- Остановимся здесь?
- Нет, чуть дальше. - Тихо отозвался Алексис. - Смотри, так солнце светит тебе прямо в глаза, верно? Всегда, слышишь, всегда, о чем бы ты ни говорил, садись к солнцу спиной - так ты сможешь увидеть тень, если кто-то подойдет сзади.
Пан неуверенно хмыкнул ему в ответ, чуть озадаченный, что не задумывался об этом, и еще более озадаченный тем, насколько странным был сегодня Алексис, каждым своим словом лишь усугубляющий это впечатление.
- Будь повнимательнее, Пан. Особенно когда ты в своей форме в общественном месте. И особенно когда ты в общественном месте со мной… - совсем тихо и очень серьезно добавил Мастер.
- Ладно… - пробормотал Пан, все еще не сумев уловить настроение своего спутника. Эта его серьезность – не холодная и жесткая, как всегда, но какая-то отрешенная – смущала и почти даже пугала мальчишку. - Вот доучусь до твоих лет… - попытался съязвить он.
- Некоторые вещи стоит знать с детства, - отозвался Алексис, мягко ступая по желтеющей траве.
- Да кто в четырнадцать лет… - махнул рукой Пан, - ты же сам был таким же…
- Я был другим, - коротко и сухо отрезал Алексис.
- Пф. Все в четырнадцать…
- Я. Был. Другим. И я – не «все». Ты не поверишь, но и ты – не «все», Пан. Ты просто очень многого даже не пытаешься увидеть.
- А что я о тебе знаю, чтоб увидеть “тебя”? - Пан ненавидел эти его вечные перепады от нормального общения к формальному, вызванные ничем иным кроме как желанием Алексиса подчинить его, Пана, своему уставному авторитету. – Я лично вижу только честолюбивого Высокого с редкими приступами помутнения рассудка, из-за которых он начинает проявлять ко мне повышенный интерес. И слышу кучу чужих недомолвок о том, какой ты особенный, от которых меня уже почти тошнит.
- А я знаю, Пан, что ты знаешь далеко не только это, - примирительно мягко отозвался Алексис, опускаясь на траву возле мальчишки, - хотя… Что, хочешь, чтоб я рассказал?
- Да, - просто и как-то очень грустно отозвался мальчишка, чуть удивленный недоверием тона, которым Мастер задал вопрос, - конечно, хочу.
Алексис долгим-долгим взглядом посмотрел мальчишке в глаза и качнул головой.
- Смотри, не пожалей потом. Началось всё, наверное, с того, что отец втемяшил себе в голову, что я должен идти в управление за ним с Алберсом, моим братом… Оно понятно, хотя, моя б воля, пошел бы в генную инженерию, ну или нейрохирургию на худой конец, - молодой человек безразлично пожал плечами, словно говорил о чем-то совершенно будничном и обычном, - я, в общем-то и не жалуюсь, с людьми интересно иметь дело, но… Попадешь вот так как мой напарник - и что? – Мастер поднял задумчивый, а вместе с тем какой-то словно небрежный взгляд синих глаз куда-то вверх, и в них, кажется, отразилась на мгновение не то досада, не то затаенная грусть. - Здесь одна ошибка может стоить жизни, Пан, и никто не посмотрит, кто ты есть и кем ты был… Во всем Высоком Секторе, не только в Академии – хотя в ней, конечно, более всего. Не о том речь. К одиннадцати годам я точно знал, что будет со мной дальше: да, ты был прав – средней школы я не знал, учили меня по большей части индивидуально и исключительно по тем предметам, которыми отец счел нужными, полезными для будущего административного служащего. Остальные же, какими оказались, например, интересные мне химия или физика, я учил сам, тайком от него, даром что не под одеялом прятался тёмными ночами. Странно, знаешь, - добавил он задумчиво, - всё было интересно. Весь мир казался одной огромной загадкой, несмотря на этот непомерный груз обязанностей, уроков… Я иногда думаю, что изменилось с тех пор? Вроде, дел немногим больше, а то порой и меньше, только словно ни на что, кроме них, больше не хватает сил, хотя знаешь ведь, что на самом деле еще горы свернуть можно, было бы желание. Желание, - усмехнулся Алексис едва уловимо, прерывая тем самым ровное спокойствие своего голоса,- в итоге все равно рано или поздно встаешь перед вопросом «а зачем?» Кому оно надо, кроме тебя, в этом мире? И выходит раз за разом, что на деле никому, что, сколько бы ты ни самосовершенствовался, всё равно сгореть в крематории, отмотав срок в нашей славной Империи. – В голосе его Пан не без изумления услышал нотки презрения, столь, казалось бы, несовместимы с человеком, в свои двадцать лет уже почти занимавшего должность наставника в Академии Службы этой самой «славной Империи». Да что там, Алексис вообще едва ли был сейчас похож на себя, каким привык видеть его мальчишка. – И как-то раз, - продолжал меж тем Мастер, - отец меня отвозил к моему учителю и, вспомнив про какие-то свои важные дела, остановился у ЦМИ*, велел подождать и ушел.
[*Центр Медицинских Исследований]
А потом появился дикий. Я тогда дикого увидел-то первый раз, а он подскочил прямо к машине и попытался влезть внутрь, видимо, не заметив меня, я тогда ростом совсем мелкий был. А мне почему-то стало так страшно, я как с катушек съехал, совершенно забыл все нормы и свои прошедшие уроки… Вспомнил только, что у отца в бардачке всегда лежало оружие – ну и выстрелил, благо, это я хорошо умею, руки сами всё сделали. Кровищи было… - Алексис смотрел куда-то в небо, но глаза его явно видели в этот момент что-то совсем иное, что-то, о чем Пану, вспоминая невольно день Посвящения, думать совсем не хотелось. – Отец был так горд моим «бесстрашным поступком», что у него усы топорщились. – Усмешку, коснувшуюся тонких губ Алексиса, едва ли можно было назвать веселой. – Конечно, подсуетился, чтоб мне преждевременно даровали статус совершеннолетнего и освободили от обряда Посвящения. Взвалил на меня, одиннадцатилетнего, ношу взрослого мужчины – Высокого – и никому, ни одному из них всех, прикинь, ни одному не пришло в голову, что перед ними вусмерть напуганный ребёнок, а не взрослый Высокий, следующий за своими немереными амбициями с детсадовского возраста… Жалко, мне тогда не хватило мозгов понять, что что-то в Светлой Империи может действительно оказаться не так, как принято думать… Что вообще есть что-то кроме того, о чем принято думать. Ну, не дорос, значит. - Просто пожал плечами Алексис, но на следующих словах деланно небрежный тон его голоса резко изменился. – А он приходил ко мне каждую ночь… с простреленной головой. – Молодой человек замолчал, покусывая губу, потом, невесело усмехнувшись, тряхнул головой и продолжил. – Они пару месяцев всыпали в меня таблетки, а летом уже взяли в Академию – самого юного за всю ее историю кадета. Вот так вот. Я, наверно, поэтому так и вскипел в прошлый раз, когда ты заявил, что Высокие ничего не стоят по сравнению со Средними. Оказывается, ни мы, ни вы не умеем воспринимать друг друга людьми, да?
- …ты их презираешь, да? Ну, отца там… - Пан вдруг понял, что за всё то время, что Алексис говорил, ему почему-то так ни разу и не хватило смелости взглянуть Высокому в лицо.
- А что мне с ними делать, любить? Да они меня первые за это в дурку сдадут. Или под суд. Отца, который засунул меня в кадетку в одиннадцать лет, не подумав спросить, чего я хочу? Спасибо, не в рейдеров… Матушку, которая скидывала меня на бестолковых воспитателей, чтоб прогуляться с другими светскими куклами по парку вечером? Или зануду Алберса, вечно толдычевшего, что дураком бы я был, пойди я в науку, а не в управление? Да плевать я хотел, если и они пекутся только о своём имени, мне не нужна их забота. - Спокойно отозвался Алексис, глубоко затянувшись, и, замерев на миг, выдохнул долгую струйку густого дыма. Пан, разумеется, никогда о том не говорил вслух, но оторвать взгляд от того, как он делает это, порой казалось вовсе невозможным, и каждое едва уловимое движение, о котором Алексис и сам, наверняка, никогда не задумывался, до одури очаровывало мальчишку.
- Можно? – Спросил внезапно даже для самого себя Средний, коснувшись едва начатой пачки, лежавшей возле руки Алексиса. На самом деле Пан никогда прежде не пробовал курить и догадывался, что сейчас, конечно, будет нелепо кашлять (как, по крайней мере, всегда говорилось о первых затяжках); он и сам едва ли мог объяснить этот странный порыв, но затянувшуюся паузу требовалось чем-то разбавить.
