Стефа вернули через два дня, только был это не Стеф, а кто-то совсем другой. И прежде мало с кем, кроме брата, общавшийся, нынешний Стеф вовсе не замечал окружающих мальчишек, реагируя только на стоявшую перед ним фигуру Мастера или Наставника. Признаться, это было страшновато – словно он вовсе был не живым, а был заведенной куклой, которая будет работать, пока не сядет заряд, работать бездумно и монотонно. Или идеальным Средним с каменной маской на лице – таких Пану тоже доводилось видеть не раз, и они всегда вызывали в нем какое-то невольное напряжение, если не сказать отторжение.

Как и о Кире Ивличе, о Стефе Драй никто из кадетов ничего между собой не говорил. Наверное, держать язык за зубами, каким-то шестым чувством ощущая, когда это жизненно необходимо, - вот чему он научился в Высоком Секторе лучше всего. Алексиса Бранта это, правда, не касалось (хотя Алексиса Бранта почему-то вообще почти ничего из общепризнанных негласных правил не касалось), но в Среднем Секторе всегда можно было найти какие-никакие лазейки, чтобы обойти установленные правила, сделать или сказать чуть больше, чем было дозволено, и при этом не нарваться на неприятности. В Среднем Секторе был, в конце концов, Марк, с которым можно было говорить вообще обо всём, чём угодно, если найти для этого подходящее место, но здесь… Здесь, чтобы выжить, можно было быть лишь безупречным – и в этом Стеф превзошёл теперь их всех.

Кроме случая с братьями прояснилось и кое-что другое: Пан в какой-то момент поймал себя на том, что Ники вызывает у него ровно то же чувство, что и Антон Штоф – острую, резкую неприязнь, граничащую с каким-то почти животным страхом, не объяснимым никакой логикой. Словно резкая стена разделяла их как человека и не-человека, как живое и мертвое. Какое-то почти брезгливое отторжение, которому сам мальчишка не мог пока дать никакого рационального объяснения. Если в ситуации с Ники это еще можно было объяснить острым языком новичка (а Пан язвительностью одногруппников в свой адрес еще со школы был сыт по горло), то с Антоном… Дело, наверное, было даже не в нем – но в том, как очевидно он наблюдает за каждым движением соседа и в каких-то жутковатых тайнах, которые он так спокойно и хладнокровно хранит.

Почему именно теперь Пан вдруг никак не может привыкнуть к этому?

На занятие по рукопашному бою он шел как всегда неохотно, в мрачном расположении духа, и все слова поддержки, произносимые Колином (чья непрерывная болтовня мальчишке уже порядком надоела), казались сейчас не более чем пустым звуком. Колину-то легко говорить, он свой зачет получил еще в начале прошлой недели и теперь пришел просто посмотреть, справятся ли, наконец, Пан и Стеф. Вот ведь неймется человеку.

Сухие листья хрустели под ногами на еще сырой после вчерашнего дождя гравиевой дорожке, ведущей в спортивный комплекс Академии. Удивительно, как это внутреннее «всё хорошо» умудряется сочетаться с такой массой внешних неурядиц. Нет, не сочетаться, но уживаться вместе со всем тем, что происходит вокруг…

В пустом спортивном зале каждый их шаг отдавался гулким эхо. Тренировочный бой Алексиса со Стефом шел дольше обычного – прежде оба брата, подобно Пану, ни разу не показывали выдающихся результатов. Сейчас же Стеф двигался заметно четче и точнее, однако медленнее, – но, хотя одержать победы ему все равно пока не удалось, Мастер выглядел запыхавшимся. «В следующий раз – последняя попытка, Драй» - бросил ему Брант вместо прощания. Стеф лишь молча кивнул и направился к раздевалкам.

- Мастер, что с ним? – Коротко шепнул Пан, подойдя к Алексису, и находясь, наконец, на приличном от стоящего у стены Колина Кое расстоянии.

- Ничего, - качнул головой тот, ставя в ведомости зачета очередной прочерк напротив фамилии Драй.

- Его… Его просто стерли, его нет, ты разве не видишь? Что вы с ним сделали?

- “Мы”? Не лезь не в свои дела, Пан. Пожалуйста, - и снова в голосе Алексиса усталость затмевала эту неизменную сухую строгость.

- Да он…его же просто нет… - выдохнул мальчик, ужасаясь собственным словам и этому столь непривычному «пожалуйста», только что произнесенному Мастером.

- Я знаю, Пан. Я не слепой, - отозвался Алексис совсем тихо, - будет чудо, если он протянет до конца года; и пока еще не решено, прекращать ли эксперимент.

- Так это был эксперимент? Святая Империя, чудовища.

- Нет, не это. Послушай, Пан. Пусть Колин и на твоей стороне, но давай-ка твои одногруппники остановятся на идее «отношений банного листа», а? Того, что сейчас болтают или хотя бы думают Артур и Ники, более чем достаточно.

Сердце пропустило удар, и что-то внутри пребольно надорвалось.

- Так ты следил за мной? – «Какого?.. Нет, нет, не говори этого». Пан задохнулся негодованием и острой обидой, поняв, что никак иначе Алексис не мог услышать того разговора.

- Нет, - коротко и просто бросил Алексис в ответ, - за Ники. Нам пора начать.

Удар.

Пан уклоняется, резко перехватывая руку Мастера, но пальцы скользят по рукаву, тот выворачивается и наносит следующий удар, которого Пану удается избежать.

«…за Ники». Почему он не может ему верить? Почему у него не получается? Просто потому что он Высокий? Только из-за этого одного слова? Неужели одно это проклятое слово может вот так построить целую стену между ними? И кому тогда он должен верить – Средним? Ники Даниш вон тоже Средний, да только бежать к нему со всех ног как-то совсем не тянет.

Шаг, еще одна ошибка, на лицо Алексиса ложится на какое-то мгновение тень недовольства и разочарования – и кажется, что ничто никогда не задевало кадета так больно, как этот последний отблеск в синих глазах. «…хватая меня за шкирку, ты ничего не добьешься» - звучат внезапно в ушах Пана слова Антона. Сжав зубы, мальчишка снова изворачивается, отскакивает назад на полшага вместо целого, и наносит внезапный удар, от которого Мастер едва не сгибается пополам – но мальчишка слишком зол, сам не понимая, на себя ли или на него, или на всё то, что он не может сказать и сделать, когда видит его…Кипящая горечь, необъяснимая и столь сильная, что пугает внезапно самого Пана, накатывает волной, захват удается ему неожиданно легко, и, резким наклоном вперед, он перекидывает противника через себя, шумно швыряет на пол и, задыхаясь, едва не падает рядом сам.

С медленным, болезненным выдохом, Алексис Брант открывает глаза и, встретив взгляд стоящего над ним кадета, видит в нем холодную злость, необъяснимое безумие и искры самодовольного ликования, и этот взгляд в какую-то долю секунды опустошает его, не оставляя сил подняться, и пригвождает к полу, словно тяжестью наваливаясь на и без того ноющую грудную клетку, потому что он не узнает в нем того человека, которому принадлежат эти глаза на самом деле. А потом, словно бы неестественно резко, взгляд мальчишки смягчается, словно воин возвращается в сознание берсерка, становится на этом невероятном контрасте еще более теплым и любимым, и Пан, подавшись вперед, помогает Алексису Бранту подняться на ноги. «Браво, Вайнке, - выдыхает тот, все еще не в силах полностью разогнуться после полученного под дых удара, - браво».

- Я же говорил, что у тебя получится, Пан. – Голос Колина, звонко разнесшийся по пустому спортивному залу, звучал в меру спокойно, а вместе с тем достаточно доходчиво передавал Пану: «Ура, ты это сделал!» - Мастер Брант, Вы в порядке?

- Да, Кое, в полном, - ровно отозвался тот, поднимаясь на ноги. На какую-то едва уловимую долю секунды что-то в лице Мастера судорожно дрогнуло, он прижал предплечье к животу и, делая вид, что ничего не произошло, нагнулся, отряхивая одежду. «Твою ж…» - едва различил Пан в его шумном выдохе.

- Прости, - почему-то шепнул мальчишка, и на короткое мгновение ему показалось, что уголка губ Алексиса, качнувшего черноволосой головой, коснулась непонятная ему улыбка.

========== Глава 30 Головокружение ==========