- Пан, успокойся и послушай меня, хорошо? Нам давно уже пора поговорить нормально…
- «Нормально»? – Краем глаза Мастер успел заметить, как сжались в кулаки ладони выпрямившегося внезапно мальчишки. Как же неприятно смотреть на человека снизу вверх. - Да пошел ты, Алексис Брант. Ты просто жить не можешь спокойно, если есть кто-то, кто тебе не подчиняется. А я тебе не нужен - никогда не был и не буду.
- …но хотел бы. Даже уходя, хотел бы… - Как-то сами собой слова эти точно прозвучали утверждением, а не вопросом. «Если бы только мир был устроен иначе».
- Пошел ты… – прошептал Пан совсем неслышно, качнув головой, и, подцепив на ходу лямку валявшегося на полу у его ног рюкзака, вышел.
Да, видимо «нормально» поговорить им действительно совершенно невозможно. Где бы набраться еще такого нечеловеческого терпения, чтобы выдержать это всё и не сломать мальчишку прежде, чем он сможет сам всё понять.
На следующую пару, проходившую, по счастью, у второго курса, а не первого, мозг, нашептывающий всякие неприятные мысли, удалось отключить, отведя занятие сухо и кратко, только ехать домой почему-то совершенно не хотелось. Алексис зашел к Мастеру Аккерсону и убедился, что никаких новостей о переводах пока еще нет, зашел к Мастеру Бергену, не узнал ровным счетом ничего хотя бы сколько-то важного, вернулся в свой кабинет, неспешно собрал вещи, сам не отдавая себе отчета, зачем снова тянет время, словно ждет чего-то или кого-то, выкурил сигарету и, заперев дверь, вышел, наконец, на улицу к своей машине.
Где-то на задворках сознания мелькнул отчего-то тот июньский день, когда Даниел догнал его на ступенях Академии с просьбой подбросить до дома, а потом, в машине, говорил странные вещи, ошарашившие Алексиса так надолго: «Брант. Если я замечу между тобой и ним хоть какие-то чувства, ты знаешь, что я сделаю».
Разве кто-то еще, кроме предыдущего напарника, сказал бы ему такое? Разве кто-то предупредил бы? Или, может, действительно что-то является не тем, чем кажется, и хватит уже вести себя как слепой кретин, а стоит хотя бы попробовать посмотреть на вещи с другой стороны? Глазами ликвидированного напарника или глазами кадета, считающего себя игрушкой…
«А я тебе не нужен - никогда не был и не буду».
Если единственный способ не потерять его – отказаться от него (или только от всего того, что сам Алексис успел придумать себе в своей дурной голове?), готов ли он пойти на это? Просто представить каждый день без его серо-зеленых глаз и соломенных волос, без его дерзостей и рвущихся изнутри лучей ликования от каждого даже самого маленького успеха в учебе. Без постоянного – пусть и не вполне осознанного – ожидания, что постучавшимся только что в дверь кабинета окажется именно он с очередной порцией претензий и какой-то совершенно не по возрасту детской наивности в проницательных и живых глазах.
Просто увидеть однажды в бледно-серой форме мастера не Колина Кое, похожего на Даниела Оурмана, а его, Пана Вайнке. Не похожего ни на кого.
«Потерять, чтобы не потерять? Какого же дикого ты творишь со мной, мальчишка?.. Подчинение… Да я сам полностью в твоей власти».
Остаток дня пролетел незаметно за подготовкой аттестационных тестов под тихий шелест какой-то полупознавательной передачи с телеэкрана, редкими звонками младшему Бергену и чтением никак не желавшей влезать в голову книги о важнейших принципах работы Совета и советников. Только под вечер всё то, что пряталось весь день в самой глубине сознания, прорвало что вулкан, сжигающий потоком лавы все на своем пути. Да и пропади всё пропадом, хватит безумия. Так будет правильнее – и они оба это знают. И он сам, Мастер Алексис Брант, никогда не позволит Пану отправиться из-за него на место Кира Ивлича. Всё правильно, мальчишка должен идти дальше…даже если это возможно только без него самого.
Гудки на другом конце трубки быстро прервались вопросительным «Да?»
- Пан? Мои извинения, что так поздно.
- Всё в порядке, Мастер, разве кто перед аттестационной неделей ляжет спать в двенадцатом часу?
- Лечь – не ляжет, а беспокоить не положено. Пан, я просто хотел сказать, что рассмотрю твоё сегодняшнее заявление. Но едва ли заранее могу обещать желаемый результат – не помню подобных прецедентов.
Пауза. Ну же, почему теперь ты молчишь?..
- Хорошо. – И почему его голос звучит теперь так глухо, неуверенно и безжизненно?.. – Завтра об этом поговорим, Вы были правы. Храни Империя грядущую встречу.
Не сломаться бы самому прежде мальчишки.
========== Глава 27 Много и мало ==========
Who’ll save your world
If not you tell me who
I will guide you I will guide you
Who’ll save your world
If not you tell me who
Let me guide you and then follow you*
[*Англ. «Кто спасёт твой мир,
Если не ты сам, скажи мне, кто?
Я поведу тебя, я поведу тебя
Кто спасёт твой мир,
Если не ты сам, скажи мне, кто?
Позволь вести тебя, а потом последовать за тобой» (пер. автора)
Из песни группы Deine Lakaien – «Who’ll save your world»]
Наверное, никогда прежде за семнадцать лет жизни Лада не ждала субботней молитвы с таким горячим нетерпением и никогда так воодушевленно не ходила в магазин, забрав Ину из детского сада.
В магазине они с Ией даже не здоровались – только поглядывали друг на друга украдкой между стендов и прилавков, а потом, рискнув, поднимались вместе на лифте каждая до своей квартиры. Порой Ладе казалось, что большего счастья не может и быть – и память услужливо затирала часы и минуты, проведенные наедине в подвале бомбоубежища, и тот странный день в середине июня, когда она внезапно обнаружила себя незваным гостем на кухне дома у простуженной Ии. Лада знала, что так теперь будет, наверное, еще не один раз, что стоит придумать какую-то систему встреч с Ией без Ины, чтоб девочка, упаси Всеединый, не заподозрила чего дурного… Опасаться доноса сестры было вообще ужасно тошно и обидно, но Лада оправдывалась перед собой тем, что желает уберечь и девчонку от…Чего? «Собственного дурного влияния» - сказала бы Ия не без этого своего спокойного сарказма в голосе, и, наверное, была бы права. Как бы то ни было, малой необходимо было остаться в стороне, Ина не должна была даже догадываться о самой возможности своей сестры оказаться неблагонадежной, не должна была даже задуматься об этом. И от этого чувства Ладе снова становилось не по себе, ведь как далеко, оказывается, зашла паранойя и преступность её поведения, если она уже начинает искренне бояться четырехлетней Ины… Тем не менее, что бы ни чувствовала девушка к Ие Мессель, сестра не перестала быть для неё чем-то особенным, светлым сокровищем, которому ни в коем случае нельзя было дать запылиться и поблекнуть, которое недопустимо было запятнать собственной грязью.
Несмотря ни на что, минуты эйфории от кратких, ничем, казалось бы, не заполненных встреч, перевешивали с лихвой часы скуки в домашнем быту или усталости на работе. Минуты эйфории не только и не столько, быть может, от самих встреч или даже от самого факта существования Ии Мессель, сколько от дурманящего ощущения полной власти над собственной жизнью, несмотря ни на какие внешние обязательства. Лада знала – а главное, ощущала всем своим существом в эти дни, - что она может. Даже не имея права, не имея средств, она может всё, потому что она жива, потому что она видит, слышит, мыслит, любит, и список этот можно продолжать бесконечно долго! Эйфория самой жизни переполняла девушку, давая столько сил и энергии, сколько прежде ей не пришло бы и в голову ожидать от хрупкого человеческого тела, а вместе с тем сама она едва не взлетала в небо, неподвластная более силе гравитации.
В звуках почти всюду и почти постоянно включенного телевещания девушка каждый день жадно ловила отзвуки важных новостей – кажется, никогда прежде она не относилась столь трепетно к деталям и мелочам, на которые в другое время не обратила бы и половины своего нынешнего внимания. Порой она замирала за рабочим столом, выпустив из рук очередной треугольник теста, которому должно было вот-вот стать рогаликом, или влажную тряпку для уборки и вслушивалась в голос диктора, едва различимый за шумом кухни. Девушка и сама с трудом могла объяснить себе, чего именно ждет услышать нового или важного, хоть сколько-то правдивого, а не перекроенного на «Средний» лад, но только два имени не давали ей теперь покоя ни днем, ни ночью.
