– Не уговаривайте меня, уважаемый Абдалло, – сказал тележечник.

Вид у него был растерянный – он не мог поверить в такую удачу. Стать кладовщиком у Хромого Абдалло, его доверенным лицом – для него, простого тележечника, живущего в Москве по подложным документам, это был предел мечтаний. И все же Абдалло видел, что он колеблется.

– Не уговаривайте меня, – повторил Ахмет. – Ваша милость и так столь велика, что кажется мне незаслуженной.

Абдалло аккуратно отхлебнул из пиалы и затянулся сигаретой. На нем был белый свитер с высоким глухим воротом, выгодно подчеркивающий его смуглую кожу, и кожаный пиджак с широкими подставными плечами.

– Думаю, ты не станешь спорить с тем, что я старше тебя и опытнее, – веско произнес он. Ахмет поспешно склонил голову в знак почтительного согласия, и сквозь густые, слегка вьющиеся волосы блеснула розоватая полоска шрама, оставленного автоматным прикладом. – А раз так, – продолжал Хромой, аккуратным щелчком сбивая пепел с кончика сигареты, – тебе придется согласиться и с тем, что мне виднее, заслуживаешь ты моего доверия или нет. И не называй это милостью, Ахмет. Не такое уж это и благодеяние. Конечно, тебе придется немного меньше работать руками, но зато намного больше – головой. И деньги, которые я буду тебе платить, ты отработаешь сполна, так и знай.

– Но ведь это место занято, – впервые взглянув прямо ему в глаза, напомнил Ахмет.

– Не хочешь ли ты сказать, уважаемый Ахмет, что осведомлен в моих делах лучше, чем я сам? – надменно изумился Хромой Абдалло. – Если так, возьми все, что у меня есть, и отдай мне свою тележку, чтобы я мог на старости лет заработать себе на хлеб, катая ее по рынку!

Ахмет попытался вскочить, прижимая к сердцу ладонь и снова склонив голову, но Абдалло, перегнувшись через стол, положил ему руку на плечо и силой усадил на место.

– Оставим извинения, – сказал он. – Просто пойми, что старый Хромой Абдалло не бросает слов на ветер. Если Абдалло говорит, что ему нужен помощник на складе, значит, ему нужен именно помощник на складе, а не кто-то, кто станет пересчитывать его баранов. Если старый Абдалло говорит, что это место свободно, значит, оно никем не занято. И если все это так, мой дорогой Ахмет, значит, не стоит спрашивать, куда подевался тот, кто занимал это место раньше. И почему так случилось, тоже не стоит спрашивать. На все воля Аллаха.

– Алла акбар, – опустив глаза, промолвил Ахмет.

– Алла иль Алла, – ответил Хромой Абдалло.

Тележечник поднял голову. Взгляды их встретились, и в темно-карих с желтоватыми белками глазах Хромого Ахмет, будто на экране телевизора, увидел грунтовую проселочную дорогу в обрамлении полуоблетевших кустов, неглубокие, засыпанные мусором и опавшей листвой кюветы, криво стоящий на обочине замызганный грузовой микроавтобус с распахнутой настежь задней дверью и двоих азиатов, которые, раскачав, бросают в канаву тело, одетое в старенький, весь залитый кровью из перерезанного от уха до уха горла армейский бушлат.

Это был ответ на вопрос, куда подевался прежний кладовщик. А почему… Что ж, об этом действительно не стоило спрашивать. Складской ангар Хромого Абдалло стал воротами в новую жизнь для многих, в том числе и для самого Ахмета. Четвертый год он катал свою тележку по Черкизовскому рынку и знал здесь каждую собаку. Знал он и вечно пребывающего в плену конопляных грез узбека-кладовщика – знал и молил Аллаха только об одном: чтобы побочный промысел Абдалло не пошел из-за этого обкуренного ишака прахом раньше, чем семья Ахмета окажется здесь, в Москве. Кто-то должен был погибнуть – либо Абдалло с его бизнесом, либо узбек-наркоман. Хромой был умный человек, терпение его наконец лопнуло, и он сделал выбор – пусть не слишком приятный, но, несомненно, правильный…

– Напомни мне, дорогой, кем ты работал на родине, – прервал размышления тележечника голос Хромого Абдалло.

– Школьным учителем, – ответил тот, подавив вздох. – Учил детей алгебре и геометрии…

– Клянусь Аллахом, такой человек не должен катать какую-то грязную телегу! – воскликнул Абдалло. – Ведь ты уже легализовался, верно? Отлично! Думаю, на складе ты надолго не задержишься. Я уже давно подумываю завести человека, который лучше меня умеет управляться с цифрами.

– Я не могу с чистой совестью назвать себя бухгалтером, – сказал Ахмет, – а в здешнем законодательстве вообще ничего не понимаю.

– Зато ты мой земляк, и я тебе доверяю, – возразил Абдалло. – Ты не станешь воровать мои деньги и болтать на каждом углу о моих секретах. Это главное, уважаемый. А со здешним законодательством я как-нибудь разберусь сам, твое дело – правильно считать… Впрочем, это преждевременный разговор. Сначала ты должен помочь мне на складе. Ну как, согласен?

Когда бывший тележечник Ахмет спускался по ступеням крутой лестницы, что вела из узкого прохода к расположенному на втором этаже заведению Хромого Абдалло, с раннего утра висевшие над Москвой низкие серые тучи начали сеять на кишащий, копошащийся муравейник рынка мелкий холодный дождь. Но в сердце Ахмета светило яркое солнце, и он не замечал ледяных капель, что ползли по его лицу и скатывались за воротник. Сегодня, хвала Аллаху, у него выдался воистину счастливый день. Похоже, все его неприятности остались позади, и новая жизнь, о которой он столько мечтал, готова вот-вот начаться. Его семья скоро будет с ним, он получил наконец приличную работу, и это только начало! Хромой Абдалло – уважаемый человек, легальный российский бизнесмен. У него хорошая, и притом собственная, квартира в Измайлово, солидный бизнес и множество полезных знакомств. Словом, о покровительстве такого человека можно только мечтать!

Спустившись вниз, Ахмет ускорил шаг. У него было много дел: прежде чем приступить к своим новым обязанностям, он собирался получить расчет у прежнего хозяина, а потом еще забежать в павильон, где работала продавщицей его свояченица, и сообщить ей радостную новость.

Мамед Аскеров, этот упрямый седой ишак, носил свое старое армейское кепи низко надвинутым на лоб, и проделать дырку в данном головном уборе, не провентилировав заодно бараньи мозги Железного Мамеда, оказалось непросто. Этот выстрел можно было смело отнести к разряду шедевров – увы, неизвестных широкой публике и потому никем, кроме автора, не оцененных.

Как бы то ни было, потеряв шапку, Аскеров наконец сообразил, что вместе с ней рискует потерять голову, и пустился наутек, как старый седой заяц, услыхавший у себя за спиной лай целой своры гончих. Араб тоже уже оклемался, вспомнил о чувстве собственного достоинства, а заодно о своей превосходящей огневой мощи и вздумал поиграть в войну.

Пока человек в темных очках, носивший на рукаве новенького камуфляжного бушлата эмблему российского миротворческого контингента, с сожалением смотрел в спину улепетывающему Аскерову поверх пистолетного ствола, гадая, не оставить ли все-таки старому подонку хотя бы отметину на долгую память, араб успел пальнуть в него четырежды. Пули легли далеко от цели, и притом с большим разбросом, из чего следовало, что бен Галаби либо очень скверный стрелок (что не соответствовало действительности), либо напуган до полусмерти (что также было сомнительно), либо просто стреляет впопыхах, на бегу. Последнее больше походило на правду; напутствовав убегающего чеченца странными словами: «Запас карман не тянет», человек в темных очках обернулся как раз вовремя, чтобы заметить скрывшуюся за углом сарая фигуру араба. Эмиссар «Аль-Каиды» явно считал свою шкуру чересчур ценной, чтобы рисковать ею в случайной перестрелке. Здесь, в Кодорском ущелье, у него были дела поважнее, чем демонстрировать свою воинскую доблесть и присущее воинам ислама презрение к смерти.

Миротворец (всякий раз, пытаясь соотнести это слово со своей персоной, он покатывался со смеху), пригибаясь, обогнул угол сарая. Впереди еще слабо колыхался потревоженный бурьян, из которого торчали обломки каких-то стен и сложенных из дикого необработанного камня оград. За поросшей сорной травой рукотворной террасой, на которой, надо полагать, когда-то росло что-то более культурное и полезное, чем крапива и бурьян, начинался крутой лесистый склон. Несколько больших камней, скатившись сверху и проломив заградительную стенку, лежали посреди бывшего огорода; словом, укрытий было хоть отбавляй, и араб мог затаиться за любым из них.