Мальчишка, погрузившись в свои мысли, молчал достаточно долго - настолько, что Алексису, признаться, уже даже успело стать чуть не по себе, потом произнес тихо и задумчиво, но удивительно спокойно:

- Не хотел. Знаю, что должен был. Думал даже, что ты меня нарочно проверяешь - и не хотел.

- Типа мне теперь всех кадетов перецеловать? - Алексис едва не поперхнулся едким табачным дымом. - Хорошего ж ты, Средний, обо мне мнения…

- Я о вас всех еще и не такого мнения… Обо всем, расколоться Империи, происходящем, - почему-то теперь недовольное бурчание мальчишки вызывало не головную боль, как обычно, а какое-то странное, почти уютное умиротворение. Точно мозги текут.

- Я думал, ты ненавидишь Средний Сектор.

- Высокий ненавижу сильнее. - Алексис с интересом наблюдал, как меняется выражение лица Пана, непривычно слабо сдерживаемого маской холодного безразличия: глаза того блеснули неизменным упрямым презрением, напряженным, словно всегда ожидающим нападения или толчка в спину. - Вы себе даже не представляете… Никто из Высоких не представляет, какой бывает жизнь. - Губы мальчишки неожиданно дрогнули, наверное, нервно, и это почему-то больно резануло Мастера где-то внутри. - Да и ну их к диким, да? - Внезапно встрепенулся мальчик, странно взглянув на Алексиса. - Мы же сегодня не о работе будем говорить, верно?

Вот что точно сводило с ума, так это лукавый блеск в этих живых глазах.

========== Глава 21 Внутреннее и внешнее ==========

Если и впрямь существует где-то ад, то существует он в голове подростка, вынужденного чужой недоброй волей подавлять себя, скрывать и топтать свою истину, считая её непристойной и недопустимой, считая тем самым непристойным и недопустимым себя самого, выбивающегося из рамок общепринятого стандарта, а оттого неправильного и словно бы подпорченного червоточиной. Вынужденного давлением общества ненавидеть и отрицать что-то важное для себя по той нелепой причине, что едва ли найдет понимание и одобрение среди окружающих, а оттого боящегося даже браться за поиски. Существует этот ад спутанным комом извивающихся змей, жалящих отравой болезненной, а порой и смертоносной – для этой скрываемой, отрицаемой истины, хотя и для самого юного человека порою тоже. Растекающейся по венам, смешивающейся с кровью, пропитывающей всю глубину организма. Такой личный ад не дает покоя ни днем, ни ночью, заставляя все мысли и чувства раз за разом возвращаться к одному и тому же, биться в одну и ту же стену – стену несоответствия внутреннего и внешнего, личного и общего, искреннего и лживого, ад отрицания себя.

***

‘Cause a heart that hurts

Is a heart that works*

[*Англ.«…ведь сердце, которое болит –

Это сердце, которое работает» (пер. автора)

Из песни группы Placebo – “Bright Lights”]

А может быть, все это и не стоило слез?

Когда пыльные ступени бомбоубежища остались позади, когда позади осталась и Ия, отпустившая, наконец, девушку из своих объятий, и желтеющие уже кусты, столь удачно окружающие трансформаторную будку, Лада сделала большой круг по двору, зашла в дальний магазин, словно бы сосредоточенно выискивая что-то среди скудного ассортимента моющих средств, вышла, так ничего и не купив, и направилась спешным шагом домой. Низко надвинутая на лоб шляпка должна была скрыть раскрасневшееся лицо, все еще, наверное, припухшее и нездоровое. Легкие летние сумерки уже легли смутными очертаниями на улицу и двор, куда так некстати стекались постепенно молодые люди и девушки с круглыми нашивками Молодежной Дружины Нравственности на форменной одежде. Странно, но их, некоторые из которых были вовсе младше нее, Лада боялась, пожалуй, куда больше, чем даже комендантов ВПЖ – за непредсказуемость придирок, за мелочность и безжалостность выставляемых обвинений, за острую и чудовищно искреннюю приверженность Системе. А сейчас, когда лицо девушки, быть может, всё еще выдает её неблагонадежность, когда на душе и без них слишком неспокойно – какое уж там «неспокойно», буря бушует! – особенно. Хотя, что еще, кроме ухода в собственные мысли, может наложить на ее лицо эту жуткую маску безразличия ко всему происходящему вокруг? А, может быть, всё это действительно не то, ради чего стоило бы по-настоящему расстраиваться? Девушку словно бы грызло изнутри неведомое сомнение, что всё должно было (или могло было?) быть иначе, если поменять что-то внутри себя самой, а не во внешнем ее окружении… Интересно, не будь Ии, не будь они знакомы, не будь всех тех разговоров, что между ними успели произойти за это лето – как отреагировала бы она, Лада Карн, на вчерашнее известие о скором замужестве? Не случись покушения на Всеединого Управителя, снова зажегшего в ее сердце эту искру детских мечтаний о подвигах и героизме, о том, что можно прожить жизнь по-иному, - разве плакала бы она теперь? Не стань её сердце живым, разве огорчилась бы она? И стоят ли на самом деле её слез чьи-то решения, навязанные перемены, когда теперь внутри нее горит такой огонь, что сожжет на своем пути все неугодное ему?..

Да, разумеется, многому придется учиться заново. Лада знала и помнила, что доступ Ии в бомбоубежище скоро снова будет невозможен, что сама, вероятнее всего, переедет жить к Карлу, если его условия лучше ее (вряд ли уж они останутся жить впятером в двух комнатах, с родителями и Иной), или на новую квартиру, что выделяет Империя молодожёнам, но об этом девушка не имела пока ни малейшего понятия. Придется наверняка долго друг к другу притираться и привыкать, ездить другими путями на работу, менять весь ритм и образ жизни, редко видеть сестрёнку… Только что-то говорило ей, что всё это, оказывается, может быть отнюдь не самым важным, не решающим и не определяющим всю ее жизнь, говорило, что внутри себя девушка не имеет ни малейшего отношения к тому внешнему, что делает Система с её телом, что, там, внутри, огня уже не погасить. «Представь, что дело - в другом, не в том, чего у тебя нет, не в том, где и как тебя ограничивают, уничтожают и ломают, представь… что главное – другое, главное – то, что есть, что у тебя не отнять никакими запретами. Можешь?» Странное ощущение, что эти ее слова, горячо произнесенные девушкой так недавно, словно опередили каким-то удивительным образом события её же жизни – а она только теперь действительно смогла понять их смысл, словно кто-то другой говорил тогда ее губами. Сейчас эти слова показались ей несвоевременными, хотя и едва ли являлись таковыми на самом деле.

Свет фонарей во дворе сменился с бело-желтоватого на красный, оповещая Средних о приближающемся через тридцать минут комендантском часе, Лада нырнула в подъезд многоэтажки, здороваясь мимоходом с уткнувшейся в небольшой портативный телеэкран консьержкой и, дождавшись, когда затворятся за ней двери лифта, прильнула к стеклянной стене его кабины. Перед внутренним взором вопреки ее воле сонмом встали призраки ушедшего лета, живые глаза Ии (такой острый, режущий взгляд по сравнению с тем почти что мягким спокойствием, которое видит она в них теперь), скрытый испуг, недоверчивая благодарность… Призраки эти частенько посещали ее, особенно в этом, казалось бы, с детства привычном месте, но Ладе всё же было странно внезапно осознать, что именно она сделала тогда первый шаг навстречу этой девушке, без которой теперь не представляет собственной жизни ни в прошлом, ни в будущем. Странно, потому что сама она давным-давно привыкла считать себя таким же нелюдимым и запуганным человеком, как и все прочие Средние – такие, какими она привыкла видеть их каждый день… Девушка подумала, а что было бы, если бы в тот вечер она не подала соседке руку помощи – и едва не усмехнулась. Слишком часто что-то она стала задавать себе этот нелепый вопрос «а если бы?..» по любому поводу и почти что без него. И даже не потому, что всё именно так, как оно есть, и лишь так, но потому, что какая, расколоться Империи, разница, что было бы, если сейчас, имея то, что она имеет, она дерзнет назвать себя непонятным доселе словом «счастливая». Закрыв на несколько секунд лицо холодными с улицы ладонями, словно проверяя украдкой кончиками пальцев, спал ли нездоровый отек с век, Лада тихонько улыбнулась своим мыслям самыми лишь уголками губ: какое же это все-таки, оказывается, невероятное чудо – чувствовать, да и попросту даже ощущать в себе эту странную смену настроений и мыслей, кружащихся осенними листьями на ветру…