Конечно, Марк завидовал товарищу. Завидовал по-хорошему, радуясь, соболезнуя и тревожась, любопытствуя, хоть и понимал, что в такие дела своего носа лишний раз – а лучше и вовсе – совать не стоит. И все же каждый приезд Пана был для него событием важным и долгожданным - тем более что с Туром они сейчас общались все меньше, явно чувствуя, как расходятся их дороги, а о Пане не говорили и подавно - резкий негатив Тура, вспыхнувший в адрес бывшего одноклассника, Марка немало выводил из себя, но осознание того, что не его это дело по большому-то счету, затыкало ему рот. Да и не в его привычке было кому-то что-то доказывать. Переезд Пана - а, вернее, его возвращения, - и все новости, которые он приносил, все больше взращивали в Марке ощущение, что время, отведенное ему (он всегда думал, что им, а оказалось, что только ему), стоит на месте, в то время как жизнь Пана бурлящим водоворотом уносится куда-то вдаль, мимо. Уносит его одного, неизменно оставляя Марка позади. Нет, судя по проблемам, с которыми парень каждый раз возвращается на родные улицы, сам Пан остается все тем же раздолбаем, что и в прежние дни, да только проще и веселее от этого почему-то не становилось. Понятно ведь, что однажды он исчезнет из его, Марка Моро, жизни - и, скорее всего, в тот момент это пойдёт во благо им обоим. По крайней мере, представить Пана с какими-нибудь комендантскими кольцами(!), да еще и на развалинах фабрики вечно задымленного пятого было абсолютно невозможно - вполне резонно невозможно. Так что, может, лучше сейчас, чем потом? Сейчас хотя бы не так больно.
Честно признаться, мальчишка чувствовал себя последним выжившим на краю мира: сестры разом обе выскочили замуж, у них теперь другие заботы, единственный настоящий друг не просто свалил в другой мир, так еще и влюбился там в кого-то, предатель; школа через полгода закончится, а за ней - вообще пустота. Работать, очевидно, придется в отцовском магазине, хотя, было ли его желание на это, Марк и сам не знал. Жениться? Тоже странно. И вроде совершеннолетний уже, да только храбрости выбирать (так пафосно) свой жизненный путь это не прибавляло ни на грамм.
Пятнадцать лет, первый рубеж, ни рыба, ни мясо.
========== Глава 38 День Славы Империи (часть 1) ==========
世界が朽ち果てても 変わることのないものがある
涙をこらえてでも 守るべきものが僕らにはある*
[* Яп. «Даже если весь мир прогнил насквозь, кое-что останется неизменным,
Даже если мы едва сдерживаем слёзы, в нас самих существует нечто, что стоит защищать».
Из песни группы Orange Rage – «O2» ]
- Не этого они хотели, - покачала головой Лада, прислушиваясь к отдаленному шуму города, - и не за это боролись. Не за такие «праздники», не за Средний Сектор, не за серую умеренность и не за пустое выживание.
- Кто? О чем ты? – Ия удивленно подняла на нее глаза. Девушки сидели на заботливо принесенной кем-то из ребят еще в прошлый раз перекошенной скамейке недалеко от павильона и сортировали агитационные брошюры по трем коробкам. Желание девушек поработать в Парке Славы второго ноября у ребят из «Зеленого Листа» ни подозрений, ни возражений не вызвало – часть из них, будучи еще школьниками, были призваны оттрубить дополнительное (праздничное) занятие по патриотическому воспитанию, после чего следовать на парад со всеми. Признаться, Ия и сама не вполне поняла, почему на классы в ее школе (и нескольких других) проведение подобного же мероприятия повесили досрочно, первого числа, но спрашивать не стала – от греха подальше, ведь перспектива провести весь этот день с любимой вдали от посторонних глаз привлекала её несравнимо сильнее всех прочих альтернатив.
- Помнишь учение о Пророке? – Всё так же серьёзно взглянула на нее Лада. Пусть ребят, кроме время от времени маячащего где-то в дальней части Парка Паула, и не было рядом, говорить громче, чем в полголоса, переходя иногда вовсе на шёпот, девочки не решались. - “И вышел Один средь уцелевших и рёк: “Все беды людские есть из страстей людских, а существу, наделенному столь мощным разумом, не должно идти на поводу страстей своих и инстинктам як животным. И да будет человек человеком разумным, дабы разум не допустил боле тех катастроф, что вызваны были страстным порывом.” И пошли за нём люди, слушавшие его разумом человечьим, а не животной жаждой, объявляя себя людьми равными, братьями и сестрами по чистым мыслям, а те, кого коснулся Пророк рукою своей, получали часть света Его, становясь ближе к Истине, а те, кто оказались слабыми и неразумными, жались в стороне. Всем же на новой земле нашлось место под дланью Его”… – Голос её, быстро цитирующий строки Святого Слова Империи, звенел от волнения. - Так вот, те, кто пережил катастрофу в древние времена. Те, кто просил равноправия и безопасности, создавая Империю, те, кто «жались в стороне», их обманули, а когда они возмутились, их назвали дикими и заперли в резервации, бросив все силы на дрессировку новоиспеченных Средних. А те, кто не оказался заклеймен диким, кто вовремя просёк, что же происходит, стали Высокими, потому что получили «часть света Его».
- Да с чего ты взяла это всё? – И снова горячность, с которой Лада убеждала свою собеседницу, отчего-то заставляла последнюю насторожиться, словно сжавшись в комок, тщательно вслушиваясь в каждое прозвучавшее слово.
- Не знаю, - прошептала девушка, качая головой, губы ее мучительно дрожали, - а ты думаешь, все просто собрались – все, кто был тогда «диким», кто всю жизнь был «диким»! – и разом согласились на такой режим? Не верю я в это. Хоть что со мной делай, не верю. И обещали им другое.
Весь Средний Сектор походил сегодня на пчелиный улей, переполненный насекомыми, гудевший и вибрировавший от голосов, каких-то объявлений, смутно квакающих из десятков рупоров, и шума тысяч шагов, слаженно стучащих по влажному асфальту. Несмотря на свою монументальную торжественность, день Славы Империи всегда производил на Ладу впечатление гнетущее, особенно теперь, и она даже в мыслях своих оттягивала тот момент, когда им с Ией придется тоже влиться в поток шествующих к главной площади, как могла. О том, чтобы добраться пешком до плаца перед Домом Управления в девятом квартале, конечно, и речи быть не могло, главная площадь же двенадцатого квартала, если верить картам в телефоне, лежала не так уж далеко от Парка. Только всё равно успеют они двое туда только к самому концу.
- Знаешь… - задумчиво произнесла Лада, глядя куда-то вдаль, в небо, полусокрытое серо-желтыми, почти облетевшими вершинами деревьев, ещё совсем юных и хлипких, вздрагивающими на порывистом ветру. - Знаешь, я очень часто – да что там, почти всю жизнь, наверное, думаю в этот день о том, что мне жить… страшно что ли. Не то, что собой быть страшно, куда там… Оно, конечно, запрещено, но это другое, понимаешь? – И, не дожидаясь ответа Ии, продолжила. - Мне по сторонам смотреть страшно бывает, на людей: они все серые, одинаковые, они не люди, Ия, они словно машины, работают, пока заряд не сядет… Ходят на эти парады треклятые… Я вот всегда завидовала тем профессиям, которые обязаны на работе оставаться даже сегодня. Ну, врачи там… - речь её звучала очень тихо, неуверенно, то и дело перескакивая с одной мысли на другую. – И знаешь еще, отчего страшно? Я самого главного понять не могу: они просто боятся жить, как и я? Или они действительно… такие на самом деле? Неужто большинству и правда ничего не нужно, кроме стабильности, кроме работы, телеэкрана и одинаковых беретов под серым небом?.. Неужто правда ничего не интересует, не важно… Или они даже не думают, что бывает что-то другое, кроме этой рутины, кроме этого омута страшного, из которого не выбраться, если с головой однажды уйдешь в него?
- А что еще есть, а? – Ия повернула к девушке лицо и напряженно нахмурилась.
- Ты это серьезно? – В голосе Лады прозвучали неподдельные изумление и испуг.
- Нет, правда, ответь. Что есть?.. На самом деле, как ты говоришь…
