Госпиталь св. Пантелеимона место депрессивное, бедное на оснащение и персонал, поэтому не самое популярное среди горожан. Попасть сюда плохая примета, — умрешь или вылечат не от того Св. Пантелеимону везли пациентов, которым не хватило мест в городских больницах. Мама говорила, что туда оправляли смертников или нищебродов, в ее понимании это было одно и то же.

Серое пятиэтажное здание с пластиковыми окнами и широкими входами для посетителей и транспортировки пациентов. Мы с Фоксом вошли в приемный покой, многолюдное шумное помещение, где врачи и медсестры на месте оказывали людям первую помощь, — делали уколы, перевязывали, осматривали. Там нас ждал немолодой уже доктор в застиранном сером халате. Он был ошарашен звонком Светозарова и интересом к своему молодому пациенту.

— Он в тяжелом состоянии, к нему не пускают, — взволнованно говорил врач, ведя нас по длинному серому коридору с множеством дверей. — Но в качестве исключения…

Я впервые за все это время расплакалась. Фокс предупредительно достал из кармана пиджака салфетку и на ходу протянул мне. Я отказалась от его услуги, предпочитая развозить слезы по лицу.

У двери палаты стояла женщина, еще нестарая, высокого роста и приятной внешности. Увидев нас, она заметалась в узком пространстве коридора. Врач равнодушно отстранил ее быстрым жестом, пропуская меня к двери.

— Вы ведь Жанна! Я мама Дани, — женщина ухватилась за мою руку. — Я вас сразу узнала, он показывал ваши фотографии… Скажите им, чтобы меня пропустили к сыну! Пожалуйста, Жанна! — она плакала и продолжала держать меня за руку.

Я посмотрела на врача, ожидая его ответа. Тот сухо произнес: «- Не положено. Это реанимация, а не проходной двор» и повторил отстраняющий жест. С мамой Даниила мы обменялись быстрыми взглядами. Женщина явно считала меня всемогущей. Но я сама выпросила этот визит у Кирилла.

— Хорошо, идите вы, — Я отступила, хотя все во мне протестовало против этого, наткнулась на стоящего за моей спиной Фокса и замерла. — Пропустите лучше маму… Я не пойду…

— Господин Светозаров дал четкие указания… — ровно заговорил Фокс. — Я вынужден буду доложить о ситуации…

Врач буквально впечатал меня в дверь. Под тяжестью моего тела она открылась, и я ввалилась в стерильное помещение в своих потертой джинсовке и пыльных туфлях. Врач, войдя, запер дверь и почтительно провел меня к койке, на которой лежал Даниил. Он был в сознании, но не мог говорить из-за кислородной маски.

— Привет малыш! Как ты? — нелепо улыбнулась я, склоняясь над ним. Слезы заливали мне глаза. Моя душа болела так, что я готова была кататься по полу и вопить. — Я пришла сказать, как сильно тебя люблю…

Мне казалось, я вижу плохое фантастическое кино, в котором взорвалась секретная лаборатория. У Даниила было красное, с белесым налетом лицо и потрескавшиеся до крови губы. Его глаза узнали меня и ожили, пытаясь что-то выразить. Они казались большими и прекрасными, как никогда. Их темная бархатистая мягкость гипнотизировала меня.

— Парень изрядно надышался этой дряни, — пояснил врач. — Будем надеяться, что выберется. Критичны три дня.

— Я люблю тебя, Данил. В следующий раз принесу тебе что-нибудь, биржевые сводки, например, хоть я в них ни черта не смыслю, — плакала я, прижимая запястья к опухшим уже глазам. — Я все сделаю для тебя… Ты только возвращайся! Без тебя я пропаду…

На прощание я коснулась губами его волос. А он закрыл глаза и больше их не открывал.

«» «»» «»»

В сопровождении Фокса я вышла из госпиталя и пошла по дороге, хотела затеряться в негустой толпе, так, чтобы мать Даниила меня не нашла. Когда я вышла из реанимации, она бросилась ко мне с вопросами: «- как он, что он, в сознании ли?». Я, чувствуя себя какой-то привилегированной стервой, отнявшей у матери возможность увидеть сына, попыталась ее успокоить. Не получилось. Она была настроена против меня:

— Как же вам не стыдно, Жанна? Вы пришли сюда по блату. Бог знает, каким путем вы добились этого! К пострадавшим в «Новом Олимпе» никого не пускают, а вас по приказу Светозарова пустили! Я все слышала, ваш водитель это сказал. По вине этого негодяя мой сын и еще три сотни молодых людей, весь цвет города, лежат при смерти, а вы…

Я поняла ее и молча пошла к выходу.

Людей было много, они шли туда и обратно, о чем-то невесело переговариваясь. Идеальный Фокс, неотступно шедший за мной, заставлял людей смотреть на него большими глазами, потом они удивленно оглядывались на меня, дескать, откуда у этой оборванки такой водитель? И вдруг мне расхотелось быть гордой оборванкой. Сейчас мне очень пригодились бы власть и влияние, чтобы все матери пострадавших смогли взглянуть на своих детей.

— Куда вас отвезти? — спросил меня Фокс, когда мы вышли на парковку. У него был ровный голос, пожалуй, только эта невозмутимая ровность выдавала в нем робота, как акцент выдает иностранца.

— У тебя есть какие-то четкие указания насчет этого? — я вопросительно глянула на него, надеясь, что в андроида встроили ответы на все вопросы.

— Нет. Вы можете действовать без указаний господина Светозарова, — сказал Фокс.

— Хорошо, тогда отвези меня домой, я очень устала, — с этими словами я уселась в роскошный салон авто. Там был отличный бар с напитками разной крепости. Я выпила что покрепче, — кажется, осушила небольшую бутылку коньяка, чтобы забыться…

И проснулась глубокой ночью в чужой постели. Рядом интеллигентно посапывал Кирилл. Разглядев его лицо в темноте, я чуть не слетела с кровати, но неловко запуталась в одеяле, и лишь беспомощно трепыхалась, похожая на залетевшую в паутину бабочку. Кирилл проснулся и приподнялся на локте, наблюдая за мной.

— Почему я здесь? — громким шепотом заистерила я. — Мне нужно домой! Это все твои уловки, Кирилл! Правду говорят, ты негодяй!

— Я сам удивился, когда Фокс привез тебя назад и сказал, что ты велела «ехать домой», — спокойно заговорил Кирилл. — Для него дом, это мой дом, сама пойми…

— И в кровать к тебе я тоже залезла?! — оборвала я его, понимая, что оно, наверное, так и было. Я села посреди широкой шелковой постели и схватилась за больную голову.

— Нет, в постель тебя уложил я, — улыбнулся Кирилл знакомой мне мягкой улыбкой, от которой его брутальный голос теплел. — Тебя так мотало, Жа… А потом я тебя раздел. Скажи, как ты смогла сохранить свои формы при твоей жизни?

— Чем тебе не нравится моя жизнь? Бедность. Для хорошего мужика это повод одарить женщину всем, что он имеет, этого хотел… нет, хочет Данил. Тюрьма? Не волнуйся, ты сам можешь в любой момент туда загреметь с такими-то амбициями! Не зарекайся от этого, светозарный ты мой, — сказала я, бессильно взмахнув рукой. На меня навалилась такая апатия, что мне было все равно на его мнение и слова. Раздел? Ну и ладно. — Формы? Это потому что я не сплю с кем попало. Учти!

— Учту, — Кирилл не стал мне возражать или привычно тыкать меня носом в свой махровый цинизм. Сказав «спокойной ночи!», он улегся и вскоре заснул.

Утром я спешно засобиралась домой, мысленно готовясь к скандалу с матерью. Спуску она мне никогда не давала, и, наверное, правильно делала. Девушек вроде меня нужно было держать в узде, чтобы, резво топая по жизни, они не упали в пропасть. Все бы ничего, но покойного сына и моего брата мать распустила настолько же, насколько меня сдерживала и одергивала. Отсюда все наши проблемы.

Увидев меня на ногах, да еще и на выходе, Кирилл поднялся из-за стола, за которым они с дочерью завтраками, и окликнул меня:

— Э, Жа! Ты куда? Я не будил тебя специально, думал выспишься. Идем. Кофе, чай? — Выглядел он, надо признать, потрясно; раздет по пояс, в узких джинсах, свеж и бодр. Таким он был и во времена нашего романа. Он хотел подцепить меня под локоть, я отдернула руку со словами:

— Ты понимаешь, что у меня дети второй день голодные сидят, мама проклинает меня всеми клятвами. У меня работа, но сначала я хотела бы заехать в госпиталь, узнать о состоянии Данила…