Этот же выстрел дал Мамеду Аскерову время выскочить на улицу. Уже нырнув за угол разрушенного сарая, он наконец-то сообразил, что спасается бегством от неверного, вооруженного всего-навсего пистолетом, который старый воин никогда не считал серьезным оружием. Он заколебался было, потянувшись за висевшим на плече автоматом, но прилетевшая неведомо откуда пуля, сбив с его седеющей головы выгоревшее на солнце камуфляжное кепи, подсказала правильное решение.

Потом где-то за спиной отрывисто залаял дорогой семнадцатизарядный «глок» араба, но эти звуки Мамед Аскеров слышал уже на бегу, с каждым шагом удаляясь от места перестрелки. Странно, но ему совсем не хотелось узнать, чем кончилось дело; напротив, впервые в жизни глубоко запрятанное желание старого воина, по праву носившего почетное прозвище Железный Мамед, вернуться домой, сдать оружие и зажить по-человечески сделалось не только осознанным, но и почти непреодолимым.

Народу в закусочной почти не было. Какие-то русские – судя по виду, муж и жена, приехавшие сюда не за товаром на продажу, а просто за дешевыми тряпками для себя и своих детей, – осторожно ковырялись алюминиевыми ложками в железных мисках с жидкой бурдой, которая у поварихи Хромого Абдалло именовалась украинским борщом. Поварихой у него работала таджичка, и никто, однажды отведав ее борща, не пытался повторить этот подвиг. Зато работала она почти бесплатно, а пропускная способность Черкизовского рынка обеспечивала Абдалло постоянный приток новых клиентов, неизменно ловившихся на старую удочку: обнаружив в пестрящем незнакомыми названиями меню родное, привычное слово, они заказывали этот так называемый борщ, а у некоторых даже хватало мужества доесть принесенные официанткой помои до конца.

За другим столиком три азербайджанца, все одинаково толстые, чернявые и усатые, как родные братья, дымя сигаретами, пили кофе и ковырялись зубочистками в крупных желтоватых зубах. Это были завсегдатаи, а потому еду, которую им обычно подавали, Хромой Абдалло не постеснялся бы поставить даже на праздничный стол.

Убедившись, что все в порядке, Абдалло совсем уже было собрался вернуться к прерванному разговору, но тут в закусочную, шаркая по полу растоптанными мужскими ботинками, волоча за собой грязную клетчатую сумку и распространяя отвратительную кислую вонь сто лет не мытого тела, вошла побирушка Захаровна – в прошлом проститутка, воровка и аллах знает кто еще, а ныне окончательно спившееся, опустившееся существо, промышлявшее сбором подаяния и по совместительству подрабатывавшее наводчицей у карманников – впрочем, без особого успеха. Захаровна сунулась было с протянутой ладошкой к азербайджанцам, но те лениво отмахнулись от нее, и тогда она обратила свое внимание на семейную пару, которая, как-то покончив с совершенно несъедобным борщом, уже взялась за второе. Женщина, которую Захаровна с невнятными причитаниями ухватила за рукав, брезгливо поморщилась, а ее муж потянулся за бумажником, намереваясь, по всей видимости, отделаться от надоеды самым простым в его понимании способом – сунуть ей пару монеток.

– Извини, дорогой, – сказал Хромой Абдалло собеседнику и встал, положив тлеющую сигарету на краешек пепельницы.

В четыре длинных шага он пересек небольшое грязноватое помещение и крепко взял Захаровну за шиворот. Попрошайка дернулась и сразу же прекратила сопротивление, придав своей распухшей красно-лиловой физиономии приличествующее случаю умильное выражение, – ей было не впервой.

– Ты что, старая собака, русский язык не понимаешь? – свирепо поинтересовался хозяин, оттаскивая нищенку от столика и хорошенько ее встряхивая. – Я тебе сколько раз сказал: забудь сюда дорогу, а?! Еще раз придешь – сброшу с лестницы, клянусь! Тебя тоже касается, – на полтона ниже добавил он, обращаясь к выскочившей из подсобки официантке. – Снова ее увижу – вместе будете с лестницы катиться. Здесь люди кушают, понимать надо! Кушайте, уважаемые, кушайте на здоровье, – расплываясь в медовой восточной улыбке и прижимая к сердцу растопыренную пятерню, обратился он к посетителям. – Вкусно?

– Да, спасибо, – за двоих ответил мужчина, – очень вкусно.

Именуемая борщом буроватая жидкость у него в тарелке осталась почти не тронутой, и из нее торчал огромный, даже на вид жесткий и несъедобный кусок серого, непроваренного капустного листа. Впрочем, жаркое с картофельным пюре он уплетал с большим аппетитом, и Хромой Абдалло решил считать, что похвала клиента относится ко второму блюду. Откровенно говоря, его эти тонкости не очень-то и волновали, но забота о гостях, хотя бы и показная, – обязанность каждого хозяина. Таков обычай, а Хромой Абдалло не знал лучшего способа сохранить уважение окружающих, чем следовать обычаям предков, даже тем, которые на первый взгляд кажутся обременительными и не самыми разумными.

Выпроводив побирушку, Абдалло велел официантке включить кондиционер, чтобы развеялся неприятный запах, перебросился парой слов с азербайджанцами, которые уже собирались уходить, а потом, жестом извинившись перед собеседником, сходил на кухню и хорошенько вымыл руки с мылом.

Когда он вернулся за стол, его сигарета истлела почти до самого фильтра, а недопитый чай в пиале совсем остыл. Абдалло кликнул официантку и велел принести еще чая, после чего, закурив, еще раз извинился перед собеседником.

– Не стоит, уважаемый Абдалло, – с должным почтением ответил тот. – Вы здесь хозяин и должны следить, чтобы собаки не забредали на кухню.

– Ты верно сказал – собаки, – солидно кивнул Хромой и выпустил дым через ноздри. – Собаки… – задумчиво повторил он, искоса глядя вслед супружеской паре, которая, закончив обедать, покидала заведение. – Чем дольше я с тобой говорю, уважаемый Ахмет, тем больше убеждаюсь, что на многие вещи мы с тобой смотрим одинаково. Я бы сказал, правильно смотрим… Как ты полагаешь?

– Я полагаю, что, глядя на свет так, как учил Пророк, меньше рискуешь ошибиться. Да и единомышленников у тебя в этом случае будет достаточно, – довольно обтекаемо ответил тележечник Ахмет.

Он был неширок в кости, но жилист и крепок, ибо только такой человек мог продержаться на работе тележечника хотя бы месяц и при этом не надорваться. Ахмет катал по рынку тяжелые платформы с товаром уже четвертый год, не пил вина, не курил и не позволял себе излишеств в пище. Такой аскетический образ жизни позволил ему за три года скопить сумму, необходимую для того, чтобы оплатить услуги Хромого Абдалло и снять квартиру всего в получасе езды от рынка. Густые темные волосы тележечника Ахмета уже начали заметно серебриться надо лбом и на висках, хотя, как было доподлинно известно Абдалло, в этом году ему исполнилось всего лишь тридцать два.

– Я думаю, что могу доверять тебе, Ахмет, – оставив без реакции излишне дипломатичное поведение собеседника, задушевным тоном произнес Абдалло. Они говорили на фарси – языке, которого не знал никто из работников и посетителей заведения, – и могли не бояться чужих ушей. – Хотелось бы, чтобы это доверие было взаимным.

– Я доверил вам самое дорогое, что у меня есть, уважаемый Абдалло, – мою семью, – почтительно, но твердо напомнил Ахмет.

– Я об этом помню, дорогой, – сказал Хромой и глотнул зеленого чая. – Кстати, – добавил он, будто спохватившись, – до меня дошел слух, что они уже в пути. Думаю, для тебя это хорошая новость.

– Лучшей и быть не может. – Голос тележечника дрогнул, темные глаза подозрительно блеснули, как будто Ахмет сдерживал слезы. – Я буду до конца дней просить для вас милости Аллаха, уважаемый Абдалло.

– Благодарю тебя, Ахмет. Милость Аллаха никому не помешает. Но, кроме молитв, мне нужна от тебя кое-какая помощь.

– Но чем я могу вам помочь, уважаемый? Боюсь, у меня нет ничего, в чем бы вы нуждались.

– Мне нужен умный и расторопный помощник на складе, – напрямик объявил Абдалло. – Такой, на которого я мог бы положиться во всем. Мне кажется, как раз такой человек сидит сейчас передо мной. Не забывай, теперь тебе понадобится больше денег, чтобы кормить семью. Женщине нужны наряды и украшения, мальчику – одежда, игрушки и книги… Да, Ахмет, книги. Мальчику нужно образование. Ведь не хочешь же ты, чтобы он всю свою жизнь катал тележки с дешевым тряпьем по Черкизовскому рынку, верно?