– Урахара-сан, прошу проследить. Абараи-фукутайчо, мы возвращаемся. Немедленно.

Панамочник кивает, чуть улыбаясь на строгий голос. А у Ренджи по губам читается безмолвное «блядь», но он поспешно вытягивается в струну. Бьякуя открывает сенкаймон, и офицер уныло топает следом.

Кучики поджимает губы, но ничего поделать не может. С появлением бешенного риоки его и так не без малого взбалмошный лейтенант совсем теряет берега благоразумия и ответственности. Мало того, что дошло до прямого неподчинения, а потом и схватки в истории с Рукией, так теперь он все больше и больше распоясывается. Своевольничает, забывает следить за словами и иногда откровенно игнорирует субординацию. А после битвы за Каракуру лейтенант становится не только еще более дерзким, но и силы прибавляет немерено. И эту бы энергию да «в мирное бы русло», а он все шляется на грунт, продолжает водить дружбу с риокой, цапается с арранкарами и возится с квинси. Мало ему новобранцев, которых тоже надо тренировать. А еще: возобновить отчетность, провести инвентаризацию штатного имущества, сверить графики патрулей с другими лейтенантами. Да мало ли дел в отряде? Больше он не позволит ему отлынивать.

– Позвольте заняться прямыми обязанностями, Кучики-тайчо.

Формальность летит в спину, как будто бы он ковыряется в десне выбитого зуба – с ленцой, языком и остервенением. Ну попляшешь ты у меня.

– Вечером жду с отчетом по происшествиям за последнюю неделю и заполненными накладными на хозяйственные нужды на следующий месяц. И не забудьте рапорт о случившемся в Генсее.

– Слушаюсь.

Нервно подергивающаяся бровь – все, что может позволить себе вспыльчивый лейтенант в ответ на раздражающий выговор. Все остальные реакции были выбиты из него, когда в переносном, когда в буквальном смыслах, еще в первый же год службы у строгого капитана. Это тебе не Кенпачи, которому плевать на все бумажки, и не Айзен, которому было проще сделать все самому, чем привлекать офицеров. Бумагомарательство Абараи ненавидит чуть ли не больше, чем пустых и голод. А с учетом того, что местное время давно уже перевалило за полдень, приниматься за работу ему нужно прямо сейчас.

Лейтенант поспешно уходит, а Бьякуя возвращается на свое рабочее место. Когда разведка донесла, что в Генсей пролезли два гиллиана, приказ об отправке капитана в помощь не заставил себя ждать. Но все, что он обнаружил на выходе – остаточный след уничтоженных пустых и обыденно-безобразную сцену у Урахары. Арранкар опять орет на Куросаки, накаляет и так уже сложную ситуацию и все никак не может понять, что речи об их правах вообще не идет. Они – никто, заноза в заднице Сейретея, как и риока когда-то, пустые. А с пустыми разговор у шинигами короткий. Даже несмотря на то, что другой арранкар встал на защиту квинси. Последние вне закона гораздо дольше, чем первые. Бьякуя вообще не видит смысла «присматривать» за всеми ними, как выразился Укитаке-тайчо. Как показала практика – они и «в своем глазу бревно успешно не замечают». И отношения лейтенанта с ними тоже злит. Опять. Дождется Абараи, что на вызовы будут ходить только дежурные, а «блат» прикроют.

И конечно же, к вечеру Ренджи не приходит. Бьякуя ждет до самой темноты, потихоньку пестуя мысли о расправе. Наглости лейтенанта нет предела. Кучики откладывает последний отчет уже перед самым отбоем. С минуту нервно постукивает пальцем по столешнице, ожидая, что взрывная рейяцу, мелькающая где-то на территории отряда, все-таки соизволит прийти в штаб, а потом поднимается сам.

Абараи на плаце. Десяток новичков загнанно дышат, опуская мечи, а Ренджи вновь принимает боевую стойку.

– Еще раз.

Они отрабатывают совместную атаку. На оголенных плечах и боку лейтенанта несколько царапин, но это – максимум, что они могут нанести такому, как он.

– Абараи-фукутайчо, вы знаете который час?

– Время отбоя, Кучики-тайчо. Простите, задержались с последней группой.

Абараи разворачивается к нему и убирает меч в ножны. А у Бьякуи перехватывает дыхание, когда взгляд останавливается на четком контуре татуировок на груди. Влажная кожа покрыта испариной, покраснела, и от этого линии кажутся до предела контрастными. Несколько прядей выбилось из-под резинки, капли пота собираются в ямке пупка, а рейяцу – жаркая, голодная и пахнет мускусом. И Бьякуя понимает, что завис, только через несколько бесконечно долгих секунд. Он тысячу раз видел своего лейтенанта на тренировках. Когда молодые шинигами распаляются, скидывают косоде с плеч и возвращаются мокрыми как мыши. Но еще ни разу он не видел в этой дикости и первобытном желании – красоты. Такой же необузданной и жестокой. И это подкидывает комок сердца к горлу, заставляя бешено биться. Он с трудом сглатывает его обратно и уже собирается отчитать Ренджи за наглость, как тот разворачивается и отпускает солдат в казармы.

– На сегодня все. Хорошо поработали. Ужинайте и отдыхайте.

– Слушаемся! Спокойной ночи, Абараи-фукутайчо, Кучики-тайчо.

Нестройный хор голосов приводит его в чувство окончательно, и Бьякуя обещает себе разобраться с причинами и следствиями позже.

– Мой приказ об отчетности вы опять пропустили мимо ушей?

В конце концов, даже Абараи понимает, что за проступки его могут разжаловать. Так какого же ляда продолжает испытывать терпение Бьякуи?

– Никак нет, Кучики-тайчо. Все готово. Просто задержались с отработкой атак. Сейчас принесу.

Ренджи улыбается мягко, довольный хорошей тренировкой, и уже собирается сорваться за бумагами, как Кучики успевает бросить вслед.

– Приведите себя в порядок, и жду в своем кабинете.

Ну об этом-то он мог и не напоминать – Ренджи и не позволил бы себе никогда явиться «на плаху» неопрятным. Он фыркает про себя и исчезает в шумпо, а Бьякуя медленно возвращается в штаб.

Что. Это. Сейчас. Было? С чего вдруг его чертов лейтенант показался ему красивым? Когда эта порывистость, больше смахивающая на хамство, стала его заводить? Откуда вообще такие мысли? Поначалу молодой лейтенант казался глупым и подобострастным. Да, исполнительным, но недалеким, а об усидчивости и вовсе речи не шло. К тому же излишняя инициативность только мешала. А потом он выяснил, что лейтенант его уважает. И степень этого уважения была настолько же велика, насколько было велико его желание превзойти своего капитана. Бьякуя мотивацию одобрил, но долго радоваться не пришлось – после истории с Рукией Абараи уважать не перестал, но ясно дал понять, что дальше в их убеждениях им не по пути. Он принял его силу, характер, все условности и привычки. Подстроился. Но больше побеждать его не хотел. Возможно, хотел равняться, но и тут Бьякуя кривил душой. А после Уэко и вовсе отказался от этой идеи. Он совершенно перестал узнавать своего самого близкого подчиненного. И это ему не нравилось. Он хочет вернуть прежнего Абараи-фукутайчо, потому что нынешний его отчего-то пугает. А еще больше пугает своя собственная реакция.

– Кто из офицеров помогал вам составить отчет?

Бьякуя ни в жизнь не поверит, что Абараи успел все сделать сам.

– Рикичи. И только в части расчетов. Знаете же, что просидел бы до темноты и не успел погонять салажат.

Абараи отвечает честно и без тени стыда или страха. Раньше он бы все волосы из хвоста повыдирал, но сделал бы все сам и отсидел бы трое суток на гауптвахте за допущенные ошибки, а теперь признается без зазрения совести. Потому что, что бы капитан ни сделал с ним за это, это не то, из-за чего он будет переживать в первую очередь. Бьякуя в его приоритетах опустился куда-то на уровень рисовой каши с луком – нелюбимой большинством офицеров, но полезной и поэтому из солдатского меню не убираемой.

Кучики презрительно кривит губы. Это обидно, в конце-то концов! И сделать он с этим уже ничего, пожалуй, не сможет. Начать давить и навести порядок – лишь добиться еще большей отчужденности в отношениях «капитан-лейтенант». Спину в бою Абараи ему прикроет, но в больнице больше не появится. Он одергивает ненужные мысли и переходит к отчету с грунта.