Или он только в Академии такой дурной? Интересно было бы посмотреть на него, когда он дома и в спокойном состоянии, если такое бывает. А ведь действительно… Смешно (было бы смешно, если бы не было так грустно и было бы разрешено), но вне Академии он ведь никогда толком не разговаривал с Паном. Что-то словно больно резануло молодого человека изнутри – и почему, интересно, эта мысль так неприятна ему? Вне Академии… была встреча на плацу – сперва восхищение в глазах подростка, потом презрение. И были те безумные поцелуи на лестнице в грозу. Испуг и полное…наплевательство, наверное. На всё. Не безразличие, нет, ни разу. И жадный ответ. Неужели это – всё, что он на самом деле знает о мальчишке? О настоящем Пане, а не о Среднем, не о кадете из пятого квартала, не о своем ученике… О мальчишке, не поддающемся никакому пониманию, никакому анализу, резком, отчаянном, искреннем и… влюбленном. И презирающем. Действительно ставящем себя выше них, Высоких, именно будучи Средним… Алексис не понимал. Ломал голову, выворачивал наизнанку все известные ему факты о Среднем Секторе – и не понимал, как подобное возможно. Как возможно это упёртое, гордое непокорство Пана, когда все прочие, бывавшие на его месте, так быстро понимали своё новое место и делали всё возможное, чтобы задержаться на нем как можно дольше? Как возможна его дерзость – не глупая, нет, но абсолютно осознанная, растущая из того самого презрения без капли уважения, которое он снова и снова демонстрировал Мастеру? Это обиженное и высокомерное презрение, сквозившее в каждом слове, сквозившее куда явственнее, нежели запрятанная в самые недостижимые глубины влюбленность и восторженность… Алексис не мог не чувствовать их. Нет, не понимал головой и не видел глазами – но чувствовал чем-то внутри себя, что не могло обманывать его, даже если порой и почти пугало своей нелогичностью.

И это казалось ему невероятным и вовсе невозможным, если бы не происходило с ним здесь и сейчас, каждый день, каждую минуту.

Из тех трех дней, что Алексис дал мальчишке на раздумье, один и правда пришлось провести «далеко отсюда», как в воду глядел, намекая на встречу «где-нибудь не здесь»: нужно было передать кое-какие документы отцовскому сотруднику, что жил за городом, примерно в том же районе, где у самих Брантов был летний дом. Лишних вопросов о том, что за сотрудник и почему бы не пересечься на работе, Мастер задавать, разумеется, не стал – не его дело, а свою часть уговора он выполнил. О пропущенной им лекции в Академии никто даже и не заикнулся – видать, папаша свое слово замолвил. Вечно он сует свой нос, куда не надо, словно Алексис сам своих дел не в состоянии решить…

Встречу с Паном назначили кое-как, мимоходом в коридорах – неловко, глупо и как-то неправильно, хотя мальчишка и выглядел скорее заинтригованным, нежели подозрительным. И как-то он будет от вопросов Антона отбиваться? Не его, Алексиса, в общем-то, забота, но всё же это настораживало – не только из-за того, что напрямую касалось его самого, но из-за ответственности за каждого из этих Средних ребят, лежавшей на его плечах. Мало он мальчишке уже проблем доставил, так теперь и совсем с ума сошел… О том, что Пану вольно одеваться, выходя на улицу, пока еще запрещено, Алексис, разумеется, помнил – потому и оделся так сам, благо у Мастера с этим сложностей нет, в светлые брюки с темно-зеленой рубашкой. А то хороши же они будут каждый со своими «опознавательными знаками» в сумерках парка – хочешь – не хочешь, а заглядишься. Не то, что бы Алексис нервничал, но что-то внутри все же опасливо шевелилось – не то сомнением, не то едва уловимым волнением… да уж, не каждый день ему доводится с собственными учениками гулять. Кольцо на указательном пальце, конечно, немало его смущало, однако бинт мог бы вызвать слишком много ненужных вопросов, а снять кольцо рука не поднялась тем более – уж лучше её в карман почаще прятать.

Полупустой вечерний автобус и шум метро словно лишь подчеркнули странность, если не абсурдность происходящего – Алексис не смог бы навскидку ответить, как давно последний раз пользовался ими, а не личным автомобилем, оставшемся на своей площадке 38-А минус третьего яруса подземной стоянки. Алексис разглядывал безразличные лица людей, окружавших его в вагоне и на эскалаторах, и чувствовал себя инопланетянином среди них, инопланетянином, по какой-то нелепой насмешке судьбы принявшим человеческую форму. Мастер чувствовал себя рассеянным и напряженным, и в голове его словно гулко гуляли какие-то зыбкие образы и тени мыслей, никак не связанные меж собой. Всё было не так – не так, как положено, как надо, как нормально, как ожидаемо, как привычно – и это буквально сводило молодого человека с ума.

Всё было так, как хотелось.

Нелепо, но это странное и такое непривычное ощущение затмевало и сводило на нет все прочие сомнения.

Мальчишку Алексис увидел, едва выйдя из метро, - видимо, на одном поезде приехали, идеальный вариант; ускорив шаг, он догнал Пана, шагавшего в нескольких метрах впереди. Кадет заметно вздрогнул, ощутив на своем плече прикосновение чьей-то ладони, и чересчур резко обернулся.

- Ээээ… Добрый вечер.

- Привет, Пан. Здорово вышло, что никто никого не ждал. Идем?

- Угу. – Мальчишка растерянно кивнул, явно не зная, как вести себя и что вообще предпринять, словно все еще не понимая происходящего, и послушно направился вслед за Мастером в арку главного входа.

Главное, не дать ему даже заподозрить, что и Мастер может внутри себя быть не более уверенным, чем сам Пан.

В парке было не особенно людно и уже совсем по-осеннему мрачно в этот пасмурный августовский вечер, какие-то студенты сидели на лавочке рядком, что воробьи, уткнувшись каждый в свой учебный планшет, молодая женщина с коляской неспешно прошла мимо… Высокие же имеют полное право выйти на прогулку вечером, так отчего он чувствует себя преступником? Только всё окружающее в какой-то момент остро показалось Мастеру не более чем безвкусной декорацией, не имеющей по сути своей ровным счетом никакого отношения к происходящему на самом деле, и это ощущение выбило его из колеи, заставляя перевести взгляд на шагавшего плечом к плечу с ним мальчишку в кадетской форме. Интересно, о чем он думает сейчас?

Алексис свернул с выложенной крупной плиткой, идеально чистой дорожки на какую-то узкую тропку, уводящую в глубь высоких, сероватых от летней пыли кустов, хоть немного подальше от чужих ушей, даже если никому и нет до них дела; кадет напряженно следовал за ним.

- Ну что, хватит притворяться, Пан? - Слова, негромко произнесенные, наконец, Алексисом, прозвучали для него самого словно предложение перемирия, долгожданное, но стоящее большой крови и немалых усилий.

- Я и не… - Пан запнулся, кажется, уловив в голосе Мастера эти почти мягкие нотки, и глаза его оттенили удивление и сомнение. - Только после тебя. - Пробурчал он даже как-то смущённо. Алексис сдержал невольную улыбку:

- Мы оба, Пан. - Кивнул он, глядя на мальчишку.

- И что ты предлагаешь? Как? То есть… - Вопросы тотчас посыпались градом - а он как всегда в своём репертуаре…

- Да как хочешь, Пан, - пожал плечами парень, - просто надоело до смерти, нет? - Высокий вопросительно взглянул на мальчика, читая в лице того все большее изумление, и почувствовал, как, теплея, чуть-чуть ослаб этот жуткий узел, стягивающий его грудь с тех самых пор, как он поцеловал этого балбеса, и завертелась вся эта жуткая заварушка.

- Что надоело? - Вот ведь любопытный еж, высовывающий нос из норки в неурочный час.

- Всё. - Тяжело выдохнул Алексис, доставая из пачки сигарету и закуривая. - А тебе - нет?

- Ну… - Пан явно замялся, словно все еще ожидая от этой встречи какого-то подвоха.

- Слушай, парень, брось уже меня бояться, - взгляд зеленых глаз стремительно уткнулся в землю, встретившись со взглядом синих, - ага, и вот это тоже. - Алексис внезапно понял, что хочет отчего-то в голос смеяться над бредовостью и невозможностью ситуации, смеяться истерично и безумно, но от всего сердца, как не бывало, наверное, никогда в его жизни. - Ты меня не сдал, когда было положено, мог, а, может, даже и хотел - и это многого стоит. По крайней мере, для меня, Пан Вайнке.