— Извинись, — приказывает Блейн. — И я тебя прощу.

— Прости, — машинально говорю я ему.

Это одна из его любимых игр. Унижение — лишь одно из многих орудий в его арсенале пыток. А вымолить прощение нереально, каким бы незначительным ни был проступок, а в большинстве случаев — каким бы мнимым этот проступок не был.

Радужки его темных глаз теперь полностью скрыты в черноте зрачков, поэтому я понимаю, что он находится на грани еще одной вспышки ярости. Когда он становится взволнованным, беспокойным, его глаза становятся почти черными. Вижу, что он уже на грани. Другие смотрят на него и думают, что он просто в плохом настроении. Но мне известно совсем иное. Я знаю, что плохое настроение будет нарастать и нарастать внутри него, пока не останется ничего, кроме чистой ярости, и что, в конечном счете, эта ярость выльется на меня.

Я смотрю на него, ожидая следующей ядовитой стрелы, которую он метнет в мою сторону. Я так устала. Истощена физически и эмоционально. Я проживаю эту жизнь в промежутке от одного вздоха до другого. Мое тело и разум отключились, но от этого ада никуда не деться.

Я пригласила хаос в свою жизнь, как только сдалась под натиском его неустанных просьб о свидании. Он был одержим мной, как только увидел. Тогда я была достаточно молода, чтобы мне льстила его настойчивость. Я все думаю, что, если бы я не согласилась, все могло бы быть по-другому. Что он мог бы двигаться дальше. Но почему-то я знаю, что это неправда.

Блейн получает то, что хочет. Любыми средствами.

Понятия не имею, что он во мне находит. Но это то, что ему нужно. Но это не значит, что он любит меня. Это даже не значит, что я у него единственная. Блейн трахает кого хочет, где хочет… но все равно требует, чтобы я принадлежала только ему, каждая часть меня. Но и этого ему всегда мало. Меня никогда не хватит, чтобы удовлетворить его полностью.

Раньше я была одной из тех, кто не мог взять в толк, как женщины могут вступать в такие отношения. Или как они могут в них оставаться. Но все не так просто. С Блейном никогда ничего не было просто.

Бороться с ним — все равно что бороться с ребенком. Правда, с ребенком, подверженным бурным вспышкам ярости. Он держит меня под контролем, держа Эмили и мою мать подобно дамоклову мечу, зависшему надо мной. Я знаю, что он может с ними сделать. В этом нет ни капли сомнения. Я оказалась в его лапах, и с таким же успехом могла бы подписать себе смертный приговор. От него никуда не деться. От мафии никуда не деться.

Таковы неопровержимые факты. Единственные факты, которые я знаю. Нет такого судебного решения, которое могло бы защитить меня от него.

— Встань на колени и умоляй меня, — приказывает он. — Покажи мне, как ты сожалеешь.

Мой мозг повторяет ту же мысль. Я хочу, чтобы все закончилось. Мне просто нужно, чтобы все закончилось. Мне хочется сопротивляться. Чтобы вызвать у него вспышку гнева. Подталкивать его, пока он не причинит мне боль, до такой степени, чтобы со мной покончить. Это было бы проще всего сделать. Это решение, к которому я продолжаю возвращаться. Независимо от того, сколько бы раз я не продумывала эту проблему, есть только одно решение. Есть только один способ решить ее. А это значит полностью исключить себя из уравнения.

Но мой мозг и мое тело находятся в разных плоскостях. Я делаю как он просит, хотя мой разум все еще сопротивляется этому. Я падаю перед ним на колени. Речь здесь не идет о подчинении или даже страхе. Ни то, ни другое не резонирует со мной. Здесь нет ни гордости, ни морали, ни даже силы. Он выкачал все это прямо из меня. Прямо сейчас, единственное, что у меня осталось — это мое чувство самосохранения. Это естественная реакция. Биологическая потребность защитить себя. Подчиняясь его прихотям, я могу гарантировать, что он не выполнит свои угрозы в отношении моей семьи.

И все же я сомневаюсь в этом. Если я умру, он не сможет причинить им боль. Потому что тогда это не будет иметь ровным счетом никакого значения. Это единственное, что удерживает меня здесь. Ты не можешь убежать от мафии. Ты не можешь прятаться от такого человека, как Блейн. Но сейчас Эмили в Калифорнии в безопасности. Остается лишь моя мама. И она будет в большей безопасности, если я разорву единственную удавку, что может причинить ей боль. И эта удавка — я.

Я поднимаю на него глаза. Того парня, которого я когда-то считала красавцем. Прекрасным принцем. Теперь же, когда я смотрю на него, от прекрасного нет и следа. Ничего, кроме пустоты и черной дыры всепоглощающего безумия в облике человека. Я никогда не хотела никому навредить. Моя мама воспитывала меня быть правильной. Делать добро. Я никогда никому не желала зла. Но с ним все наоборот. Хочу, чтобы он вышел из дома и его сбил автобус. Или же он будет одним из тех, кто не вернется, когда они с парнями пойдут на дело.

Это ужасное чувство. Даже просто желать их другому человеку. Вот во что я превратилась. Это все, что осталось от меня с тех пор, как он положил на меня глаз два года назад.

— Скажи, как тебе жаль, — повторяет Блейн.

— Мне жаль, что я на него просто посмотрела.

— Тебе нравится смотреть на этого урода? — спрашивает он. — Потому что он всегда, черт его дери, пялится на тебя.

Я ничего не отвечаю. Потому что мне нравится смотреть на него. На парня с тревожными карими глазами. Он пленяет меня так, как никто другой. Тот, кто всегда спокоен и загадочен. Единственный, кто, как мне кажется, замечает, что с Блейном творится что-то неладное. Все остальные просто этого не замечают. Они не хотят этого замечать. Он всегда хохмит. Клоун, скрывающий свое зло за смехом. Они все думают, что я с ним по собственному выбору.

— Я задал тебе гребаный вопрос! — Блейн плюет мне в лицо, а затем хватает меня за волосы, вырывая пряди, когда толкает меня лицом в пол, вытирая мной грязный ковер. Я не провоцирую его. Даже не могу больше сдерживать слезы. Во мне просто… ничего больше не осталось.

Я только рада, что клуб закрылся и все ушли. Я не хочу, чтобы это кто-то увидел. Это самое худшее. От одной мысли о моем унижении, если кто-нибудь поймает его за этим занятием. Но тогда они узнают об этом. Помогут ли они мне? Будет ли их это заботить?

Его бы да. Я знаю, что его это определенно будет заботить. Того парня с карими глазами. Или, может быть, это только то, во что я хочу верить. Потому что легче поверить, что кому-то не все равно, чем смотреть в лицо реальности.

— Ответь мне, — рычит Блейн. — Ты что-то испытываешь к этому умалишенному?

Я просто хочу, чтобы все закончилось.

Он выжидающе смотрит на меня, ожидая, что я ему совру. Скажу ему, что нет никого, кроме него.

— Он хорошо ко мне относится, — шепчу я.

— Хорошо к тебе относится? — ревет он. — Да он и слова тебе ни разу не сказал. Как он может хорошо к тебе относиться?

Он двигается, чтобы расстегнуть брюки.

— Отсоси у меня, и я снова буду доволен.

Звук, похожий на отвращение, вырывается из моих легких прежде, чем я успеваю подавить его. И Блейн, будто с цепи срывается. У меня даже нет времени обдумать последствия того, что я только что сделала, прежде чем он швырнул меня в стену. Удар дезориентирует меня, и все, что я могу разглядеть — это очертания его размытой фигуры когда он приближается ко мне. Он вжимает меня в пол и бьет снова и снова, сильнее с каждым ударом. Это даже больше не больно. Я ничего не чувствую, когда он меня бьет. Мое тело нашло способ дистанцироваться от боли.

Может быть, именно поэтому мне так хочется все время бросать ему вызов. Я должна дать ему то, чего он хочет. Плач, мольбы и сопротивление, которых он так отчаянно жаждет. Но во мне просто нет всего этого. И он это понимает. Он всегда может прочитать меня как открытую книгу, и он знает. Он смотрит прямо мне в глаза, сканируя то, что ввиду своей слабости я не в силах спрятать в глубине себя. Опустошенность. Нечувствительность. Ненависть.

И осознание этого злит его еще больше.