========== Глава 25 Каждый сам ==========
Я рассказал бы тебе всё, что знаю,
Только об этом нельзя говорить
Выпавший снег никогда не растает,
Бог устал нас любить
[* Из песни группы СПЛИН - «Бог устал нас любить»]
В новостях, тихонько бубнивших на кухне, говорили, что на северо-западе первого и второго квартала с неба опять лилась какая-то дрянь - не кислота, конечно, но кожу щипала и в темноте ночи отсвечивала голубоватым. Всеединый на сей счет красноречием не злоупотреблял: “Мы по-прежнему вынуждены расплачиваться за безответственность наших предков” – заявил он и от дальнейших комментариев воздержался. Хотя, если чуть покопаться в прошлом, то о подобных явлениях говорилось на памяти Лады уже отнюдь не впервые, пусть подробностей таких локальных катаклизмов новости и не сообщали, а уж их достоверных причин и подавно. Да, погода в этом году и правда как-то расшалилась совсем уж не на шутку… Лада раньше никогда не считала возможным, что какой-то всего лишь дождь или ветер мог нарушить весь установленный ход жизни – пусть и ненадолго, но всё же, а теперь словно все вероятности – даже самые, казалось бы, невероятные, как бы комично и парадоксально то ни звучало, - сошлись клином на одном единственном человеке – на ней самой, Ладе Карн, вернее, Ладе Шински.
Свадебная церемония много времени не заняла: заявление написали, карточку паспорта перекодировали, на новую униформу разрешение дали, в центр зачатия доступ открыли. Строгая черная шляпка хрупкой Ладе шла, несомненно, куда больше безотрадной серой, хоть и делала её бледное личико еще белее, а новая фамилия пока звучала непривычно – вот и все изменения, касающиеся формальной части процедуры. Смена места жительства, конечно, заставила их с Карлом вдоволь набегаться по паспортным столам и отделениям Службы Контроля и Регистрации Пребывания граждан, но к этой неизбежной бюрократической процедуре Лада отнеслась с удивившим её саму неподдельным спокойствием, несмотря на необходимость несколько раз отпрашиваться с работы, теряя тем самым оплачиваемые часы. В целом, однако, замужняя жизнь была, кажется, не так уж страшна, как отчего-то думалось Ладе всегда прежде – по крайней мере, никаких сверхъестественных изменений в ней не случилось, кроме, пожалуй, самого переезда, что девушка пережила стоически, сжав зубы и не дрогнув ни единым мускулом. Удивительно всё-таки, как сложно, оказывается, становится сдерживать слезы, если однажды позволил себе их пролить. Переезд дался девушки и правда нелегко: покидать стены этого дома было куда более странно, нежели пробовать на вкус свою новую фамилию, заполнять множество анкет в окошке СКРП или смотреть в лицо человеку, с которым теперь, оказывается, связана ее жизнь на многие годы вперед. Девушку не покидало пугающее ощущение, что она закрывает за собой эти двери насовсем, навсегда, что какая-то незримая стена встает против ее воли между нею и всем тем, что вот-вот может остаться теперь в прошлой жизни… И мужчина, придерживавший большую сумку с вещами Лады, стоявший подле нее в стеклянной колбе лифта, являет собой не более чем какую-то нелепую карикатуру на всё то дорогое, на то бесценное сокровище, которое так внезапно появилось в жизни девушки за столь стремительно ушедшее лето.
Ей было всё равно – внутри себя она улыбалась, и видела за закрытыми веками неизменно чуть раскосые темно-карие глаза, светившиеся теплом, любовью и жизнью.
Квартира, в которой теперь жили они с Карлом Шински, досталась молодому человеку в наследство от почившей в позапрошлом месяце тётки, сестры его отца, что, собственно, и послужило отчего-то для его родителей причиной идеи женить младшего сына, - мол, чтоб не пропадало добро даром, раз уж в одиночку он, как любой Средний, не имеет права в нее въехать. Из одиннадцатого квартала Ладу не увезли, хотя передвинуться пришлось порядочно – минут на сорок пути от отчего дома. Внешне, разумеется, это ни на что повлиять не могло и не должно было – приехать в гости в семью не проблема, можно даже все так же забирать Ину из детского садика время от времени, когда позволит график, хотя пора бы уже вообще-то и отцепляться от мамкиной юбки, когда тебе семнадцать и у тебя есть своя новая семья. Карл на этот счет ничего не говорил, однако Лада почему-то прекрасно отдавала себе отчет, что то – лишь до поры до времени, и скоро мотаться с работы под родительскую крышу станет как-то само собой «неправильно»… Сейчас она пользовалась каждой доступной ей минутой. Дело, конечно, было не в одной только Ине, да разве скажешь кому о том, что каждый раз едешь туда караулить вечно запертую соседскую дверь да совсем пропавшую соседскую девчонку? Почти каждый день, выходя с работы, Лада находила причину забежать домой хотя бы на пять минут. А кто знал об этом, кроме консьержа и никогда не спящих камер? Родители в это время еще работали, Карл и подавно, а сестренке хватало простого рассказа о том, какие из оставленных в прошлый раз вещей оказались теперь внезапно необходимы. Лада не знала, что происходило в голове малышки, подозревала ли та что-нибудь, или это невыносимое неизменное спокойствие на её личике действительно было настоящим, а не наложенной маской, но врать ей раз за разом становилось все отвратительнее – Лада ненавидела себя за это и за то, что не могла сказать правды сестре, не могла объяснить, сколь многим хотела бы пожертвовать для ее блага… Только вот это самое «благо» для маленькой Нарьи Карн определяла не Лада, но Империя и Устав, определяла Система, вне которой, как показывали школьные уроки истории, человек был не более, чем диким животным, не подвластным ничему, кроме своих бушующих страстей. И даже теперь, после стольких десятилетий Порядка, установленного Всеединым Владыкой, когда прошлое было искоренено и забыто, их отголоски всё еще слышались порой, проливаясь кислотными дождями на окраинах пограничных с Низким Сектором кварталов Среднего.
После переезда работа стала выматывать намного сильнее. Даже привыкнув вставать утром в начале шестого часа против прежнего седьмого, даже получая удовольствие от большей части выполняемой ею работы, Лада не могла отменить простой человеческой усталости, накатывающей порой внезапными волнами, опуская руки, едва не подкашивающей ноги. Дело, разумеется, было не в работе и не в вопросе раннего начала рабочего дня, и не в вопросе общественного транспорта, частенько глохнущего старыми двигателями. Девушка спрашивала себя порой: «Что я делаю здесь?» и вдруг оказывалось, что простой и очевидный ответ «Зарабатываю деньги на своё существование» отчего-то катастрофически не устраивал её. Должна же была быть какая-то другая причина, другая цель…
Карлу, например, было, наоборот, наплевать – на всё, по большому счету. Лада смотрела на этого высокого, темноволосого парня крепкого телосложения, выглядевшего на фоне хрупкой девушки и вовсе силачом, и спрашивала себя – задавал ли он себе хоть когда-нибудь такие вопросы? Они же фактически ровесники – ему лишь на полгода раньше, чем ей, мартовской, в конце осени стукнет восемнадцать. Карл работал на сталелитейном заводе, работал от рассвета и многим дольше заката, с каким-то сумасшедшем числом переработок, и дома появлялся только спать и есть, и за первую неделю совместной жизни у Лады сложилось четкое впечатление, что ничто иное его вообще и не интересует в этом мире. Но ведь так же не может быть. Или может?.. Девушка вспоминала тот разговор в бомбоубежище, когда будто кто-то другой говорил её устами, и снова и снова спрашивала себя, неужели действительно была так близка к истине? Неужели Средним Сектором правит на самом деле не страх, как она полагала прежде всю жизнь, но усталость, простая усталость, равно моральная и физическая, прививающая полное безразличие ко всему на свете, попросту не дающая ни сил, ни времени ни на что иное, кроме предписанного?.. До пятнадцати лет, до совершеннолетия, ты еще не успеваешь прочувствовать и понять этого, а после ловушка уже захлопывается, обрушивая на твою голову налоги, семью, детей, работу – и тебе не остается ничего другого как примкнуть к сонму «взрослых» - а на деле лишь попросту до безразличия уставших людей.
