А вечером он позвонил – Мастер Брант – и сообщил, что согласен с выдвинутым кадетом требованием. Пан, наверное, и сам не понял, что именно в минуты этого разговора кольнуло его так больно, что делать больше уже ничего не хотелось. Только сухо поблагодарить Антона за этот краткий урок и лечь спать носом к самой стенке, без ненавистных снов, где все по-другому.
Занятия у четвертой группы были на следующий день только после большого перерыва, во второй половине дня, а с Первым Мастером еще пуще – только последний час, во время которого Пан молчал словно рыба и всячески делал вид, что его здесь вообще нет, хотя от проверочного теста его это, разумеется, не спасло. Алексис внешне был по Уставу сдержан и почти даже меланхоличен – хотя, может быть, мальчишке и показалось невесть что, слишком уж несовместимыми казались ему два этих понятия. Только парни – Артур и Колин – в конце дня задержались немного, подозвав Пана к себе, спросили, не знает ли он, отчего Дени не было на занятиях, что Стеф такой бледный? Пан, конечно, не знал, да и едва ли сам бы обратил свое внимание на этот факт, очевидно связанный с теми самыми переменами, о которых вчера говорил Мастер.
Да, Мастер. Он уже запирал дверь в свой кабинет комбинацией цифрового замка, когда Пан спешно подошел и чуть замялся, потом словно вспомнил, что пришел не нагоняй получать, а качать права, и выпрямился, решительно глядя сверху вниз на стоящего в двух шагах перед собой Мастера. Получилось всё равно неубедительно.
- Ну… Вот. Насчет вчерашнего разговора…
- Ох, Пан, - выдохнул тот, - пройдемся? Поговорим, заодно покажу кое-что, - Мастер перехватил поудобнее папку и зачехленный компьютер и направился в сторону западного крыла. Широкий и недлинный остекленный коридор упирался здесь в немного потертую металлическую дверь и расходился на два рукава направо и налево; Алексис отворил дверь – явно тяжелую, однако незапертую, - и скользнул внутрь. Несколько узких лестничных пролетов (совсем как там, на пожарном ходе, воспоминание о котором заставило Пана сейчас неуверенно поежиться) отмерили два или три этажа, когда Алексис, наконец, подал голос:
- Знаешь, что здесь? - Он обернулся на ходу, потом отворил вторую такую же дверь, пропуская кадета вперед себя, и вышел вслед за ним, удивленным, на крышу здания. – У Академии есть свой небольшой центр наблюдения за погодными явлениями. Вообще-то вход сюда свободный для всех желающих подышать свежим воздухом, и дверь не запирается, но почему-то мало кто об этом знает. Мы с предыдущим напарником частенько тут на перерывах курили и обсуждали дела…
Пан огляделся – отчего-то вид, открывающийся на Высокий Сектор даже со скромной высоты четвертого этажа, почти заворожил его, и территория Академии со всеми входящими в нее учебными и жилыми корпусами, со своими зелеными газонами и гравиевыми дорожками казалась последним кусочком какого-то старинного умиротворения в гуле широких улиц, наводненных машинами, и высотных зданий из стекла, металла и бетона. Почему-то здесь три яруса дороги, лентами оплетавшие дома на фоне белого моря пышных кучевых облаков над горизонтом, смотрелись совсем иначе, нежели в постоянной дымке пятого квартала, смотрелись почти утонченно изящно, а главное – тихо, будучи закрытыми стеклянными трубами, а не пыльными громадами дорог. В отличие от подавляющего большинства крыш Среднего Сектора, эта не была сплошь заставлена солнечными батареями или утыкана зелёными насаждениями, но имела весьма большую, ничем не загроможденную площадь, по которой свободно перемещались люди.
- Классно, - выдохнул он, обернувшись к Мастеру, запоздало понял, что снова держится совсем не так, как планировал изначально, и спешно перевел взгляд на множество устройств и приборов, что располагались практически по всей поверхности крыши.
- Здесь тоже проходят наши исследования, - отозвался Алексис, не то действительно не заметив, не то сделав вид, что не видел замешательства мальчика, - с помощью пиранометра и гелиографа наблюдают активность солнца: силу радиации, интенсивность и продолжительность солнечного сияния в течение дня; нефелометр и дисдрометр – это облака, осадки и всякая дрянь, которая в них содержится после всего прошедшего… Там, - он махнул рукой в сторону небольшого стеклянного павильона в дальнем конце крыши, - тоже множество весьма нужных приборов. В Большом Имперском Университете, конечно, метеорология развита получше нашей, но мы этим тоже занимаемся, не знал, верно?
- Нет, - качнул светловолосой головой кадет, снова оглядываясь по сторонам – на этот раз с явным удовольствием, а не изумлением, потом посуровел, взяв себя в руки:
- Эй, а мы не слишком на виду?
- Знаешь, Пан, всегда остается большой шанс, что всем плевать.
- И давно ли такая беспечность?..
Алексис не то фыркнул, не то хмыкнул и немного помрачнел.
- Нет, недавно. Но в том, что мы сейчас здесь, действительно нет ничего предосудительного. В конце концов, тебя ждет выбор, а моя обязанность – правильно тебя и каждого из моих первокурсников к нему подвести. Вдруг ты решишь изучать химикаты, что валятся на наше славное Отечество с небес. Ладно, выкладывай, что за муха тебя укусила.
- Никакая не муха… - Всеединый сохрани, как же сложно подбирать подходящие слова! – Я просто не могу так, понимаешь? Я же здесь для дела, да? А получается… бред какой-то. Ничего в итоге не получается. - Нет, он не скажет ему, ни за что не скажет ему, что думать ни о чем, кроме него, не может…
- Короче. В тебе проснулся карьерист, почувствовавший вкус жизни, который небеспричинно хочет быть успешным, когда ему выдался такой дивный шанс, но ему мешает дурной мальчишка, которому чувства (и это слово Мастер произнес беззвучно, одними лишь тонкими губами) затмили разум. И ты как-то хочешь пойти на поводу у этого мальчишки, но только как-то так, чтобы не потерять заодно еще, кстати, не обретенного успеха. Так?
- Не вали на меня! - Вспыхнул Пан.
- Не отнекивайся передо мной. - С леденящим спокойствием во взгляде парировал Мастер.
- Нет, не так. – Потупился Пан, смущенный прозорливостью Бранта. – То есть…
- Святая Империя, как же ты мне надоел… - Выдохнул Алексис облачко табачного дыма. - Хуже девчонки, честное слово. Реши уже, наконец, чего ты хочешь, а? А потом выставляй какие угодно требования, только так, чтобы я смог рационально и адекватно объяснить их Наставнику Байну или прочим вышестоящим лицам.
- Я тебе надоел? – Пан, казалось, едва не поперхнулся от негодования. - Тогда какого фига ты меня держишь? Мне надоело играть в эти тупые игры, у которых ни правил, ни смысла ни на грамм, и я не собираюсь дальше терпеть твои выходки!
- Так чего же ты терпишь уже столько времени? Что же ты мучаешься, валишь к другому Мастеру, а не взял и не настучал всему миру о том, какое я чудовище, еще два месяца назад? Чего ты ждешь? - Пан не был уверен, что хотя бы раз слышал в свистящем шепоте Мастера такую обжигающую ярость, что захлестнула его теперь с головой, вспыхнувшую внезапно словно спичка, заставляя щеки кадета так не вовремя сделаться горячими. Даже после всех разговоров, что когда-либо бывали между ними, теперь мальчик засомневался, что хоть раз видел Алексиса по-настоящему рассерженным, но голос Мастера уже зазвучал иначе, спокойно, просто и с едва уловимым оттенком непонятной Пану досады. - Хватит терпеть, иди и делай, если тебя на самом деле так бесит мое существование, только прекрати, наконец, ныть и возмущаться попусту. Что, понравился Высокий Сектор? Ты уже один из нас, Пан, сколько ни убеждай себя, что это не так. Ты стал одним из нас с самого первого раза, как вышел из вагона и огляделся - и тебе понравилось, только вот признаваться тебе в этом нет ни малейшего желания - ты же залепил Высокий Сектор клеймом абсолютного зла… Ты думаешь, мы не люди? Ты думаешь, только у Средних бывают трудности и проблемы в этой жизни? Быть мастером – это не привилегия, Пан, это огромная ответственность, море обязанностей и тяжкий труд. Ни к кому во всей Академии не предъявляется столько требований, как к мастерам – я не имею в виду кадетов, - потому что наши ошибки могут стоить кому-то жизни, я думаю, ты уже успел это понять. Мы не имеем права ошибаться ни в кадетах, ни в себе, ни в каком своем действии, и не нужно считать, что Высокие обладают лишь привилегиями и правами – при всем этом обязанностей у нас куда больше, чем у вас. Средним достаточно контролировать себя – и свои семьи до определенного возраста, - Высокие же должны контролировать всё и всех, всегда. И, если ты хочешь двигаться дальше, ты должен очень четко это уяснить для себя. Факт того, что я – Высокий, не дает мне ни капли права делать всё, что мне вздумается, напротив. А факт того, что я Мастер и что я, как все любят мне напоминать, Брант, только окончательно связывает меня по рукам и ногам, лишая последней свободы действий. Да, я могу в определенных случаях пользоваться тем, что стоит за моей фамилией – фамилией моего отца, - поправился он, - который давно уже ушел далеко за пределы всех этих рамок, но без нее о любых малейших вольностях можно забыть. И мне надоело выслушивать твое вечное нытье, Пан Вайнке, о том, как тебя “бесит” все то, что на самом деле тебе до одури нравится, а ты попросту трусишь признаться себе, что уже стал частью нашего мира, что ищешь любой предлог стать ею еще глубже, чтобы только не возвращаться назад, не оставить ни одного шанса вернуться назад. Так вот, знаешь, Пан, меня бесит это твое лицемерие, и плевать я хотел на то, отдаешь ты себе в нем отчет или нет. И знаешь, почему меня это бесит? Потому что мне не все равно. Потому что я не хочу, что бы ты зарвался так далеко, что б вылететь отсюда как пробка. Потому что мне не все равно, что с тобой происходит, идиот, и дело не в том, кто чей Мастер и кто над кем стоит по Уставу. Потому что я тоже человек, Пан, ты не поверишь, и я не железный, чтобы всю жизнь жить, стиснув зубы, глядя, как рушится, еще даже не построившись, все то немногое, что хоть сколько-то мне важно и дорого. Я думал, ты это поймешь… - мальчишке показалось на миг, что в голосе Алексиса, давно уже остывшем и успокоившемся после это внезапной вспышки, послышались нотки не то горечи, не то сожаления, а губ едва коснулась вскользь непонятная полуулыбка, от которых, вместе взятых, кадету стало не по себе многим больше, нежели от его гнева. Почему, почему, провалиться Империи, он уже столько времени никак не может понять, что происходит в голове этого человека? Только бьется, как о стену, и никак не может найти ни одной трещины, чтобы попасть, наконец, внутрь… - Иди, если хочешь. Я тебя держать не буду. Если ты действительно этого хочешь. – Что-то во взгляде Алексиса, прямом, открытом и непривычно теплом, заставило Пана съёжиться и отвести глаза.
