– Не о чем.

Если капитан вдруг собрался фамильярничать, то Ренджи ответит ему тем же. Стократ. Он все равно на «губе», чем он еще сможет его наказать, если уже смешал честь, достоинство и гордость с грязью собственной одержимости?

– Ты знаешь, за что наказан.

– Никто не давал вам права так со мной поступать.

Ренджи по-прежнему не шевелится. Лежит на нарах, смотрит в потолок и даже не думает оборачиваться к Кучики.

– Я тебя предупреждал.

Предупреждал он! О чем, скажите на милость? О том, что за неповиновение насилует своих офицеров? Очень смешно. Ренджи сейчас абсолютно плевать, чем тот собирается оправдывать свою мотивацию. Человек, которым он сначала восхищался, а потом – безгранично уважал, оказался всего лишь заложником низменных страстей. И уж это никак не вина Ренджи. Кучики уходит, а лейтенант продолжает отвлекаться на вялые мысли о причинах и следствиях. О, теперь у него будет очень много времени, чтобы поразмыслить над всем этим. А еще решить, что делать дальше.

Улькиорра

***

Солнечные лучи ползают по потолку, переливаются на стенах и капают на подушку, а потом перебираются в волосы квинси. Как Улькиорра и предполагал – тот смущен. Донельзя. Проснулся раньше, оценил картину и так зарделся, что арранкар не может сдержать легкой полуулыбки. Он смотрит в глаза квинси и видит только вот эту робость, но не сомнения. И это хорошо. Тот хрупкий мост, что сейчас возник между ними теперь так легко не разрушить. И еще одно: рука квинси все еще в руке арранкара.

– Утро.

Исида шепчет сонным голосом.

– Доброе.

Улькиорра подхватывает и продолжает улыбаться. Исида понемногу расслабляется, но ладонь не убирает, лишь снова прикрывает глаза.

В ненавязчивой тишине проходит еще около получаса, а потом они поднимаются. Улькиорра идет умываться, а Исида – готовить завтрак.

Острые лопатки двигаются под тонкой футболкой. Квинси заваривает чай, а Шиффер останавливается в дверях. Он готов вечно наблюдать эту картину, хотя вечность, монотонность и однообразие ненавидит до глубины души или, точнее, до глубины дыры в своей грудной клетке, еще со времен Уэко. Но сейчас, здесь, в утреннем свете, прохладной нежности ветра из открытого окна Исида кажется эфемерным, нереальным, тем, кого ему не хватало всю эту чертову вечность его существования. И он делает шаг вперед, как будто пытаясь удержать этот момент и эти ощущения. Останавливается за спиной квинси непозволительно близко, всего в паре сантиметров, но после сегодняшней ночи он не может избавиться от чувства потери, когда выпустил его руку из своей. И поэтому легко выдыхает на ухо, а ладонь укладывает между лопаток. Исида вздрагивает, фыркает, но не отстраняется.

– Облиться горячим чаем – не самое лучшее начало утра.

В его голосе Улькиорра слышит улыбку и сразу же успокаивается. Тему личного пространства и прикосновений они только что закрыли. Как насчет всего остального?

– Я тебя напугал?

– Как будто ты можешь…

Исида продолжает «веселиться» и полуоборачивается к нему.

– Ты заставляешь меня… нервничать.

На этот раз он мнется, поправляет очки и опять смущается. А Улькиорра легонько удерживает его за подбородок и прикасается губами к губам. Самый простой и невинный поцелуй, самое простое и невинное выражение своих чувств, но для них обоих он теперь значит слишком многое.

– Ты меня тоже.

Улькиорра пожимает плечами, отпуская его, и тут же, без перехода, продолжает.

– Надеюсь, больше никаких ран не будет.

И Исида, конечно же, усмехается.

– Не обещаю. Об этом нужно спрашивать Куросаки.

Улькиорра лишь улыбается в ответ. Конечно, Куросаки. Но квинси понял, что он имел в виду, а арранкар – то, что было скрыто за подтекстом. Там, в самой глубине сердца Исиды. Они поняли друг друга и принимают друг друга. А что будет дальше – даже загадывать не стоит. Они не будут торопиться, и все у них получится как надо.

Весь день проходит в этой умиротворенности. В солнечной неге и покое. Вечером, как обычно, собираются к Урахаре, идут по нагретой мостовой, а где-то на полпути квинси вдруг останавливается, оборачивается и смотрит куда-то мимо Улькиорры.

– Я их не чувствую…

– Может, уже в подвале?

Улькиорра тоже не чувствует и слабого отклика от Гриммджо, но это не кажется ему подозрительным – убежище Урахары надежно скрывало рейяцу, так что тут не о чем переживать. Но Исида задумчиво качает головой и делает шаг назад.

– После вчерашнего…

Сомнения квинси вполне оправданы. После того, что случилось вчера, предугадать, что станется с двумя взрывными натурами невозможно. Квинси наверняка что-то почувствовал, и Улькиорра согласно кивает.

– Проверим.

У дома Куросаки их ожидает такая же мертвая тишина. В окнах горит свет, и Исида торопливо стучит. Не открывают добрых три минуты, за которые квинси успевает прикусить губу и нервно засунуть руки в карманы брюк, а потом на пороге появляется Куросаки. Кивает в знак приветствия, пропускает в дом и уходит на кухню за лимонадом, пока они располагаются в гостиной. И все это абсолютно молча, размеренно и даже как-то медлительно, как будто через метровый слой воды. От шока, от недоумения и почти страха от представленных себе вариантов случившегося. Куросаки возвращается, ставит поднос на стол, усаживается в кресло напротив и смотрит в пол.

– Хорош, ничего не скажешь.

Улькиорра констатирует, разглядывая тело Куросаки.

– Ах, это…

Тот понимает сразу же, немного ерзает, тянет к шее бесполезно-узкий ворот футболки и пожимает плечами. Все открытые участки кожи в багровых отметинах, синяках, засосах и укусах. Но не это вызывает удивление. Голос Куросаки тих и пуст, без тени эмоций. Он даже не смущается своего вида. И Улькиорра зуб бы дал за то, что в обычной ситуации порывистый парень полыхал бы как маков цвет. Но не сейчас. А это значит – что-то случилось – что-то такое, от чего в теле рыжего не осталось и следа от рейяцу, ни намека на шинигами, ни одного оттенка чувств. И это действительно плохо.

– Какого хрена, Куросаки?!

Исида почти рычит, вскакивает на ноги и почти готов броситься на него.

– Он забрал мою силу. И все было по обоюдному согласию.

Квинси ошарашенно садится обратно. А Куросаки, видя потрясенные лица, все так же спокойно объясняет.

– Точнее, не так: сначала все было по обоюдному согласию, но в конце я потерял сознание, а он забрал мою силу.

На лице Куросаки – застывшая маска отчуждения и покоя. Очень похожая на ту, что Улькиорра видит по утрам в зеркале. Но у него она – живая, а рыжий как будто пустой в самом прямом из смыслов.

– Переоденься во что-нибудь другое, и мы идем к Урахаре.

Куросаки смотрит на него несколько секунд, а потом кивает и уходит в свою комнату. А Исида торопливо вытаскивает телефон и вызывает Иноуэ и Чада сразу к Панамочнику.

Всю дорогу состояние Куросаки не меняется. Идет чуть впереди, расслаблен, спокоен – самый обычный человек в самой обычной серой толстовке с капюшоном. И Улькиорра, видя волнение и гнев квинси, сам начинает нервничать. О, он даже не сомневался, что Джаггерджак что-нибудь учудит, но такое даже в самом изощренном сне не увидел бы. У него уже есть несколько предположений насчет того, что могло случиться, но лучше предоставить делать выводы шинигамскому продавцу, чем изводить себя сомнениями.

У магазинчика тихо. Вечереет, и Тессей, встречающий у порога, молча провожает их в гостевую. Иноуэ и Чад уже здесь, смотрят так же недоуменно, а Панамочник прикрывается веером.

– Оя, оя, Куросаки-сан.

Только говорит он серьезным голосом, а потом уводит рыжего в свои лаборатории, оставив остальных дожидаться результатов. Иноуэ тут же прилипает к Исиде, а Улькиорра отключается от пустого разговора. Его содержание сейчас не важно, больше другого его напрягает сама атмосфера отчужденности и тишины. Обреченности… Да, большинство окружающих Куросаки не были так же эмоциональны и горячи, как он, но сейчас Улькиорре почему-то не хватает именно этого – сильного проявления чувств, взрыва, реакции на произошедшее. Сюда бы очень хорошо вписался Абараи: прикрикнул бы, встряхнул, выматерился или даже влепил полусерьезную затрещину, но сделал бы все так, как надо, как отреагировал бы сам Куросаки. И очень жаль, что его нет.