Полный сомнений и сожалений, август тем временем навалился душащей ватной подушкой, погрузившей Средний Сектор в сплошную пелену пыли над перегретым асфальтом, и никакое дуновение ветра не было в состоянии хоть немного разогнать густой воздух даже на уровне верхних этажей. Печь в пекарне топила нещадно, заставляя девчонку обливаться на работе потом, и каждая минута, выкроенная на глоток воздуха у двери черного хода, казалась едва ли не райским наслаждением в этой вечной духоте, повторяющейся неизменно день за днем. Только внутри все трепетало и почти даже тряслось, когда мысли возвращались к происшедшему эпизоду – а возвращались они регулярно, - и ощущение было такое, словно где-то там, вдали от нее, Ия решает теперь судьбы мира, к которым ей самой доступ отчего-то закрыт уже навсегда. В голову непременно лезли воспоминания об июне, о первых их встречах, о тех сомнениях, почти истеричных, когда она, Лада, подозревала в Ие подсадную Высокую, которые теперь казались столь абсурдными, что хоть смейся. Только вот смеяться не хотелось. Удивительно – всего-то два месяца минуло, как они знакомы, а ощущение, будто никакого «до» этого знакомства и этого человека вообще не было в ее жизни и быть не могло.
И все же вечер, следовавший за очередным рабочем днем, такой же душный и невыносимо жаркий, принес после скромного ужина известия, заставившие девушку слишком уж резко вернуться к реальности, как раз, наверное, той самой, что и была этим самым «до» их с Ией удивительного знакомства.
- Лада, послушай, - начала Дара Карн тихо и спешно, почти сбивчиво, явно нервничая от мыслей о том, что собиралась сообщить дочери, - послушай меня, пожалуйста. Эрик… В общем, у папы на работе случилось недоразумение. Его подставили, Лада, это не его вина, что так вышло…
«И чего она его вечно выгораживает, вечно стелется?.. Ну, накосячил он в чем-то, дальше-то что? У всех бывает, а он как будто сверхчеловек, как же…»
- …словом, папа потерял работу.
«Что?»
- И мы решили… - Дара взглянула на дочь, потом спешно отвела глаза. Удивительно, как невыносимо тяжело в какой-то момент становилось на сердце, если общаться с мамой чуть дольше обычного, если заметить эту ее манеру речи, неровную, словно всё время в чём-то оправдывающуюся… - Лада, помнишь Шински, Мора Шински, они работают… Работали раньше на одном этаже с папой, помнишь? Его сын, младший, Карл, вы с ним в детстве играли, не помнишь? Так вот Карл, да… Вы с ним отлично ладили, правда же? Это для твоего же блага, понимаешь, я папу вообще не знала, когда меня за него выдали в шестнадцать.
Что? Замуж? За Карла Шински? Сейчас?.. Комната со всей мебелью куда-то плавно поплыла перед глазами девушки.
- Вы с ума сошли, мам?.. – Прошептала она ошарашено. - Я же работаю, я могу сейчас свой налог сама платить… При чем здесь папа вообще? Как вы могли это связать? - непонимание, гнев и паника разом захлестнули Ладу тяжелой волной, не оставляя сил сохранить внешнее благоразумие. - При чем здесь я? – Она искала взгляда матери, но та упорно отводила глаза, разглядывая ромбы на потертой кухонной скатерти. - Маааам… А они уже знают, ну, Мор и Карл, вы сказали им уже? Вы что, уже все решили?..
Нет, не может быть такого. Невозможно. Не с ней. С кем угодно, но не с ней. Никак… Не сейчас…
- Мору…
- Мору Шински уже сказали? Уже, правда, всё решили? А он что? А Карл? – Тысяча вопросов билась о черепную коробку, пытаясь найти выход. - Как вы могли, мам, почему вы не спросили?..
Лада поняла внезапно, что руки ее, крепко стиснув подол домашнего платья, мелко и часто дрожат – разом от шока, напряжения и закипающего где-то в глубине груди негодования. Голос сел в шепот – иначе сорвался бы в крик – и казался ей самой каким-то чужим и незнакомым.
- Лада, успокойся. – В голосе матери, всегда тихом и нерешительном, внезапно послышалась незнакомая холодная твердость. - Это совершенно нормально, я не понимаю, чего ломать трагедию. Тебе семнадцать лет, ты взрослая женщина, способная помогать семье и платить налог, сама же говоришь. Так что мешает сделать следующий шаг? Что за паника такая ребяческая? Успокойся, пожалуйста, и соблюдай Устав. Ну что в этом плохого, подумай сама…
Лада с трудом проглотила подступивший к горлу ком. Собраться. Надо собраться. Может, мать права, какая разница? Или… а если ее выставят жить к этому Карлу? А если квартиру дадут неизвестно в каком квартале? А если Ия… Сломаться Империи…
- Да, мам.
Маленькая Ина осторожно выглянула из комнаты, стоило лишь Даре Карн выйти из кухни, сочтя разговор завершенным.
- Ладу увезут? – Тихо произнесла девочка, как всегда чуть исподлобья глядя своими по-детски огромными глазами.
Девушка вздрогнула и подняла на малышку взгляд – та лишь сверлила сестру своим в этой удивительно взрослой, задумчивой манере.
- Не знаю, моя маленькая, - как выразить эту ласку, когда на нее нет ни слов, ни сил, ни малейшего дозволения? Лада подошла к Ине и, погладив по голове, скользнула мимо нее в их общую комнату, полутемную в летних сумерках, - не знаю. - Внутри внезапно стало пусто и гулко, только бился, конвульсивно сжимаясь, какой-то холодный комок на уровне живота. Девушка опустилась на одно колено и неловко, словно пугливо прижала девчушку к себе.
Дело ведь не только в Ие.
Странным оказалось и осознание этой волны эмоций, что захлестнула ее с головой от услышанной новости. Почему? Ведь и не такое случалось в жизни, да и не такое делала, согнув собственную волю, а теперь вдруг такой закатила концерт, что хоть стой, хоть падай. Словно какой спусковой крючок нажали внутри, разблокировав эту многотонную стену, что отделяла ее всю жизнь от внешнего мира.
Тесная, захламленная лоджия и тонкая сигарета в дрожащих пальцах. И шум улицы, словно где-то в отдалении, мутным пятном на краю сознания. Гудки в телефонной трубке.
Пропади все пропадом.
- Алло? – И словно дрожью по телу.
- Ия… - шепот Лады звенел дрожью. - Ия, можешь говорить?
- Здравствуйте… - осторожничает. - А что случилось? – Лада буквально увидела перед глазами её чуть нахмурившееся лицо, тонкие темные брови, съехавшие на переносицу против всех Уставов, какой она бывала только в убежище, когда разговор заводил девочек в совсем уже бунтарские и беззаконные дебри.
- Меня… замуж выдают. Потому что мне уже семнадцать, у папы проблемы, и все считают… считают, что… - голос девушки оборвался, задушенный рыданиями без слез. - Что пора стать взрослой, наконец, - выдохнула она, собрав в кулак всю свою волю.
Тишина.
Только не молчи, Ия, пожалуйста, только не молчи. Скажи что угодно, скажи даже, что тебе даром не сдались мои проблемы после той глупой выходки, что знать меня не хочешь больше, сумасшедшую, только скажи. Просто чтобы знать, чтобы не иметь пустой надежды, что еще можно что-то сохранить, вернуть, спасти. Только не молчи.
- Как и в прошлый раз, хорошо? Завтра.
Значит, в начале пятого она окажется проходящей мимо школы. Святая Империя, как только дожить до этого «завтра»?
- Да… - выдох, а в трубке уже снова гудки. А она, Ия, должно быть, где-то совсем рядом, направо по коридору, за железной дверью, всего за парой стен – и так невыразимо далеко, мучительно и непреодолимо.
Завтра.
***
Кажется, все самые масштабные катастрофы, преследовавшие Пана все это заканчивающееся уже лето, свелись внезапно к двум вещам: дома (вернее, в общежитии, ибо, где сейчас находилось это самое «дома», сказать было сложно) – готовка, в Академии – рукопашный бой. Если с первым еще можно было найти хоть какой-то выход – свалить на выходные к родителям или питаться исключительно макаронами с сосисками (даже яичница, чтоб она неладна была, всегда находила способ пригореть), то второе и подавно вгоняло мальчишку в уныние. Нет, помахать кулаками Пан в свои неполные пятнадцать был не дурак, но только это как-то вовсе не вязалось с отработкой каких-то там сложных захватов на Мастере Бранте на виду у всех одногруппников. Не только на нем, конечно, с тренером по физ. подготовке все было как-то проще, хотя тоже не подарок, но Алексис… Вечно из-за него все идет кувырком.
