Ренджи долго молчит, осмысливая услышанное. И странно, и тяжело, и больно. Опять. Предательство. Он садится напротив Куросаки на стул, и тишина поселяется между ними. Тяжелая, досадливая, но по-прежнему по-дружески – на двоих. Разделить эту боль – все, что им остается. А потом Куросаки вздыхает, отгоняет привычно-мрачные мысли и начинает спрашивать сам.

– Тебя долго не было, Ренджи.

– Меня тоже предали…

А вот он скрывать своих чувств не сможет, не станет. Достает сигареты и курит одну за другой, пока рассказывает о том, что произошло с ним. Все, без утайки. Точно так же, как это сделал Ичиго. А Куросаки, слушая, хмурится, взгляд леденеет, кулаки сжимаются, но это, похоже, максимум, который он может сейчас показать.

– Зачем он сделал это?

– Приревновал к Джаггерджаку.

Ренджи фыркает, туша окурок в импровизированной пепельнице из жестяной банки. Обида, презрение, досада, все опять кубарем прокатывается по нервам, но еще он ощущает иррациональное облегчение. Ему действительно нужно было с кем-то об этом поговорить. Выплеснуть накопившийся стресс, не для того, чтобы тебе помогли, а просто, чтобы выслушали, поняли и поделились своим теплом. Потому что своего у Ренджи больше не осталось.

– Зато теперь я знаю, для чего мне стоит искать Джаггерджака и возвращать силу. Я убью Кучики.

И даже в таком состоянии Куросаки это удается. Ренджи улыбается открыто, по-настоящему, а потом пересаживается к рыжему и укладывает руку на плечо.

– Ага, а я помогу спрятать труп или, точнее, развеять его «останки».

Ичиго не может не ответить на это – растягивает губы в подобии улыбки, но этого и достаточно. Они друг друга поняли, поддержали, и после этого станет, хоть немного, но легче.

Бьякуя

***

Кажется, той ночью он думал, что не жалеет ни о чем. И он не жалеет весь тот месяц, что Ренджи проводит под арестом. Он здесь, он рядом. Больше никакого Генсея и арранкаров, а со всем остальным Бьякуя справится. Ему нужно просто поговорить с ним. Вот только разговора не получается – Ренджи уперт, лелеет уязвленную гордость, обижен и даже не оборачивается к нему, вообще наплевав на всю субординацию. Он что, думает, раз наказан, то может и дальше пренебрегать им? Что ж, пусть попробует. А когда выйдет, узнает на собственной шкуре, как ему это не нравится. Вот только и со второй попытки не получается поговорить. И на третий раз. А потом Бьякуя вдруг понимает, что бунт Ренджи может быть куда более серьезным «звоночком», чем простая злость и непонимание. Через неделю он даже пугается – поди как лейтенант и правда решил никогда больше с ним не говорить. К концу второй – приходит в бешенство от показного игнорирования. Но не может, не может, не может не возвращаться к осточертевшей камере и осточертевшей обиде. Он ведь знает, что, как и почему привело ко всему этому, так почему делает виноватым только его?

Бьякуя заставляет себя успокоиться, взглянуть на ситуацию отрешенно и примерить на себя роль Ренджи, чтобы понять. И вот тут его снова сковывает ледяными пальцами страха – необузданный норов лейтенанта не потерпел бы принуждения. А именно это и сделал Кучики, так что чему он теперь удивляется? Ему нужно просто подождать, когда гнев Ренджи уляжется, а потом объяснить… Объяснить что? Как выразить это чувство? Свою ревность он ему «объяснил» более чем понятно, но как быть со всем остальным? Ведь Ренджи молчит, и пока его состояние не изменится, пока он не даст понять хотя бы малейшим жестом, взглядом, вздохом, что он теперь чувствует, Бьякуя не поймет и не сможет отреагировать правильно. Не сможет оценить ситуацию и понять, что делать дальше. И он продолжает приходить. Продолжает надеяться. А еще потому, что действительно больше не может без него. Раз заполучив, он больше не сможет от него отказаться. Ему нужно хотя бы видеть его, ощущать присутствие ровным фоном подчиненной рейяцу, знать, что он все еще здесь, в его власти.

А на третью неделю приходит сообщение от Ямамото. Бьякуя задерживает дыхание, вцепляется до боли в край столешницы и неимоверным усилием воли останавливает рвущиеся наружу ярость, панику и боль. Нет… Нет! Он не позволит его забрать! Не позволит разлучить их! Он слишком долго ждал, слишком долго хотел его, и он его не отдаст!.. Не позволит никому встать между ними. Но это же генерал… Это его приказ, которого нельзя ослушаться априори… Ему нужно успокоится и подумать.

На то, чтобы хоть немного привести себя в чувство уходит весь остаток рабочего дня, весь вечер, вся ночь. Он ушел к Ренджи, но в карцере не пробыл и пяти минут, не выдержав снова поднимающейся волны. А на утро он идет к главнокомандующему. Ямамото непреклонен, строго расписывает их теперешнее положение с личным составом и не хочет слушать никаких отговорок. Но Бьякуя и молчит – ему нечего больше сказать, нечего возразить. Ему он может только подчиниться. Все еще в шоке от произошедшего, он возвращается в отряд. Распугивает новобранцев своим «холодным и ужасным ликом», а в кабинете опускается без сил прямо на пол. Здесь он его обрел и здесь же потеряет. Опять. У него больше не будет возможности сблизиться с ним. Он уйдет. И от осознания оглушительный поток рейяцу переворачивает вверх дном всю комнату. Он кое-как подавляет вспышку, но еще долго не может взять себя в руки. Успокоиться, ему нужно успокоиться… Но о каком спокойствии может идти речь, когда это приказ главнокомандующего? Как можно успокоиться, когда у него снова забирают дорогого человека? Если не смерть, так система… И в ту ночь он впервые не может пойти к нему. Не может больше видеть и понимать, что это – последняя возможность побыть вместе. И у него осталась всего неделя, чтобы начать привыкать к жизни без Ренджи. Чтобы снова собрать свою душу по осколкам и смириться. И когда приходит Укитаке, у него это почти получается, но тот начинает спрашивать, и выдержка опять дает трещину.

– Бьякуя, я ведь тогда именно об этом хотел с тобой поговорить, о назначении. Главнокомандующий давно уже собирался начать этот процесс.

Давно? Укитаке неторопливо потягивает чай в его кабинете и смотрит с невысказанным вопросом в глазах. Если бы он сказал раньше, это что-то бы изменило? Бьякуя смог бы что-нибудь сделать? Или наоборот – не сделать? Наверное, нет. Да и нет смысла теперь об этом думать.

– Но Абараи-кун приходил не за этим. Он просил перевод в другой отряд. Что между вами произошло на самом деле?

А вот теперь бывший наставник серьезен как никогда. И это не просто подозрения – он виделся с Ренджи. Вот только что тот ему рассказал? Бьякуя подбирается, сосредотачивается и не позволяет ни тени эмоций скользнуть по лицу.

– Это – только между мной и моим лейтенантом. Вас это не касается.

– Совсем недолго ему осталось быть твоим.

Укитаке на грубость отвечает строгостью и бьет в самое сердце, сам того не зная. Бьякуя чуть вздрагивает, но продолжает стоять на своем.

– Даже если так. Для его назначения это не станет помехой.

– Бьякуя, ты не понимаешь… Я говорю сейчас не как капитан, а как твой друг. Я же вижу, что то, что произошло, ударило по тебе. А теперь он будет в другом отряде…

– Достаточно, Укитаке-тайчо. Ни мне, ни ему это не помешает работать как обычно. Больше мне нечего сказать.

– Ты опять упрямишься… Но если вдруг надоест, ты знаешь, что я всегда готов тебя выслушать и помочь.

Укитаке уходит с легкой обидой, но Бьякуе сейчас не до «переливаний из пустого в порожнее». Какой смысл говорить об этом сейчас? Ведь все уже решено. Зачем лишний раз бередить душу и вспоминать, что они сделали? Ведь это не вернет его назад и не сделает ближе.

Ренджи уходит, и мир вокруг как будто тускнеет. Выцветает до монохромности Уэко Мундо, и Бьякуя понимает, почему пустых зовут «пустыми». Они пустые внутри, в них ничего не осталось. Точно так же опустошен и Кучики. Отряд притихает, смотрит с опаской и сожалением. Рукия ходит на цыпочках, боясь затрагивать больную тему. А Бьякуя начинает погружаться в бездну отчаяния. Все, что ему достанется теперь – это редкие встречи на собраниях у Ямамото, взгляд украдкой и тяжелый вздох боли. Через месяц Ренджи опять уходит в Генсей, а Бьякуя понимает, что окончательно потерял его. И постепенно приходит отчаяние. Сжимает потихоньку пальцы на горле, а он долго не может понять, отчего задыхается. Отчего снова теряет сон, аппетит, рассудок и контроль над собой. Он начинает мучить себя вопросом, что бы случилось, если бы он поступил по-другому, взял ситуацию в свои руки, а не доводил до точки кипения, что если бы он сказал ему истинную причину? Но пустые размышления не утешат его, поэтому он и поддается всепоглощающему чувству потери. Теперь они равны в звании, и он не сможет больше ничего ему приказать, не сможет удержать и заставить подчиниться. Теперь их «конфронтация» играет против него.