========== Часть 1 ==========

Ичиго

***

Ночь в Уэко вымораживала душу. Пробиралась ледяными пальцами под одежду, и даже призрачный, блеклый огонь костра не помогал согреться. В чертовой пустыне веяло могильным холодом, и она действительно несла смерть. Песок был похож на стеклянную пыль – иссеченная кожа зудела и саднила от постоянного соприкосновения. Ноги утопали в песчаных барханах, и идти было тяжело. Поднявшийся ветер нес надоевшее крошево, взвивал в воздух и бросал в измученные тела. Песок скрипел на зубах, сыпался в складки хакама и въедался в ладони намертво. Ичиго казалось, что он наелся этого чертова песка на всю оставшуюся жизнь. Он теперь возненавидит пляжи. А еще – холод и бездонную тьму над своей головой.

Кровь ползла по правому виску. Смешивалась с потом и стягивала кожу липкой коркой. Горячее, тяжелое дыхание было единственным источником тепла в этом промозглом мире. Оно да полыхающая ярость схватки.

Замок Айзена вырастал из песка подобно одному из барханов. То приближался, то отдалялся. А стены оказались такими же холодными. Сухими и крепкими. Да только с виду – под ударом крошились, как высохший ракушечник, с громким хрупким треском.

Бешеная погоня выматывала. Цель была близка, но путь к ней оказался слишком тернист и извилист. Ичиго уже надоело падать, подниматься и вновь расшибать колени об очередного противника. На этот раз они посмели прикоснуться к тому, что неотъемлемо принадлежало его миру. К наивной девушке с большими серыми глазами и до невозможности добрым сердцем. И им не стоило этого делать. Ведь он не намерен больше никого терять. Никого из тех, кто стал ему дорог. Кто встал рядом с ним и сражался. Он разнесет эти чертовы хоромы по кирпичику до основания, но сделает все как надо. Один раз он уже сдался, и эта ошибка стоила жизни его матери. С тех пор он не сделал и шагу назад, и не намерен отступаться теперь.

Схватка будоражит кровь. Отзывается тянущей болью в мышцах, наливается тяжестью в рукоять меча и набатом ударяет в затылок. А потом в затылок ударяет очередной стеной, и Ичиго становится плевать на всю эту пастораль. На холодные виды загробного мира и чудаковатость архитектурных изысков. Остается только противник. Гриммджо Джаггерджак. Он вводит Куросаки в ступор. Такую же яростную ненависть и звериную озлобленность он видел только у одной сущности – у мелкого монохромного пакостника в своей голове. О, однажды он показал Ичиго свой голод. Заставил прочувствовать все до последней молекулы желания, и не поддаться ему стоило огромных усилий. Это же Куросаки видит и сейчас. В синем пламени его взгляда. И не может не реагировать. Не может не бросаться навстречу, как и во все прошлые разы. Не может не отвечать на холодное всепоглощающее пламя таким же огнем. Вот только там, в глубине, за пламенем, у арранкара ничего нет. Абсолютно. Пустота. И наверное, еще и поэтому их зовут пустыми. Зато у Ичиго в этом пламени горят аж трое: субтильный старик Зан, придурковатый пустой и сам он, всем своим сердцем. А Гриммджо не такой – он выгорает дотла, каждый раз почти обращается в пепел, отдается огню полностью, без остатка. И от него скоро действительно ничего не останется. Потому что ему некого защищать, не за что бороться и нечего оставить после себя. Его душа – пустая. И Ичиго ему почти сочувствует. Не жалеет. И только почти. Потому что огонь – вот он – на расстоянии поднятого меча и ближе. Опаляет, манит и полыхает. И у него не так много времени, чтобы жалеть кошака, пока он старается сам не обратиться в пепел.

С первой встречи противостояние интриговало. Подогревало ненависть, раззадоривало внутреннего пустого и заставляло беситься: догнать, подмять, уничтожить. Он и чурался этого чувства, но и не понимать не мог, что с новым противником придет и новая сила. И она ему понадобится.

Сам же Джаггерджак больше походил на хамоватое быдло, которое фанатично следовало за Ичиго все школьные годы и которое ему приходилось постоянно ставить на место. Ничего нового в этой ярости не было. Да только силы оказались не равны. И тогда ударило, заставило раскрыть глаза и присмотреться повнимательнее к рычащей груде мышц. А когда увидел, понял, то и реагировать по-прежнему больше не смог. В пустоте Гриммджо, казалось, можно что-то найти. Если окунуться поглубже да показать ему самую изнанку его собственной опаленной души.

Этим он и занялся, раз за разом выбивая пыль из наглого, дикого и чертовски сильного арранкара. Все, что было нужно – это заставить оглянуться и понять, что можно не так, что можно по-другому.

Он улыбается ему. Тянет губы в мягкой улыбке, и место огня занимает боль. Окатывает словно прибоем, и Джаггерджак видит ее в остановившейся руке. Видит и понимает. И отвечает такой же. А Ичиго задыхается – он уже отчаялся надеяться, но тот смог его удивить. Теперь Ичиго может показать ему другой путь – не испепеляющее пламя, а гораздо более необузданный вихрь, который может как и обжечь, так и приласкать.

Он протягивает руку поверженному противнику, и Джаггерджак скалится, закусывает щеку изнутри до крови, но не может ее не принять. Недошинигами смотрит открыто, все с той же болью, но без превосходства. И это подкупает. Куросаки признает его. Не как равного, а просто сам факт его существования. Он пришел сюда не убивать. Он пришел сразиться и победить. И арранкару придется это принять вместе с поражением. Принять, чтобы когда-нибудь попытаться победить снова.

Ичиго смотрит заискивающе. Приваливается спиной к осколкам разрушенной стены и как будто молчаливо просит его о чем-то. И когда черная фигура почти скрывается из виду, а сам он начинает проваливаться в обессиленный обморок, Гриммджо понимает. Куросаки просил его держаться. И не умирать.

Он давится подступающей к горлу кровью и злобно ощеривается: не дождешься, Куросаки. Не сейчас, когда вдруг нарисовался этот постыдный долг. Позже, когда мы снова возненавидим друг друга.

Улькиорра

***

Гонка выходит на финишную прямую. Подол платья Иноуэ полощется на ветру словно флаг. Тонкие пальчики прижаты к бледным щекам. Ичиго не сводит с нее внимательного, оценивающего взгляда, а Шиффер – с Ичиго. Молодой шинигами порывист, импульсивен и неуправляем, и это досаждает. В стане господина таких – через одного. И ничего, кроме усталости и раздражения, он у него не вызывает. Шестерка остался где-то далеко внизу, у подножия. Дышит слабо, и рейяцу чуть слышна. Но неумолима. И на миг в сосредоточенные мысли проскальзывает сомнение: не убил. Хотя на его месте убил бы абсолютно любой. И это поражает до странности. Шинигами вообще странный со всей этой похожестью на них, арранкаров. И чтобы понять, придется выяснить степень этой похожести.

Он бьет нещадно, не жалея ни силы, ни чувств, и раз за разом повторяет все свои ошибки. Кватро предупреждал его уже, и теперь ему становится скучно. Если шинигами и научился чему-то новому, то этого все равно недостаточно. Ни сейчас, ни потом.

Женщина заламывает руки и ахает на каждый удар. Все реакции предсказуемы и не изменятся, судя по тому, что он видел на грунте. И ее поведение здесь тоже не меняется. Чего не скажешь о притопавшем квинси. Вот кто оказался китайской шкатулкой с секретом. С виду прост, как прямоугольный параллелепипед, а ковырни грань – и стенки рушатся тысячью плоскостей неизвестности. Простой узор его чувств и эмоций вдруг начинает складываться в многослойный, сложный рисунок, наполненный линиями, точками и завитками. Шиффер почти любуется этим рисунком, отвлекаясь на холеные руки, стискивающие чужие хрупкие плечи.

А потом поднимает взгляд на лицо – и рисунок опять меняется. Как в калейдоскопе. И остановить это изменение он не может. У него кружится голова, и начинает рябить в глазах, пока настырный шинигами продолжает играть этими своими яркими красками. Хочется остановить эту чехарду и заставить Куросаки остановиться. Дыра в туловище отлично этому поможет. И даже помогает на бесконечно-долгую секунду. А потом женщина заливается слезами, квинси полыхает чистой ненавистью, а шинигами… Шинигами чуть вздрагивает, и вместе с ним вздрагивает весь Уэко Мундо. И это поражает настолько, что Кватро захлебывается никогда не вдыхаемым ранее воздухом. Чертова гусеница выползает из своего кокона, превратившись во что-то еще более мерзкое, чем было изначально. И в это слишком сложно поверить. В первую минуту он растерян. Потом зол. А потом ресуррексион не дает ему права на ошибку. Бой продолжается, но этого противника арранкар не знает. Он сделал его таким же пустым, как и он сам. Но даже теперь за пустотой Куросаки стоит еще более глубокая, черная и холодная бездна. Как небо пустыни в полночь. И это пугает настолько, что стоит ему жизни. Он смирился со смертью, принимая удар. Смирилась глупая женщина, обладающая способностями Бога. Вот только квинси, как обычно, остался при своем мнении. Он встает у Куросаки на пути. Дрожит под гнилостным дыханием костяной маски и задыхается от вскипающего жара серо, но смотрит, не отрываясь, прямо в провалы глазниц и пытается отыскать в угольной черноте то, что осталось от непутевого шинигами. И это стоит жизни им обоим. Почти, потому что серо угасает, но маска пока не меняет своего плана – лишь готова выслушать того, кого обязана была защитить. Но Исида молчит, сцепляет зубы и лишь поводит плечом в сторону шаткого обрыва. Не со стороны женщины, со стороны Сексты – и мир вокруг опять меняет свой узор. Пестрый бисер, цветные стеклышки и фантики опять меняют свое положение, и Шиффер чуть прикрывает глаза, борясь с тошнотой. Квинси странный: он равняет четверку к шести и думает, что мертвый шинигами на это купится. Но маска в ответ осыпается пыльным крошевом, и Куросаки падает лицом в пол. К черту логику. Она ничего для них не значит. Не для людей, которые верят. И арранкар пораженно качает головой: шинигами признает его силу и, даже будучи сильнее, все равно пытается остановить бой. Он не собирался его убивать, а падая вот так наземь без сознания, он не просто подставляет спину под удар – он доверяет ему право ударить последним. Доверяет ему жизни своих друзей. Все будет зависеть от выбора самого арранкара. Захочет ли он убить их, когда сам побывал на пороге смерти. Именно об этом и кричал взгляд квинси: ты понял свою цель в бое с Гриммджо, так пойми и теперь. Остановись.