Магия, растворенная в крови, легко подчиняется любому его желанию, и тело послушно меняет форму, становясь тем, кого он однажды почти смог оплакать. Вот так! Чтобы больше неповадно было! Он бы с удовольствием материализовал еще и нож, чтобы всадить его под чужие ребра, но не будет делать этого на глазах капитана. Не сейчас. Шанс поквитаться с этим ублюдком, упорно называющим себя его братом, еще обязательно будет. Он сам его сможет устроить.

– Локи, ну что за фарс?!

***

Под прицелом десятка дул фазеров обоих Одинсонов переводят в соседнюю камеру. Те продолжают сверлить друг друга злыми взглядами, а как только поле встает на место, Кирк вызывает СМО в тюремный отсек – в личном деле преступника ни слова не говорилось о подобных способностях.

– Локи, прекрати!

– Локи, прекрати!

Хором произносят Одинсоны, и Спок вконец заинтригован – не только физический облик, но и сознание? Или есть что-то еще, чего они не знают?

А вот капитана эта загадка больше злит, чем занимает.

– Кто из вас Фуордос? – он еле разжимает зубы, спрашивая.

Спок теряется на мгновение от этого тона, но не хочет думать, что Кирк может быть пристрастным в этой ситуации.

– Он! – заключенные синхронно указывают друг на друга.

– А кто Одинсон?

– Я! – тут же следует ответ, и новая порция злости ото всех троих.

– Как забавно, – фыркает Джим. – Оба в одном лице? Или никто из вас?!

Капитан срывается, и Споку нестерпимо хочется прикоснуться к его плечу – умерить пыл, успокоить, воззвать к разуму. Но он никогда не был в этом силен, да и Джим, на глазах у преступников, не позволит, поэтому спасает положение как всегда Маккой.

– Отлично, теперь их двое! – саркастично замечает доктор, едва заглянув в камеру. Но и в его сарказме хорошо угадывается удивление.

– Скажи мне, как это получилось? – просит Кирк, и в руках СМО тут же оказывается трикодер.

Маккой хмурится, считывая информацию с медицинского прибора и сверяя ее с данными, что предоставляет вмонтированный под потолком отсека сканер жизнеобеспечения.

– Это ты мне скажи, как это получилось, Джим? – Боунс понижает голос, оглядываясь на Кирка. – Фуордос был каротянином до мозга костей, сейчас же здесь два… асгардца?

Джим тут же отбрасывает злость и снова удивленно вскидывает брови.

– Что за…?

– Совершенно идентичное строение, – кивает доктор, и один из Одинсонов тут же шагает к другому.

– Да, есть у него такая способность. Но кое-что он повторить не сможет. Правда, Локи? – Тор злится еще больше, а когда его двойник молчит в ответ, расстегивает на себе рубашку и сдвигает нижнюю майку, обнажая грудь. – Ты ведь не знал, что она у меня появилась.

У Одинсона на груди между мышцами – широкий неровный круг, состоящий из витиеватого узора. Что-то очень архаичное, этническое и весьма красивое. Спок не возьмется сходу определить культурную принадлежность метки, но она, похоже, выглядит весьма знакомой не только ему. Двойник Одинсона не сводит с нее взгляда, но когда Тор приближается на расстояние шага, поднимает руку и прикасается к рисунку кончиками пальцев.

– Моя… исчезла, когда ты… умер? – еле слышно выдыхает он, и Тор криво усмехается.

– Меня не так-то легко убить, ты же знаешь. Сколько раз сам пытался.

Двойник опускает руку и повторяет его усмешку.

– Меня – тоже, но ты поверил в мою смерть так же, как и я в твою.

– А что мне оставалось делать, когда она появилась? – грубо спрашивает Одинсон и снова хмурится. – Ты не всесилен, Локи. Однажды ты не сможешь обмануть смерть.

– Мы вам не мешаем? – Джим прерывает чужой странный разговор, напоминая о себе и положении, в котором они все оказались.

Одинсон оглядывается на капитана, а двойник шумно вздыхает и снова меняет внешность.

– Охренеть… – ошарашенно сипит СМО и опять хватается за трикодер, когда метаморфоза повторяется.

Теперь перед ними человеческий, с виду, мужчина, на голову ниже Тора. Бледный, с темными волосами до плеч и зелеными глазами. Синяя форма Одинсона меняется на черно-зеленую с удлиненным камзолом.

– Так мне нравится больше, – комментирует Тор, а метаморф раздраженно прицыкивает на него и представляется.

– Локи Лафейсон.

– Раса? – тут же спрашивает Маккой, чуть не захлебываясь от «восторга», и назвавшийся Локи снова фыркает.

– Йотун.

– Не может быть… – СМО сверяется с трикодером, капитан, тоже не поверив, заглядывает в экран, а Спок резонно замечает:

– Раса йотунов считается вымершей.

– Подсказать, кто постарался? – Лафейсон кидает острый взгляд на Тора, и тот поднимает руки в примирительном жесте, но их разнимает Кирк, не забывший во всем этом балагане о самом главном.

– Где Фуордос?

– Уже пару месяцев переваривается в желудках рептилий на Карот-1, – неохотно отвечает Лафейсон не глядя на капитана.

– Подожди, Локи, а как ты вообще здесь оказался? – влезает Тор, и тот тут же морщится.

– Как всегда, любимый братец, начинаешь сначала. Лучше скажи, что ты здесь забыл?

– Я искал тебя… – выдыхает Одинсон и пристально смотрит на него. Как будто хочет передать этим взглядом гораздо больше, чем словами.

Спок подозревает между ними ментальную связь и не хочет давать возможность общаться подобным образом, пока они не выяснили правду или пока заключенные не успели договориться. Но доктор Маккой успевает раньше. Снова с удивлением и почти со страхом.

– Поразительно, совершенно другой геном… – его, как врача, это несомненно шокирует – в природе, чьей-либо, такие способности весьма редки. Спок бы тоже не одни сутки провел за исследованием, но прямо сейчас это не главное. Главное…

– А его будем проверять на отцовство? – продолжает доктор совершенно невпопад, и теперь все кидают недоуменные взгляды именно на него. Все, кроме Лафейсона.

– Отцовство? – непонимающе переспрашивает Тор, но капитан все еще молчит, пораженный подобной перспективой, и доктор продолжает вместо него. Уже с ехидством и откровенно выраженной угрозой.

– Раз он способен менять не только внешность, но и генную структуру, тогда, может быть, объяснит… – Маккой берет в руки падд, неуклюже тыкает по экрану, а потом подносит его к силовому полю. – Как у этого человека оказалась ваша внешность? С такими данными мне теперь сложно поверить в обычное совпадение.

Одинсон недолго разглядывает изображение Джорджа Кирка, читает короткую поясняющую справку под фото, а потом, взревев, оборачивается к Лафейсону.

– Локи?!

***

Метка была на нем с самого рождения. Как только он стал достаточно взрослым, чтобы задавать осмысленные вопросы и хоть что-нибудь понимать, Фригга рассказала ему, что такие метки – редкость. Тысячи лет назад каждый асгардец имел такую – знак принадлежности своей родственной душе. Но со временем метки появлялись все реже и реже, а потом и вовсе стали появляться и исчезать бессистемно. Как будто сами решали, хотят иметь владельца или нет. И только одна закономерность все еще соблюдалась: метки появлялись в момент рождения пары или с рождением носителя, а исчезали со смертью одного или другого. Поэтому его метка означала, что пара у него была.

Преисполнившийся гордости, он похвастался об этом брату, получил в ответ завистливый взгляд и тычок под ребра, и после этого стало понятно, что одно преимущество над Тором у него все-таки есть. Хоть и не такое полезное, как физическая сила, ловкость или храбрость. Вот только с годами, с перипетиями их судеб, в сражениях или праздности метка все больше обесценивалась – у Тора не было подобной, а значит, либо не было пары вовсе, либо она еще не родилась. В любом случае, Тор мог выбирать себе спутника жизни из кого угодно, а ему оставалось искать только одну единственную родственную душу.

Очень скоро былое преимущество стало проклятием, и чем лучше он понимал, с кем на самом деле хочет быть, тем быстрее метка становилась позорным клеймом. Теперь она означала, что у него не будет шанса с тем, с кем он сам хочет быть. С братом. Которого боготворил и презирал, за которого боялся и которого игнорировал, восхищался которым и ради которого был готов на все. Ведь Тор был сильным, добрым, но глуповатым совершенством, которое бесстрашно шло в бой, всегда прикрывало его и от вражеских стрел, и от гнева отца, заставляло смеяться и плакать… Тор был его братом. Другом, защитником, воином. Надежной опорой, наследным принцем и тем, кого невозможно было не любить и не уважать. И он хотел его только себе – навсегда, безраздельно, под кожу. Но уже получив так много, у него все равно не было ни единого шанса стать еще ближе. Так, как хотелось сильнее всего. И поэтому, постепенно, все его чувства видоизменялись, «деформировались» и меняли свой знак – дружба перерастала в соперничество, приязнь покрывалась коркой обмана, а неутоленная страсть обратилась в ненависть. У Тора не было метки. Он ему не принадлежал. Они оба не принадлежали друг другу.