– Выходи, Вазир! – крикнул миротворец. – Игра в прятки – занятие для мальчика, но не для мужчины!

Ответом ему была короткая автоматная очередь, окатившая голову и плечи миротворца градом каменных осколков и заставившая его нырнуть в бурьян. Откатившись в сторону, он сразу же привстал на одно колено и увидел араба, который выглядывал из-за камня, держа наготове «Калашников». Ствол автомата быстро повернулся, нащупывая появившуюся в поле зрения цель, но «стечкин» с глушителем дважды глухо чихнул в его сторону. Выбитый из рук хозяина двумя резкими, мощными ударами автомат с деформированной в районе затвора ствольной коробкой и расколотым пластмассовым магазином отлетел в сторону. «А я сегодня в ударе, – подумал русский. – Что ни выстрел, то шедевр, хоть ты на выставку его отправляй!»

– А, шайтан! – послышалось из-за камня.

Затем прозвучали три пистолетных выстрела подряд; миротворец выстрелил в ответ, запорошив арабу глаза каменной пылью и заставив его спрятать голову. Затвор пистолета застрял в крайнем заднем положении, напоминая хозяину о том, что «стечкин», при всех его неоспоримых достоинствах, все-таки не «глок» и перезаряжать его надо вдвое чаще.

– Сдавайся, Вазир! – выбрасывая пустую обойму, крикнул миротворец. – Умей проигрывать с достоинством!

Араб не ответил. Он, чтоб ему пусто было, тоже умел считать и правильно оценил возникшую в перестрелке паузу. Бурьян затрещал, и миротворец увидел пятнистую фигуру, метнувшуюся к лесу через открытое пространство. Свежая обойма со щелчком встала на место; русский передернул затвор и быстро послал три пули вдогонку беглецу. Одна взметнула фонтанчик земли у правой ноги бен Галаби, вторая расплющилась о каменную стену слева от него, а последняя шевельнула волосы на голове, едва не отхватив кончик уха.

– Следующая будет в лодыжку, – пообещал миротворец. Говорил он, конечно, не шепотом, но и не особо напрягая голос, поскольку их с арабом разделяло никак не более десяти метров. – Поглядим, как ты поскачешь на одной ноге.

Вазир бен Галаби остановился и замер в странной позе, сгорбившись и вроде бы держась руками за живот, как будто с ним случился приступ так называемой «медвежьей болезни». Миротворец совсем уж было собрался пошутить по этому поводу – настроение у него было вполне подходящее для шуток, поскольку долгая и нелегкая работа увенчалась наконец успехом, – но тут он сообразил, что еще напоминает ему эта поза, и желание шутить разом пропало.

– Не делай глупостей, Вазир! – крикнул он. – Я всего лишь хочу по…

Договорить он не успел. Вазир бен Галаби сделал резкое движение обеими руками, как будто разрывая что-то. Араб бросил гранату, даже не обернувшись, через плечо.

«Как знал, черт бородатый», – успел подумать человек в темных очках, ныряя в укрытие.

Когда сверху перестали градом сыпаться осколки, камни и комья выброшенной взрывом мокрой земли и миротворец сел, тряся головой и моргая запорошенными пылью глазами, оказалось, что вязаной шапочки на нем нет, во рту полно земли, в ушах звенит, а глаза нестерпимо режет яркий солнечный свет, потому что темные очки бесследно пропали. Эмблема миротворческого контингента пропала тоже, причем не сама по себе, а вместе с приличным куском рукава, к которому была пришита. Теперь на этом месте зияла здоровенная прореха, по краям которой торчали дымящиеся клочья ваты. Сквозь прореху виднелось голое плечо – к счастью, даже непоцарапанное.

– Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие, – пробормотал русский, не услышав собственного голоса из-за звона в ушах.

Он встал, опираясь на стену и оглядываясь по сторонам в ожидании выстрела, но араба, естественно, уже и след простыл. Миротворец немного постоял, держась за шершавую штукатурку, давая глазам привыкнуть к свету и пережидая комариное зудение в ушах, свидетельствовавшее о легкой контузии. Боевой опыт, которому позавидовал бы и Железный Мамед Аскеров, помог свести последствия внезапной выходки проклятого араба к минимуму: падая в бурьян, даже не успев ни о чем подумать, русский зажал уши ладонями и широко открыл рот. Это спасло его барабанные перепонки, а в остальном – просто повезло. То, что он уцелел при взрыве гранаты, которая едва-едва не угодила прямо ему в лоб, можно было считать редкостной удачей. А вот то, что арабу удалось уйти…

Сквозь постепенно стихающий тонкий писк в ушах он расслышал, как хлопнула автомобильная дверца. Не раздумывая ни секунды, человек бросился на звук. Движения его снова сделались уверенными. В пикапе зазвучала и тут же смолкла какая-то восточная мелодия: видимо, по дороге сюда вся банда наслаждалась музыкой. Кассета осталась в магнитофоне, и, когда бен Галаби повернул ключ зажигания, музыка включилась, как это и бывает в подобных случаях.

Араб совершил ошибку, потратив какую-то долю секунды на то, чтобы выключить магнитолу. Когда двигатель завелся, включать передачу стало уже некогда: вынырнувшая из-за угла фигура в растерзанной одежде вскинула пистолет с длинным набалдашником глушителя и трижды спустила курок. Пикап тяжело клюнул носом, осев на простреленные передние колеса, из пробитого радиатора ударила струя антифриза. Дуло пистолета смотрело сквозь ветровое стекло прямо в лоб Вазиру бен Галаби, и араб понял, что на этот раз игра действительно окончена.

– Выходи, Вазир, – сказал русский и начал обходить машину с той стороны, где перед открытым окном сидел окаменевший в предчувствии неизбежного араб. – Пошутили, и хватит. Бросай пистолет. Бросай, слышишь?

Голос у него был хриплый и уже далеко не такой веселый, как раньше, но на ногах он стоял твердо, а пистолет держал обеими руками – скорее для солидности, чем по необходимости. Удлиненный глушителем ствол ни разу не дрогнул и, куда бы ни перемещался стрелок, смотрел все время в одну и ту же точку на левой щеке бен Галаби. У араба было такое ощущение, словно этот ствол туда упирается – твердый, гладкий, теплый от недавней стрельбы, пахнущий пороховой гарью и оружейной смазкой. Уже начиная скучать по этому привычному, родному для каждого воина запаху, Вазир бен Галаби переложил «глок» в левую руку, рукояткой вперед просунул его в окно и разжал пальцы. Пистолет лязгнул, ударившись о железо подножки, и с глухим стуком упал на землю.

Бен Галаби протянул правую руку и нащупал наспех смонтированный перед поездкой переключатель под приборной панелью – там, где до него было легко дотянуться в случае необходимости, но где он был надежно защищен от случайного прикосновения.

– Выходи, – повторил русский. – И прошу тебя, постарайся обойтись без новых глупостей. Надеюсь, ты понимаешь, что жив до сих пор только потому, что мне нужно с тобой поговорить? Я мог убить тебя сразу, но я этого не хочу.

Вазир бен Галаби повернул голову и посмотрел в лицо своему врагу. Он увидел обычную картину – не лицо, а амбразура дота, орудийный щиток или лобовая броня танка, как у всякого, кто целится в вас из пистолета, держа напряженный палец на спусковом крючке. Араб знал, что видит лишь маску, за которой скрывается нечто куда более опасное, чем его, Вазира бен Галаби, насильственная смерть.

Его пальцы откинули защитный плексигласовый колпачок и сомкнулись на тумблере переключателя.

– Да, – сказал араб, глядя поверх головы неверного в ясное холодное небо, – ты не хочешь меня убивать. Я знаю, чего ты хочешь на самом деле.

– Не делай глупостей, Вазир! – закричал русский, догадавшийся о том, что будет дальше.

– Алла акбар, – сообщил ему бен Галаби и перебросил тумблер.

Два килограмма пластиковой взрывчатки мгновенно превратили мощный пикап в груду яростно пылающих обломков. Взрывная волна опрокинула русского, успевшего только присесть на корточки и закрыть голову руками, и отшвырнула прочь, как клочок бумаги. Он чувствительно приложился всем телом к чему-то твердому и плоскому, а в следующее мгновение в стену над ним с грохотом и лязгом ударилась охваченная пламенем автомобильная дверца. Миротворец успел выбросить перед собой ногу и оттолкнуть подошвой американского армейского ботинка тяжелое пылающее железо, после чего потерял сознание.