– Всё так же рвётесь к работе, товарищ Лаков?

– Рвусь, товарищ Звягинцев! Только скажите, что делать. Жена говорит: «Побереги здоровье», а я не могу без работы. Таким, видно, и помру.

Лаков вздохнул.

Леонард Борисович тоже вздохнул.

«Что за чушь они несут», – подумал Демидин.

Лаков хотел вздохнуть ещё разок, но решил не переигрывать и предложил:

– Разрешите приступить к докладу.

– Пожалуйста, – разрешил Звягинцев.

– Приступайте к докладу, товарищ Демидин, – обернулся к Демидину Лаков, словно переводя с орлиного языка руководителей на воробьиный язык старших научных сотрудников.

Наконец Демидин начал описывать свои открытия. Звягинцев слушал не перебивая и всё ещё улыбаясь, хотя его улыбка стала чуть более отрешённой. А Демидин тем временем распалялся, рассказывая о своих достижениях: о проникновении в тайны чужого сознания и о полётах.

Поглядывая на Звягинцева, Демидин не мог оценить его реакцию. Понимает ли он, насколько поразительно то, о чём ему сейчас рассказывают? Что он думает об открывающихся возможностях?

Ничего нельзя было угадать по сиятельному лицу Леонарда Борисовича, улыбка которого была несравненно загадочнее той, что прославила средневековую итальянскую женщину, а ведь Леонард Борисович не просто загадочно улыбался, но ещё и излучал видение неких перспектив, стратегическое мышление, начальственную справедливость, а если понадобится, то и строгость.

Демидина он слушал вполуха, думая о том, что пора найти кого-то, кто бы познакомил его с Ельциным, и о том, что страна катится в тартарары. А они здесь, в КГБ, всё ещё живут как в космосе и разрабатывают никому не нужные штучки-дрючки. Вот уж на кого ставить нельзя, так это на таких лунатиков. Хотя Лаков кажется человеком серьёзным.

Демидин тем временем перешёл к последнему опыту. Он показал пробитую книжку, раскрыв её на картинке с ведьмой с дырками вместо глаз, и увлечённо описал открывающиеся возможности.

– Считаю, – докладывал Демидин, – что психологическая оптика позволит проводить физическое устранение вражеского командного состава по фотографиям или телевизионному изображению. Кроме того, открываются новые перспективы в разведывательной деятельности.

Он замолчал.

– А как насчёт народного хозяйства? – рассеянно спросил Звягинцев.

В горле у него немного пересохло. Он бросил взгляд на бутылку с минеральной водой, и к ней тотчас же устремился чуткий Олег Борисович Лаков.

– Простите, не понял вопрос, товарищ Звягинцев, – недоумённо сказал Демидин.

Звягинцев неожиданно оказался перед скучной необходимостью объяснять, что он имел в виду.

– Ну, помочь… народному хозяйству, – объяснил он, пытаясь вспомнить, о чём говорил Демидин, и от этого раздражаясь. – Предсказывать землетрясения. Увеличить надои скота.

«Что за чушь он мелет!» – поразился Демидин.

– Или плодоносность хлопчатника, – подсказал Лаков, поднеся Звягинцеву стакан с минеральной водичкой.

– Вот-вот, – согласился Звягинцев.

– Почему хлопчатника? – спросил Демидин, вскипая. – Почему не яйценоскость кур?

– Вы дерзите товарищу Звягинцеву! – всплеснул руками Лаков.

– Если Родина прикажет, – рассудительно сказал Звягинцев, прихлёбывая прохладную воду, – будем заниматься курами.

– Будем, – сказал Лаков, преданно смотря на Звягинцева.

Звягинцев аккуратно поставил стакан на стол.

Лаков вздохнул, приходя в себя от созерцания Звягинцева, и его взгляд медленно опустился на Демидина.

– Какие будут рекомендации относительно продолжения работ, Леонард Борисович? – спросил он, с едва заметной иронией изучая Константина Сергеевича.

Демидин похолодел. Он понял, что зашёл слишком далеко.

Звягинцев рассматривал Демидина с любопытством, будто редкое насекомое. Наконец он облизнул губы, поджал их, помолчал, наклоняя голову набок, и неторопливо произнёс приговор:

– Есть мнение, товарищи: опыты товарища Демидина пока приостановить. До прояснения их хозяйственного значения. Как вы думаете, Олег Борисович?

– Полностью согласен! – воскликнул Лаков.

Это был удар. Демидин потрепыхался ещё минуты три, что-то доказывал, даже упомянул стратегическую линию партии, но натыкался, как на стену, на снисходительную улыбочку Звягинцева.

– До прояснения, – вторил Лаков.

Встреча закончилась.

Демидин был сам не свой. Ему казалось, что разваливается главное дело его жизни. Он похудел, и у него стало дёргаться веко. В поисках выхода он пошёл советоваться со знакомым полковником из аналитического отдела. Тот порекомендовал не высовываться, по крайней мере несколько недель. Сказал, что, может быть, всё обойдётся. Намекнул, что Лаков, конечно, идиот (как раз в этом полковник ошибался!), но спорить с ним никто не будет – слишком большие у него связи.

Только сейчас Демидин понял, как счастлив он был ещё совсем недавно. Зачем он лез на рожон? Теперь, казалось ему, уже ничего не поправить.

На самом деле и Лакову, и Звягинцеву было безразлично, продолжатся ли эксперименты Демидина или нет, а сам он был для них слишком мелкой пешкой, и даже не пешкой, а так, кем-то подвернувшимся под ноги и надерзившим по глупости. Лаков про себя посмеивался над Демидиным и собирался помучить, чтобы он впредь вёл себя повежливее.

Если бы Демидин послушался мудрого полковника из аналитического отдела и не суетился бы ещё какое-то время, возможно, всё бы наладилось. Но вот уже много лет вся жизнь Константина Сергеевича сосредотачивалась в этих исследованиях, и теперь этот волевой и уверенный в себе человек сходил с ума от неизвестности и обиды, изводя себя размышлениями о том, как исправить положение.

Сменит ли чёртов Звягинцев гнев на милость? Может быть, стоит поговорить с Лаковым? В эти дни Демидин начал задумываться о решительном эксперименте, о чём-то окончательно доказывающем, какое колоссальное значение имеет психологическая оптика.

Но прежде он пошёл к Лакову. Тот придуривался и возобновить эксперименты не разрешил. Предложил прояснить ценность психологической оптики для животноводства. Нельзя ли, например, с помощью психологической оптики гипнотизировать коров так, чтобы они лучше доились.

Демидин перестал собирать древлян, отделываясь короткими звонками. Те недоумевали, но относили происходящее к таинственным и важным делам, которыми был занят их учитель.

А учитель в это время мучился в поисках выхода.

Чтобы доказать свою правоту, ему необходимы были люди, много людей, но теперь ему их никто не даст. А как было бы здорово – получить человек пятьдесят, выстроить их как параболическую антенну, примерно так, как выстраивают на сцене хор, и шарахнуть по чему-нибудь – хоть самолёт сбить, или проломить стену, или хотя бы разбить стекло в кабинете у американского президента. Пятьдесят человек – это сила. Если они будут настроены на одну волну, энергии должно хватить на что-то невероятное.

В разгар этих размышлений, где-то в начале сентября 1989 года, у Демидина зародилась роковая мысль использовать настоящий хор во время какого-нибудь концерта. Ведь большой хор, думал он, это несколько десятков людей, самой песней настроенных на одну тему, лучше всего какой-нибудь военной или патриотической песней. Если в фокус излучения поставить Володю Понятых, шансы на успех должны быть высокими.

Осталось найти подходящий хор и пробраться на выступление вместе с Понятых. Придётся обойтись без дифракторов и психооптические потоки будет нелегко контролировать. Но зато в распоряжении Демидина окажется целая река энергии. Ему останется направить её, импровизируя на ходу, и совершить нечто такое, что заставит не только Звягинцева и Лакова, но и их начальников, само правительство, самого Горбачёва обратить внимание на психологическую оптику и навсегда защитить Демидина и его работу от идиотов.

Обдумав эту идею, Демидин позвонил Понятых и предложил ему купить билеты на выступление какого-нибудь хора военно-патриотической тематики. Он старался говорить спокойно, но Вовка чувствовал, что Константин Сергеевич взвинчен.