– Ичи… Ичиго…

И опять выигрывает себе момент слабости Куросаки, потому что яростно колотящие по спине кулаки замирают, а Гриммджо опускается по груди и животу языком, чуть прикусывает, сжимает губами, оставляя следы, пока не подбирается к паху. Сдергивает мягкие домашние спортивки и сразу берет в рот полувозбужденный член. На этот раз Куросаки дольше выходит из ступора – только когда он берется за резинку штанов, тот пытается оттолкнуть его руки и голову. Пытается и когда Гриммджо начинает сосать и сжимать мошонку, но быстро сдается, и теперь уже окончательно – возбуждение накатывает слишком быстро, почти моментально. Как будто Куросаки год не трахался или даже не дрочил. Или даже дольше. И вот тут Гриммджо уже не просто осеняет, его бьет прямо под дых: он – единственный. И от этого собственное возбуждение становится невыносимым. Он торопится расстегнуть свои брюки, подтягивается обратно к лицу Куросаки, берет оба члена в кулак, а губы снова прижимает в глубоком поцелуе. Укусит или нет на этот раз? Но Куросаки не кусает – он стонет, и этот звук отдается будоражащей вибрацией по всему его телу. Он чуть двигается навстречу ласкающей руке, а Гриммджо понимает, что инстинкт все-таки победил рыжего. Уложил на лопатки, залез в трусы и сейчас трахает языком его рот. Постони так еще, Ичи. Я чертову уйму времени не слышал тебя. Не видел, не чувствовал. И сейчас я признаюсь, что хочу этого.

Разрядка наступает одновременно, плавит кости, заставляет задыхаться и настолько приятна, что почти больно. Настолько неистова, что почти сводит с ума. Настолько сильна, что он не может не провалиться в «кроличью нору» Куросаки снова.

Гриммджо

***

«А вот и «Безумный Шляпник»», – думает Гриммджо, завидев вдалеке знакомую белую фигуру. Пантера идет рядом, указывая дорогу. Пустого они нашли, теперь остался Зан.

Мир Куросаки настолько неотличим от Уэко, что Гриммджо не может расстаться с дежавю, даже когда приближается к Хичиго. Бледный сучит ногами, сидя в песке, что-то бормочет нечленораздельно себе под нос и не замирает, даже когда обнаруживает арранкара прямо перед собой.

– А… Приперся. Со своей кошкой драной…

Пантера рычит, но тот игнорирует ее, гаденько похихикивая. Постепенно скрипучий голос становится все громче, смех – совсем уж диким, а пустой задыхается, хватаясь за живот.

– Эй! Прекрати.

Гриммджо делает шаг вперед, собираясь дать пинка для острастки, но пустой молниеносно оказывается на ногах, отпрыгивает на метр и смотрит с ненавистью. С такой неистовой злобой, что Джаггерджак чуть не отшатывается. Подбирается, оглядывает внимательно, но не спросить не может.

– Где его меч?

– А это у тебя надо спрашивать! Ты его забрал!

Пустой переходит на визг, мечется, стискивает кулаки, пинает песок и уже собирается сбежать от них, как Пантера перекрывает ему дорогу.

– Ты!! Ты! Ты во всем виноват! Ты его забрал!!

На этот раз он кричит с болью. А Гриммджо понимает, что это не просто истерика, это – отчаяние, возведенное в абсолют, такое, что только смерти подобно. Он ведь остался здесь один, без шанса выйти, без шанса исчезнуть. Один в песках. Навечно. И эта боль почти свела его с ума.

Пустой падает на колени, запускает пальцы в белые волосы, дергает их и раскачивается из стороны в сторону.

– Почему ты не забрал меня с собой?

А вот теперь голос звучит надломленно, треснутым до самого основания. Хичиго поднимает голову, в его глазах стоят слезы, а лицо искажено невыносимой мукой.

– Заперли меня здесь! Думаете, я ничего не чувствую?! Я чувствую все, что должен был чувствовать Король! Все, что должно было достаться ему, досталось мне! А я не хочу!! Не хочу это чувствовать!

И вот теперь слезы бегут безудержным потоком. Отчаянные, болезненные, затравленные чужой мукой настолько, что пустой хочет только одного – чтобы все это прекратилось.

А Гриммджо силится, но все равно никак не может понять, отчего он чувствует вину перед этим мелким недоразумением. Не перед Куросаки, а перед его пустой ипостасью, которая вообще по большей части была «не при делах». Из-за жалости ли, из-за боли на худом лице или слез, расчертивших соленые дорожки по щекам? Только он собирается шагнуть к нему, как за его спиной вырастает угольная тень и одним слитным движением оказывается у ног пустого. Хватает в охапку, держит, сжимая до боли и почти неслышно шепчет что-то на ухо. Гладит пустого по спине, зарывается в волосы, а потом вдруг оборачивается к Гриммджо. «Идите», – читает он по губам сквозь мягкую улыбку и осторожно отступает, не сводя взгляда.

Зангетсу гладит нежно, ласково, утыкается носом в висок и касается шепотом кожи. Пантера рычит, но Гриммджо призывает ее со всей суровостью на какую способен, а потом вцепляется в костяные пластины на загривке, удерживая от глупостей. Делает еще шаг назад, а затем резкий ослепительный свет взрывается в пространстве огромной шаровой молнией, оглушая и лишая сознания.

А в себя он приходит от вспышки головной боли. Он все еще лежит на Куросаки, но в теле ощущается странная легкость. И не только из-за отсутствия дополнительной силы – гигай валяется на полу. По комнате как будто прошелся ураган – все, что было на поверхностях перевернуто или разбито. А сам рыжий под ним дышит тяжело, хрипло, постепенно наливаясь жаром. Гриммджо сдвигается чуть в сторону, легко хлопает по щекам, пытаясь привести в чувство, и тот открывает глаза. Вздыхает глубоко, тут же спихивает его тело с себя и садится.

– Эй, Куросаки…

– Иди ты на хрен, Джаггерджак.

Голос рыжего все так же болезненно глух, но теплая волна рейяцу говорит о нем куда больше, чем он молчит. И Гриммджо не может сдержать победной улыбки. И не может не схватить за руку, рвануть обратно, сжать в объятиях и снова глубоко поцеловать. Куросаки теряется на мгновение, отвечает на автомате, а потом вырывается, отодвигая от себя.

– Вот теперь уже ни за что, Куросаки.

И на этот раз Джаггерджак обещает более чем серьезно. И снова целует приоткрытый в удивлении рот. А Куросаки снова отталкивает – вот же упертый!..

– Да подожди ты! Я чувствую пустых…

На лице Ичиго неподдельный шок.

– Если ты еще не заметил, то ты и со мной разговариваешь.

Джаггерджак фыркает, указывая на валяющийся рядом гигай, но рыжий мотает головой.

– Да нет же! В городе.

Он подрывается с постели, хватает свою школьную сумку, недолго роется в ней, а потом тело опускается на пол, а Куросаки остается в черном одеянии шинигами. За его спиной – привычная тяжесть меча, и он любовно гладит рукоять, перемотанную тканью. Вернулся. Он к нему вернулся.

– Так мне нравится больше.

Джаггерджак поднимается следом, коротко лижет в щеку, но не дает рыжему возмутиться, тут же перебивая.

– Ну что, разомнемся, Куросаки?

И несется в окно. А следом за ним вылетает шинигами.

– Так я и думал. Барьер будет как слону – дробина.

Абараи скалится так задорно-весело, что не поддержать нельзя. Нельзя не согласиться, что Куросаки – это нечто. И теперь это «нечто» принадлежит ему. Рыжий улыбается так же радостно, почти как по-старому, а потом момент портит пустой, и они тут же рассредоточиваются по периметру.

Пустых отвратительно мало – после сражений в Уэко он отмахивается от десятка, как от назойливых насекомых, больше обращая внимание на Куросаки, нежели на добычу. Тот на ходу вспоминает боевые навыки, движется легко, и не похоже, чтобы он забрасывал тренировки. Он не может им не любоваться.

Совсем скоро к ним присоединяются квинси и четверка, зачистив свои районы, а они заканчивают на месте.

– Абараи-тайчо, на вверенной территории пустые уничтожены. Потерь среди состава нет. Раненные отправлены в 4-й отряд.

Незнакомый шинигами появляется с первым лучом солнца, вытягивается в струну перед Абараи и смотрит преданно, как собачка.

– Отлично сработано. Свободны.

– Давно это ты стал «тайчо», Абараи?