проверить – он готов вступить в кровопролитную схватку, не желая делиться. Но пока он бегает и проверяет, неожиданно для самого себя, успевает к Дайчи проникнуться. Хотя бы потому, что Савамура слишком похож на Хаджиме – количеством силы воли. Сколько бы Тоору ни юродствовал, глумился и подстрекал, тот остается незыблемым, под контролем и равнодушным к чужим манипуляциям. И это нисколько не проливает свет на его истинное отношение к Суге. Как и того – к нему. Действительно – крепкая семья, а Ойкава не может не сомневаться: есть ли у этих «родителей» еще и плотские отношения? И если по Суге определить невозможно, то Дайчи дает слабину и приоткрывается – в его сознании брешь, вот только кто ее проделал, Тоору так и не успевает выяснить.

Мытарства со школой заканчиваются, начинаются с университетом. Ойкаве прямо сейчас немного не до неразделенных чувств. Даже если они и в приоритете. А потом еще больше не до них – травма отнимает волейбол и соревнования, а Савамура оказывается не в каком-нибудь политехе, а у черта на рогах, где железная дисциплина, муштра уставов, военная подготовка и перспектива объездить весь мир, пользуясь услугами только одного «туроператора». Который, кстати, билеты на тот свет тоже продавал. И вот теперь Ойкава считает свой интерес не просто неуместным, а почти кощунственным. Все равно, что выбирать, кого любишь больше: маму или папу. Тоору могли считать кем угодно – лично он считал, что совершенен – но он никогда не позволил бы себе подобной черствости и бестактности. Сугавара же думать ни о ком не сможет, переживая, как там его «правая рука», и не отрубили ли ее. А Тоору не сможет ничего сделать, страшась, что весь его «дом» вот-вот рухнет. Единственное, на чем он настоял – это на играх, когда смог поправиться и не утерпев любопытствующего зуда – насколько велики трещины в его стенах.

И он играл. Проверял, присматривался, прокрастинировал и рефлексировал. Иногда задумывался об эскапизме, но забыть не получалось ни на минуту. И даже не хотелось, если быть уж совсем откровенным. И вот поэтому, когда Савамура вернулся, солнце Тоору снова выглянуло из-за туч. И даже пригрело – оказывается «брешь» Дайчи была не по вине Суги. Ойкава поначалу не верит, проверяет, перепроверяет, а потом выясняет на раз. Надо же, Куроо… Ему справедливо кажется, что это – кусок больше, чем Савамура сможет проглотить. Откусить и прожевать – Дайчи, даже при всем его великолепии, посредственен. При всей своей силе – обычен. Неудивительно, что Куроо – ни сном, ни духом. А потом до Ойкавы опять неожиданно доходит – не обычен, а сверхнеобычен – Савамура же возвел это в такую степень, что справляться с ее масштабами пришлось аж в гарнизонах, на территории военных действий и с автоматом в зубах. Никогда бы Ойкава не подумал, что сердце Дайчи настолько большое.

И уж точно никогда бы не подумал, что со всем этим багажом из силы воли, «рыцарства» и отваги, Савамура бросит его один на один с собственными чувствами. Пол под его ногами уходит в «горячую точку», начиная гореть, а Ойкава не верит, что Куроо не смог оценить. Ничего – ни этого сердца, ни этого чувства. И ему снова и больно, и противно, а во внутреннем мире – сквозняки по щелям, размером с палец. И он под ними зябнет, простужается и лихорадит в бреду. Поэтому и не сразу понимает, где совершил ошибку…

Но милый, добрый, всепонимающий и всепрощающий Суга снова оказывается незыблемым. Правильным и совершенным. И Ойкава готов ждать сколько угодно, хоть до Второго пришествия, когда, а не если, его мир снова станет полноценным. Ярким и красочным. Поэтому он злорадствует над Куроо, пеняя на простые истины, а Сугу холит и лелеет – теперь уже сколько угодно и до самого конца. Открывая новые грани, узнавая в мелочах и притираясь всем телом. И уж точно не может не оценить задумку с Тетсуро – будет жестко, больно и до крови. Но теперь – искренне и до самого последнего вздоха. Точно так же, как и у него с Коуши.

– Тоору… хватит, – Суга устало стонет сквозь улыбку на губах, а Ойкава и не думал мучить его дольше оговоренного. Разве что только одним последним поцелуем. Ну или не последним.

– Ты уже пенял на мою жадность – знал, на что шел, – Ойкава ластится носом к носу и совершенно не хочет менять положение тела – распластавшись по Сугаваре – самое удобное из мыслимых.

– А еще я знаю, что ты можешь быть терпеливым, – спорит Суга, и Тоору все-таки укладывается под боком.

– Идеальным, обаятельным, харизматичным, – продолжает он, и Коуши подхватывает.

– Раздражающим, жестоким, наглым, – и тут Ойкава не спорит – Суга шел на все с открытыми глазами и без розовых очков. И он кивает, а в ответ получает усмешку.

– А еще иногда тебя слишком много – ты правда думаешь, что без твоего звонка они бы не справились?

– Предпочитаю проверять опытным путем, а не строить предположения, – Ойкава заглядывает в чужие глаза без сомнений и зарабатывает легкий поцелуй в щеку.

– Еще и категоричный… – Суга устраивается поудобнее и засыпает в чужих руках, но и тут Тоору соглашается.

Он именно такой, какой есть. И именно таким Сугавара его принял. Ойкава не был бы самим собой, если бы всегда не хотел большего, но иногда ему кажется, что и уже имеющееся он может не объять. Как не сможет познать широту чужой души и глубину сердца. Но у него для этого теперь впереди долгая и счастливая жизнь, поэтому он ни за что не собирается останавливаться на одной только попытке.

***

Дайчи задыхается. В чертовом смоге, ароматах груши и вишни, запахе Куроо. Его вкусе, цвете и звуке. Прямо там – усаженный на стол. А когда со стола они довольно быстро перебираются на кровать, то и вовсе теряет последнее желание шевелить легкими. Куроо раздевает и раздевается, и Савамура мигом вспоминает все свои подростковые и не очень, мокрые сны с участием Тетсуро – и рядом никогда не стояло. Потому что сейчас – лучше, больше, полно, ярче, вкуснее. Именно так, как всегда мечталось и грезилось, но было исполнимо с нулевой вероятностью. Не в этой жизни и не с ним.

Поэтому Дайчи так сложно поверить, принять, осознать. Вот только приходится – когда ты – зацелованный, вылизанный и стиснутый в чужих руках – сомнения испаряются, как шансы выжить в плену у террористов. И особенно тогда, когда Куроо раскатывает резинку по члену и смотрит, нависнув, весьма категорично.