А что, если он уже внутри?.. Что-то в груди мальчишки ёкнуло остро и больно, и он понял, что пойдет. За ним. До конца. И гори оно всё огнем.
Только сперва всё равно уложит его на лопатки хотя бы раз.
========== Глава 27,5 ==========
…Её имени Грегор уже не помнил. Не то Линда, не то Лайла, не то Лилия – какое-то бесформенно мягкое и возмутившее всех участников рейда своей длиной, не подобающей не то что диким, но и Средним подошедшее бы с немалой натяжкой. Помнил, что волосы у нее были очень сильно курчавыми, тёмными, стянутыми над шеей в хвост черным платком. Его, девятнадцатилетнего, это тогда так удивило, что отпечаталось в голове лучше лица женщины. А женщина была, наверное, значительно старше него, лет тридцати, с худым лицом, усыпанным веснушками и тонкими руками. Хотя, быть может, и несколько младше, просто не по возрасту изможденная и уставшая. Одета она была в истертый джинсовый комбинезон, бывший когда-то, вероятно, голубым, но приобретший со временем какой-то серовато-белесый цвет, и очень просторную вязаную кофту темных тонов, а что было под ними, он не помнил. Помнил только, что Низкий Сектор, сколько бы раз он ни бывал там – а бывал он там за три года раз, наверное, семь или восемь, - всегда производил на него впечатление какого-то временного лагеря нищих беженцев, вызывая тем естественную неприязнь и отторжение. А сами эти дикие, так и не сумевшие поднять свое существование на обломках истребившей саму себя цивилизации до человеческого уровня, упрямо решившие помереть в истерии и разрухе вместо того, чтобы принять простую логику и правила Святой Империи… Что ж, значит, они заслужили всего этого.
Когда рейдеры пришли, женщина закричала что-то, едва завидев их, а из соседнего дома с треснувшим стеклом в окне первого из трех этажей раздался звон ударов, словно кто-то отбивает поварешкой по алюминиевой кастрюле, подавая, вероятно, сигнал к тревоге. В квартале тотчас началась суматоха, какую Грегору и прочим рейдерам не раз уже доводилось наблюдать: кто-то выбегал на улицу в попытке унести ноги, кого-то, прятавшегося в подвалах, находили позже, при более тщательном осмотре. Четырех или пятерых женщин под лазерами прицелов оставили на улице, возле обшарпанной стены одного из покосившихся высотных домов, все они были разные, согласно одному из обязательных условий Верховенствующих: высокие и низкие, темноволосые и светлые, девчонки и взрослые женщины. Одеты они были кто во что горазд, в какие-то невероятно пестрые тряпки, с непокрытыми головами, а двое и вовсе в мужицких штанах, как ни одной цивилизованной Средней (что уж о Высокой говорить!) и в голову не придет одеться… Кто-то плакал и причитал, кто-то просил пощады; Грегор поежился от этой какофонии суматошных звуков. Та, в джинсовом комбинезоне, тоже была в их числе – стояла навытяжку, высоко подняв острый подбородок, теребя в тонких пальцах клапан кармана под грудью, и внимательно изучала лица стоявших перед ней молодых Высоких с оружием на взводе.
Когда Командующий Тарсен отрапортовал во всеуслышание, что живых в квадрате М-15 больше не зафиксировано (одну из девушек у стены, самую молодую, вывернуло после этих слов, а еще двое истерически зарыдали), Низких закрыли в металлической коробке перевозочного фургона и отправили с двумя сопроводительными машинами в Экспериментально-Исследовательскую Клинику №2 в Высокий Сектор.
Наверное, если бы Грегор знал тогда, что в добровольно-принудительном порядке окажется с этого дня втянутым в эксперимент, он сделал бы всё возможное, чтобы не оказаться в числе охранников, а просто вернуться с остальными на базу как бывало всегда прежде.
В клинике привезенных тут же развели по кабинетам – мыть, переодевать, приводить в чувство и брать необходимые анализы. Черноволосая женщина вела себя тихо – в отличие от многих прочих, с кем Грегору доводилось иметь дело, тех, кто успокаивался лишь после большой дозы седативов, как, например, низкорослая блондинка лет семнадцати, которую только что силой приводили в сознание, прежде чем ввести в соседний кабинет. Черноволосая, чьё недопустимое имя начиналось на букву Л, сперва очень долго молчала, только смотрела внимательно на всё происходящее вокруг, а потом вдруг спросила удивительно спокойно и ровно, глядя прямо в его глаза:
- Как такому юному мальчику хватает сил творить такие жестокости?
- Наша работа и наш долг, - ответил он, - поддерживать порядок в Империи и действовать во имя её блага. Мы не знаем жестокости, мы знаем норму.
- Но мы – не Империя, мы же люди, - отозвалась она, не без труда оборачивая к нему голову с высокой кушетки, на которой уже были надежно зафиксированы её запястья и щиколотки.
- Низкие тоже часть Святой Империи. Люди не могут существовать вне Империи, вне порядка и вне здравого рассудка – иначе они становятся подобны диким животным, готовым рвать друг друга на части… Как вы этого не понимаете, живя так, как живёте? Разве не очевидно – если сравнить вашу разруху с нашей цивилизацией. К чему пришли мы, а к чему – вы, когда начинали все с одного и того же?
Доктор Крауш прервал их странный диалог тогда, отозвав молодого рейдера Мессель в лабораторию – так последний тоже стал частью эксперимента, донором семени для рождения ребенка, которого он никогда не желал.
В те девять месяцев, что Низкая, чьё имя он так быстро забыл, вынашивала своё дитя, Грегор приходил иногда в клинику и наблюдал за ней с другими врачами, хотя это и не было его обязанностью или его учебным профилем. Входить с ней в контакт ему теперь было строжайше запрещено, да женщина и сама ни с кем почти не говорила – только с наблюдающим плод доктором Краушем, - а если говорила – то гордо и горько, жалея почему-то их, а не себя.
- Вы заберете её? – Удивительно просто спросила женщина на следующий после родов день. Она была еще бледнее обычного, и веснушки на ее щеках казались почему-то желтоватыми, словно капли дождя на тонкой газетной бумаге.
- Да, - отозвался доктор, не отрываясь от компьютера, на экране которого показывал Грегору какие-то абсолютно непонятные тому графики.
- А меня убьют? «Ликвидируют», это же у вас так называется, да?
- Да, ликвидируют.
- Спасибо, - прошептала она, - что я не годна жить по вашим правилам. Надеюсь, она больше моя дочь, чем Ваша. – В светло-серых глаза не было ни тени страха, только самая малая капля едва уловимой грусти (нет, не грусти, чего-то шире и даже, быть может, проще, для чего молодой рейдер не знал подходящего слова). Это был последний раз, когда Грегор видел черноволосую Низкую, и последнее, что она ему сказала.
А девчонка, рожденная из женского чрева, а не из лабораторной колбы, оказалась на удивление здоровой, только куда более крикливой и беспокойной, чем прочие младенцы, в чье эмбриональное развитие вмешивались по обыкновенным просьбам родителей. Грегор Мессель смотрел на ее сморщенное личико, на ее беспомощность и снова слышал голос той женщины с платком, стягивающем густые волосы: «Как такому юному мальчику хватает сил творить такие жестокости?»
Под предлогом того, что этот ребенок – его, девчонку передали Грегору Мессель, а самого его перевели из рейдерского отдела в пассивное наблюдение за Средним Сектором, со свободной передвижения, достойной пенсией, однако без права на апелляцию как минимум в обозримом будущем. Он назвал дочь Ией и почти возненавидел за свою сломанную жизнь и недостигнутые из-за ее появления цели. Первые три или четыре года он регулярно таскал ее на медицинские исследования, писал отчеты о её здоровье и составлял таблицу сравнительных анализов Ии и стандартного ребенка, выращенного в Центре Зачатия – начальство по-прежнему не питало интереса, как минимум открытого, ни к нему, ни к его нежданной дочери. Двадцатидвухлетний, полный энергии и амбиций, он делал все, что считал возможным и допустимым, чтобы не дать бывшему начальству забыть о своем существовании, поддерживал связь с теми четырьмя, кто оказался в той же ситуации, что и он сам, разбивался в лепешку, чтобы только продолжать делать хотя бы что-то, что смогло бы изменить его жалкое положение… А девочка все росла, и все явственнее в ее лице проявлялись черты не то Линды, не то Лилии, которое Грегору так сильно хотелось забыть. Иногда только едва слышимый внутренний голос нашептывал ему отчего-то, что в его нынешнем существовании, ставшим внезапно застойной лужей, виновата не девчонка и не та темноволосая женщина старше него на добрый десяток лет, имени которой он не помнил, но те, кто пустил его самого на расходный материал для своих экспериментов… Кто запер его в бетонной коробке жилой многоэтажки Среднего Сектора, запер - и забыл, как дети забывают пройденную игру или дочитанную книгу.
