Гриммджо
***
Давненько он тут не был. Как в магазин сходить за готовыми суши и парой банок пива. Прохладный морской бриз наполнен умиротворяющим перешептыванием прибоя. Песок под ногами искрится. Привычные руины белеют остовами из-под барханов, а небо неподражаемо глубокое, темное, не черное – цвета глубокой ночи без звезд. И весь этот иррациональный, чудаковатый мир выглядит умытым, посвежевшим и наполненным жизнью.
Гриммджо оглядывается на недалекий берег, и ветер опять подталкивает его в нужном направлении. Вот только открывшаяся картина далека от представшей в последний раз. На берегу движения воздуха порывисты, вода разбивается в пену как будто не от движения, а закипает от накаляющихся страстей – Пантера и Зангетсу против Хичиго. Пантера рычит угрожающе, двигается боком, заставляя Зангетсу пятиться за ее спиной. Взгляд последнего какой-то потерянный, руки безвольно повисли, а в теле слабость и отчуждение. Хичиго же рычит в ответ, достает меч и вот-вот начнет материться, но хищник не дает вымолвить ни слова, молниеносно нападая на него. Гриммджо наблюдает за происходящим как в замедленной съемке. Кадр за кадром: распластавшееся в полете тело Пантеры, оскаленная пасть, испуганное лицо Зана и озлобленное – пустого. А потом сознание опять совершает кульбит, и его выкидывает в реальность. Куросаки до сих пор в отключке. Гриммджо тяжело садится на постели и прислушивается к себе. Может показаться, что Пантера пыталась защитить меч шинигами, но он-то знает, что это не так. Она не защищала, она заявила на него свои права. Пантера всегда была жадной и охочей до силы. Она была той, кто всегда и подавлял его, и был опорой в бешеной гонке на выживание. И теперь, когда рейяцу шинигами восстановилась, она от нее так просто не отступится. Гриммджо не просто знает это, он это чувствует. Он избавляется от гигая и ощущает, как под кожей рекой струится и своя, и чужая сила. Он срывает блокирующий браслет, и река становится безудержным потоком, подхватывая, опьяняя и топя под собой. Ни за что на свете он не откажется от этой силы. Он ведь даже не предполагал, что они могут поменяться местами. Что он тоже может подчинить. О, и это удовольствие куда сильнее сексуальной разрядки. Просто на другом уровне. И он желает эту силу себе. С ней – равных ему больше не будет ни в одном из миров. Прости, Куросаки, но такому, как ты, она явно больше не пригодится. Теперь время Гриммджо становиться Королем.
Он открывает черный зев гарганты и исчезает в ее тьме, оставляя за спиной безвольное тело на смятых простынях.
Бьякуя
***
Его сознание окутывает красной пеленой. Она маячила где-то на краю бокового зрения с самого прибытия в Генсей и заволакивала все больше и больше по ходу сражения. Теперь же ей незачем скрываться. Абараи с Хисаги о чем-то негромко переговариваются, пока они идут в Сейретей, но Бьякуя не слышит ни слова – лишь размеренный, ровный тон. Который должен был бы, наверное, успокоить, но на самом деле только еще больше подзуживает накаляющееся нетерпение. Поэтому пелена и окрашивает все вокруг в яркий цвет крови. Бьякуя больше не может контролировать свое желание. Абараи смеялся, Абараи злился, сражался и просто жил где-то слишком далеко от него. Но теперь Бьякуя сделает его своим. Раз и навсегда. Лишь «вчерне» намеченный когда-то план действий вдруг обретает четкость и определенность, выстраиваясь ровной последовательностью пунктов: захватить, подчинить, оставить себе. Нет ничего проще. Правда.
Он дает Ренджи время умыться перед вызовом в свой кабинет. Приказывает дежурному принести чай вместо пропущенного ужина. А когда лейтенант приходит, Бьякуя просто кивает на небольшой столик в углу кабинета. Абараи благодарно жмурится, улыбается, хотя в глазах все равно мелькает удивление – столько времени он его отталкивал, а теперь вдруг предлагает разделить с ним трапезу. Не волнуйся, больше он не оставит тебя без внимания. Они усаживаются, медленно пьют чай. Ренджи расслабляется почти мгновенно, но молчит, не решаясь нарушить уютную тишину. А потом сонная нега и вовсе лишает его последних сил, кости делаются ватными, а сознание затуманивается. Из солнечного сплетения начинает подниматься нестерпимый жар, который тут же бежит по груди, рукам, скулам, и Абараи чуть меняет позу, прижимая ладонь к животу.
– Тайчо… Что-то мне нехорошо…
А голос уже садится, и от него у Бьякуи бегут мурашки по коже. Абараи пытается подняться на ноги, но те, естественно, не слушаются, и он заваливается на бок. Приподнимается на руках, кое-как усаживается, но это – все, что он может сделать.
– Нехорошо, фукутайчо? По-моему, наоборот.
Бьякуя еле цедит сквозь стиснутые зубы, а потом поднимается сам. Подходит, нависает чернильной тенью, словно лезвие гильотины, а потом опускается на колени и тянется рукой к лицу лейтенанта.
Наркотик действует буквально за несколько минут. Превращает Абараи в жарко пышущий комок рейяцу. И хорошо, что Кучики заранее поставил барьер на комнату, иначе сбежалось бы пол-отряда. Как только Ренджи переступил порог – ловушка захлопнулась, а Бьякуя полностью поддался пелене перед глазами.
Лейтенант смотрит недоуменно, вздрагивает, вздыхает от догадки и тут же дергается, но хватка Кучики становится железной.
– Я смотрю, ничему вас жизнь не учит, Абараи-фукутайчо.
Кучики говорит отрешенно, разглядывает его лицо, удерживая голову за затылок. Голос спокойный, но где-то в его глубине кипит целое море гнева, ревности и страсти.
– Вы ведь прекрасно поняли, за что получили наказание в прошлый раз. Дружбу с риокой я еще могу понять, но к арранкарам вы не должны были приближаться.
Он стискивает волосы на затылке в кулак, намеренно причиняет боль, цепляется за тяжелый взгляд Абараи и не может насытиться этими захлестывающими ощущениями.
– А теперь что? Джаггерджак тоже будет твоим другом?
Шепот превращается в шипение, губы в опасной близости от губ, глаза в глаза…
– Я все еще вам верю, тайчо…
Слова обжигают кипящим маслом, почти выводят из ступора, заставляют опомниться. Но только на мгновение. А потом накрывает еще жарче. Конечно, ты мне веришь. До последнего пытаешься вразумить своего нерадивого капитана. Вот только знаешь что, Ренджи? Я больше не собираюсь притворяться перед тобой! И Кучики втягивает его в первый бешеный поцелуй.
Наркотик вызывал не только расслабляющий эффект, но содержал в себе и афродизиак. А еще подавлял рейяцу, и если бы Бьякуя не вспомнил про него… Они бы все равно оказались здесь же, но только с гораздо более худшими последствиями. Для него все закончилось бы наверняка трибуналом, для Ренджи – физической и психологической травмами. Но теперь он может хоть немного ослабить эти самые последствия.
Абараи пытается отбиваться. Упирается руками в плечи, отворачивается, кусает в ответ до крови и впивается ногтями. Но чем больше проходит времени, тем хуже он себя контролирует, подчиняясь увеличивающемуся возбуждению. Он сжимает губы, пыхтит, но старается не выдать ни звука – хотя бы в этом не проиграть Кучики и своему телу. На что Бьякуя лишь усмехается и заводится еще больше. Все еще сопротивляется… Но и он не говорит ни слова. Он просто не может сейчас думать о том, что сказать Абараи. Он надеется, что этот акт станет исчерпывающим ответом. Даже если метод выбран не самый «гуманный».
Дорвавшись до столь и так давно желанного тела, Бьякуя абсолютно перестает себя контролировать. Срывает с лейтенанта форму, оставляет жалящие укусы, сжимает и гладит везде, куда может дотянуться. Волосы Ренджи растрепались красными прядями по полу, зигзаги татуировок на плечах, груди, спине заново впитываются в память, гладкая кожа на вкус отдает солью и железом – и он самый прекрасный на свете. Бьякуя вспоминает свои жаркие сны – с реальностью не сравнить. Все куда более остро, ошеломляюще и восхитительно. И он скидывает свою форму, чтобы наконец прижаться так, как надо, как давно хочется. И когда накрывает своим телом, терпение заканчивается окончательно и бесповоротно. Он сходит с ума. Снова находит губы, но Абараи и не думает разжимать челюсть, опять отворачивается, поднимает руки к лицу, стремясь закрыться, и этим только напрасно злит Бьякую. Тот в момент сжимает его запястья до хруста, заводит их за голову и рычит. Больше он не будет терять время на эти ненужные попытки его остановить. Он все равно возьмет свое.
