— Но мы же только что встретились с тобой, — возражаю я.

— Вот так куются солдаты, — говорит он.

При этом у него глаза на мокром месте, что заставляет меня нервничать.

— Знаю, что ты сделаешь все, чтобы я гордился тобой, Ронан.

Он взъерошивает мне волосы на макушке и ведет по направлению к тем людям. Они разделены на две группы, а в центре между ними большая яма. Балка лежит поперек этой ямы строго по-центру, подобно мосту, только очень узкому.

— Оставайся здесь, — говорит мой отец. — А я перейду на другую сторону. И когда я скажу тебе, ты должен пройти по этой балке ко мне, Ронан. При этом ты все время должен смотреть только на меня. Неважно, что кто-то при этом говорит или делает. Ты должен смотреть всегда только на меня. При этом, проходя по лежащей здесь балке. Ты понимаешь?

Я киваю, хотя на самом деле ровным счетом ничего не понимаю.

Он отпускает меня, обходя яму, а люди начинают кричать мне разные вещи. При этом они пристально за мной наблюдают. Я стараюсь не слушать и делать то, что говорит мне отец. Когда он велит мне это сделать, я поднимаюсь на ноги и двигаюсь по направлению к балке.

Когда я смотрю вниз, мне становится страшно. Падать вниз буду долго, а мне бы не хотелось этого. Отец велит мне двигаться, и я стараюсь вспомнить все, чему учила нас та женщина. Что мы всегда должны делать то, что нам говорят, без всяких колебаний.

Я смотрю на своего отца, и он протягивает мне руки. Я медленно и осторожно подхожу к нему шаг за шагом. Но теперь люди вокруг говорят громче. Они поют. Правила, которым нас учила та женщина. Они повторяют их снова и снова, пока я пересекаю балку.

И тут что-то ударяет меня по руке. Это ранит и удивляет меня одновременно. Но я не отвлекаюсь от своего отца. Это повторяется снова, на этот раз по ноге, и я замечаю, что это маленький камешек. Люди бросают в меня камни.

Я не понимаю. Но пение нарастает, отчего мои ладони становятся липкими от пота. Я уже на полпути через перекладину. И тут что-то мокрое бьет меня по лицу. Пахнет фруктами, только гнилыми. Я пытаюсь убрать остатки с глаз, но когда я проделываю это, что-то снова ударяет меня по ноге. И вот тогда я теряю равновесие.

Последнее, что я вижу перед тем, как упасть в яму, это разочарованное выражение на лице моего отца. И он оказался прав. Потому что даже когда мужчины приходят, чтобы вытащить и отнести меня обратно в комнату, и говорят, что у меня сломана нога, я его больше не вижу.

Конор пытается проводить меня до дома, но я велю ему оставаться на месте. Я просто хочу побыть один. Он снова извиняется, а я лишь игнорирую его.

До дома рукой подать, а главное, путь проходит в полной тишине. Немногие знают, что я живу на одной улице с Лаклэном. Я рядом с ним всю свою жизнь. С тех самых пор, как он нашел меня в той кровавой бойне в церкви много лет назад. Воспоминания иногда бывают размытыми, но иногда проступают резкими чертами.

Я поднимаюсь по ступенькам к своей двери, и меня встречает собака. Когда я падаю на диван, она прыгает ко мне на колени и скулит, тыкаясь мне в локоть мордой. Я не знаю, чего она хочет. Я бы хотел, чтобы она оставила меня в покое, но я не могу заставить себя оттолкнуть ее.

— Наверное, ты опять проголодалась, — говорю я ей.

Она поскуливает в знак согласия и сворачивается калачиком у меня на коленях. Странно, что меня это особо не волнует. Я никогда раньше не приходилось быть настолько близко с животными. Но я знаю, что она никогда не сделает мне больно. Так что меня это не беспокоит.

Моя голова откидывается на спинку стула, и я снова думаю о Саше. Ужасная вещь, которую я совершил и которую никогда не смогу искупить.

Кровь других никогда не беспокоила меня. Я убиваю, чтобы защитить интересы Синдиката. Кроу, Конора, Найла. Людям, которые были преданы мне. Мои собратья. Но я никогда не причинял боль женщине.

Я никогда не хотел навредить Саше.

Она не пришла ко мне. Она не доверяла мне настолько, чтобы я мог защитить ее от Донована. Или рассказать мне, что он знает нашу тайну. Я был не в себе с тех пор, как узнал правду. Мне хотелось обвинить ее в этом. Встряхнуть и потребовать от нее объяснений. Она должна была доверять мне. Должна была понять, что я буду заботиться о ней.

Но теперь я знаю. Я точно знаю, почему.

Она никогда больше не будет мне доверять.

Два дня пролетели незаметно. Все это время я не отвечал на звонки, пока Кроу не оказался на пороге моего дома. Он входит и садится напротив меня.

Собака сидит у меня на коленях, и он смотрит сначала на нее, а потом на меня с глупой ухмылкой на лице.

— Я ее не оставлю, — говорю я ему.

— Ну конечно, — соглашается он. — Но ты ей ужасно нравишься.

Я сажаю ее на пол и велю ей проваливать. Вместо этого она садится и кладет голову мне на ногу.

— Тебе нужно вернуться в клуб, — говорит Кроу. — У нас сегодня вечером груз, если ты не забыл.

— Я ничего не забыл, — говорю я ему.

— Мог бы и мне лапши на уши навесить, — говорит он. — Ведь я уже два дня ничего о тебе не слышал.

— Я был очень занят.

Между нами повисает тишина, а я не могу даже взглянуть на него. Кроу знает меня лучше, чем кто-либо другой. Он не осуждает меня. И не обвиняет меня. Он всегда позволял мне быть тем, кто я есть, и никогда не просил меня измениться. Но мне все еще стыдно за то, что я сделал.

— Она в порядке, если тебе интересно, — говорит он. — Мак дважды проверяла, как она, как и я.

Я не отвечаю, но от его слов напряжение в моих мышцах немного спадает. Даже если и не должно.

— Ты, действительно, уверен, что произойдет конец света, если ты просто поговоришь с ней, Фитц?

— А что именно я должен сказать ей? — отвечаю я.

— Правду. Она могла бы понять, если бы ты дал ей шанс.

— Я и сам до сих пор этого не понимаю, — говорю я ему. — Как ты можешь быть уверен, что я способен ей чего-то объяснить?

— Во всяком случае, ты так любишь это повторять, — говорит Кроу. — Делай, как знаешь.

Он встает и направляется к двери.

— Сегодня в шесть, — говорит он. — Только не опаздывай.

Я киваю, а он замирает, положив ладонь на ручку двери.

— Думаю, тебе также будет интересно узнать, что Саша хочет уехать, когда ее мама покинет этот мир.

Смотрю на него, пытаясь осмыслить его слова. Напряжение, которое исчезло всего несколько мгновений назад, возвращается снова, а моя голова кружится от разочарования, пытаясь разобраться в этой незнакомой мне эмоции.

— Но, как ты сам сказал, нет смысла говорить об этом, — продолжает Кроу. — Но на всякий случай, если тебе все же интересно, я сказал ей "да".

Я нахожусь на грани между сном и бодрствованием, когда чувствую, что матрас на кровати прогибается под тяжестью моего тела. Сначала мне кажется, что я сплю. Потому что в моем затуманенном сном мозгу это единственная возможность, которую я принимаю, как милость.

Но когда я замечаю тень мужчины, нависшего надо мной, а затем его руку в перчатке, скользящую по моему рту, я пытаюсь закричать. Рука еще крепче прижимается к моему рту, и все, что я ощущаю — это вкус кожи его перчатки, пока я бьюсь под ним.

Он забирается на меня сверху и прижимает своим весом, а непрошеные слезы текут из моих глаз. Но когда он наклоняется вперед, между нами повисает его запах. Запах эля и жареных кедровых орешков. И это сразу же успокаивает меня.

— Ронан?

Вопрос звучит приглушенно из-за перчатки, прижимающейся к моему рту, но когда он чувствует, что я успокаиваюсь, он убирает спутанные волосы с моего лица. Теперь я могу разглядеть его глаза в тусклом свете, дикие от нахлынувших эмоций. На нем нет очков. И пиджак пропал, на нем только белоснежная рубашка, пуговицы которой туго натягиваются у него на груди. Его шея напряжена, дыхание хриплое. Он очень зол. Но я ничего не боюсь.