Кир Ивлич и Абель Тарош.

Которые ни единого раза не прозвучали ни в одном новостном выпуске. На деле она ничего не знала о них, но только в одном ужасно глупом и наивном суждении была уверена на все сто, а то и больше, процентов: если бы только возможно было вернуться назад во времени и переместиться в пространстве вовсе неизвестно куда, она была бы с ними – тогда или теперь, - и за закрытыми дверями, в «Высокой» части интернета ее имя стояло бы в одном ряду с их именами. И здесь сейчас её бы уже не было.

Её бы уже не было.

Она ничего не знала о них – догадывалась, правда, что всё как всегда, как и в детских фантазиях свелось бы к тому, что она девчонка, а девчонкам положено до скончания веков сидеть дома и не рыпаться, и кто она вообще такая… Нет, они были не такие. Они просто не могли быть такими! А потом она внутренне горько смеялась над собой, мол, придумала себе опять сказку, в которую поверила, нашла нового кумира, которого в глаза не видела никогда (и никогда уже не увидит), а готова чуть ли не полмира отдать за то, чтобы быть… такой. Быть на него похожей. Не ждать кого-то, кто придет и будет, но быть им самой. Чтобы не терять свою жизнь, прячась за полками магазина, но вести людей вперед и давать им то, о чем у них не хватает сил или смелости мечтать самим. Хотела сама быть лучше и сильнее – во всем, - чтобы донести до каждого эту эйфорию жизни, что захлестывала её теперь с головой, чтобы каждый узнал, что он может, что он достоин…

Только на деле вместо всех тех битв и революций, что происходили в голове девушки, Лада снова мучительно придумывала причину или хотя бы пустой предлог, под которым смогла бы сбежать на ближайших выходных из мужниного дома, не вызывая подозрений или желания проверить правдивость её слов, и уши ее, скрытые полями черной шляпки на улице и кромкой белого поварского колпака на работе, огнем горели от подобных мыслей.

«Не смей говорить себе, что шанс упущен, Лада Карн! - Зло шептал неведомый голосок внутри ее сердца. - Не смей сомневаться!»

А меж тем осень золотила листву деревьев и кустов на немногочисленных газонах одиннадцатого квартала. Листья умиротворяюще похрустывали на ветру, едва слышно в непрерывно звучащем гуле всех трех ярусов дорог, причудливыми щупальцами опутывающих жилые высотки. Лада это заметила первый раз именно во время их с Ией позавчерашнего разговора во дворе детского сада, когда порыв ветра, показавшийся ей внезапно на удивление холодным, сорвал с одного из каштанов совсем уже сухую желтую лапу и бросил в траву девушкам под ноги.

Из небольшого, наполовину загороженного холодильником окошка кухни на работе девушка могла видеть лишь дурно заасфальтированный мешок внутреннего двора без единой травинки, куда нечасто пробивался солнечный луч, и времена года словно вовсе обходили его стороной. Солнечный луч, конечно, и без того не был частым гостем в Среднем Секторе, особенно осенью (и почему только Ладе так отчаянно не верилось, что в Высоком постоянно царит такая же безнадежно унылая погода?), но совсем не видеть деревьев и неба меж постоянными потоками машин на всех трех ярусах дорог казалось ей чем-то неправильным, до отвращения неестественным. Из каких-то книг Лада знала (хотя и с трудом могла это представить), что слово «лес» употреблялось прежде относительно деревьев, а не каменных столбов, уходящих на многие метры вверх подпирать монорельс и прочие творения умелых человеческих рук, но представить разом столько деревьев – зеленых деревьев с раскидистыми кронами, за которыми почти не видно неба, - нет, у девушки не хватало ни дерзости, ни наивности, ни воображения.

А может, их, Средних, еще до изъятия из пробирки специально «настраивают» воспринимать добрую половину цветовой гаммы в блеклых тонах? Быть может, на самом деле весь мир… совсем не такой, каким знают его они, специально лишенные способности увидеть? Девчонке вдруг стало по-настоящему страшно от этой мысли, и она спешно выкинула ее из своей головы. Нет, глупости, не может быть. Того леса, который из деревьев, говорят, даже в Низком не осталось, хотя про Низкий чего только не говорят. Лично ей, почему-то, Низкий Сектор и без того всю жизнь представлялся выжженной пустыней как и то, что, вероятно, лежит за пределами Империи, какой бы бескрайней и всеобьемлющей она ни представлялась в Святом Слове. «Говорят, говорят…» А что вообще они, Средние, знают не понаслышке, не подкорректированным под Устав? Ия вон, несмотря ни на какие свои домыслы, учит своих детей как все, как положено, словом, «как надо». А как надо? Есть ли хоть капля правды в том темном море установленных правил, окружающем их день и ночь? Да и будет ли правдой такая правда, если она отлична от нормы? Ох, и заносит тебя, Лада, порой… А ведь кое в чем Высокие, будь они неладны, точно просчитались: вся эта ручная механическая работа, не требующая специального образования и глубоких знаний, однажды все равно непременно входит в привычку, заучивается до автоматизма – и тогда в свободную голову могут тихо-тихо закрасться мысли.

***

Do you care now? Do you know how?*

[*Англ. «Теперь тебе не всё равно? А ты знаешь, как это?»

Из песни Cher – “All or nothing”]

Лишь плотно затворив дверь за своей спиной, он позволил себе выпустить сквозь плотно сжатые зубы весь имевшийся в грудной клетке воздух, что прозвучало едва ли не шипением. “Но хотел бы”. Дикие его забери, самодовольный мажор! Что-то внутри Пана дрожало, когда произнесенное Алексисом замечание вновь звучало в ушах, и готово было вот-вот оборваться, разбившись на осколки.

Он ему еще покажет…

Трясло его, кажется, до самой общаги, где волей-неволей пришлось, выдохнув, взять себя в руки – мало ли, у Штофа глаза на затылке, или он эмоциональный фон человека поверхностью кожи чувствует.

- Привет, Антон. Слушай, могу я тебя попросить о небольшой помощи? – Пан придал голосу почти непринужденной уверенности, что, признаться, было не так-то просто, как казалось сперва.

- Попросить можешь, - откликнулся тот как всегда бесчувственно, не отрываясь от висевшей над его письменным столом серебристо-белой проекции человеческого мозга, в которой от прикосновения его стилуса некоторые зоны загорались зеленым или красно-оранжевым цветом, - если помощь в моих силах.

- У меня в базовой модели поединка не выходит захват с плеча, никак, - начинать, так сразу с самой сути, - я вообще самый слабый в группе по рукопашному бою, а ведь рост должен быть моим преимуществом. Ты можешь провести со мной пару тренировок? Если есть время, конечно…

«Чтоб я сдох, я должен суметь, - зло крутилось в мозгу Пана, - даже Антона вытерплю лишний час, но я покажу этому… этому… чего я стою!»

- Не в росте дело, Пан, - качнул головой Антон, выйдя из-за стола и подтолкнув Пана в центр комнаты, потом встал чуть позади него, как это делал на тренировке Алексис, и начал объяснять по отдельности, в деталях, каждое движение. Ниже соседа почти на целую голову, Антон двигался удивительно легко и четко, ничуть не уступая Мастеру Бранту, твердо направляя руки и тело мальчишки своими руками:

- Смотри, здесь правая рука идет назад, а левая… Нет-нет, хватая меня за шкирку, ты ничего не добьешься. Тааак, потом чуть наклон… По сути, ты должен перебросить меня через себя… - к удивлению Пана, Антон оказался и правда очень неплохим тренером, и все же он чувствовал себя неловко, - …то, что я ниже тебя, сейчас будет на руку, но надо быть проворнее, с одного взгляда оценивать противника, в чем твое преимущество, а где – слабые места. И решительнее. Следи за реакцией, Пан, ты по сути должен предупредить удар, а не защититься. Запомни, что тренировка ничем не отличается от настоящего поединка.

Тренировка-то не отличается, а вот Алексис… Проклятый мальчишка!

В замедленной драке, словно в танце, молодые люди неловко балансируют между мебелью в центре тесной комнаты.