Впрочем, что за мысли такие, она же не собирается ничего… Она уже собралась и уже сделала, что б ей пусто было. Ооо, Святая Империя, и как она могла только послушать Ию и решиться на это безумие?.. Если тогда, во время грозы, она могла еще на что-то списать замыкание, произошедшее в ее голове, могла оправдать собственную несдержанность, то теперь…
Право, что-то невероятное творится в ее жизни последние пару месяцев, да что в ее! Во всей Империи…И все изменится. В смысле, не прекратит происходить, быть может, даже станет серьезнее… Нет, это, конечно, преступление – такое помыслить, да и как возможен порядок вне Империи, подумать смешно… А жить тогда, что, как дикие? Холодок пробегал по спине от такой мысли. И все же что-то теперь непременно будет иначе, что-то словно шевелится внутри всего механизма, винтиком которого она и сама являлась, что-то рокочет тихо-тихо, но так угрожающе голосами непокорённых… Ах, что-то будет! Будет скорее и серьезнее, чем помыслить дозволено, страшно будет… Если б только маленькую Ину вытащить еще из этой средней трясины! Если б только понять, «прощупать» эту самую «другую» Ладу, что зашевелилась внутри, будто от спячки многолетней проснувшись, если б только стать сильнее, и решительнее, и попросту лучше…
«Средняя». Слово это всегда звучало для Лады клеймом, приговором - средняя во всем и всегда, никакая. Особенно теперь, когда она узнала новую Ию, смелую и дерзкую, умеющую и не боящуюся использовать обстоятельства в свою пользу. Умеющую оставаться в Системе, неуловимо и незримо выходя за ее рамки, такую особенную… После этого вечера хотелось выть и лезть на стену: разом от осознания своей никчемности в Системе, осознания себя не более чем расходным материалом Империи, о котором сама же она и говорила, а в то же время - прыгать восторженным щенком от одного воспоминания об Ие Мессель и того совершенно невероятного места, в которое последняя ее привела, и от щемящего доверия, и от эйфории становящихся словами мыслей, мыслей, что гудящим ульем в голове не дают покоя так часто, да что там, каждый вечер после главного выпуска новостей, после каждого разговора родителей о закончившемся рабочем дне, после каждого восхваляющего Всеединого Владыку стишка, рассказанного маленькой Нарьей наизусть… Святая Империя, как же хочется сбежать из этого мрака и быть как Ия, дорасти до нее, взять ту же планку находчивости и бесстрашия. И не важно даже, сколь немного Лада знает о ней сейчас, этого достаточно, совершенно достаточно, чтобы все стало понятно – ей одной, разумеется, вернее, им двоим… Достаточно, чтобы мечтать немножко о большем, да что там… чтобы просто мечтать. И стремиться. И быть лучше – во всем. И строить новую себя, пусть и в самой глубине, под коркой уставных норм, просто чувствовать ее, настоящую, каждой клеткой. Хотя бы перестать для начала, наконец, до дрожи бояться собственной тени.
Словно головой в ведро ледяной воды опустили – и так же резко вынули, и кожа горит и теплеет на воздухе. Лада уткнулась лицом в подушку так глубоко и плотно, что едва не начала задыхаться, и улыбнулась широко-широко, с каким-то словно победным ликованием, зажмурилась, что слезы выступили в уголках глаз, тотчас впитываясь в белую ткань наволочки. Святая Империя, что же творится с ней?… Что же ты делаешь, Ия Мессель, что ей теперь еще так долго не уснуть…
Странно, но слова, вслух произнесенные самой Ладой в тот странный вечер, заставили девушку немного иначе взглянуть на события нового и многих последующих дней. С работы пришлось отпроситься пораньше – чтоб успеть по просьбе матери доехать и попасть в приёмные часы в Управление Жилым Фондом Среднего Сектора по Одиннадцатому Кварталу, что всегда почему-то оказывалось делом долгим и непростым. Семнадцатилетней Ладе, частенько прозябавшей часами в очередях, занимаясь оплатой домашних счетов, всегда было удивительно, отчего нельзя перенести весь этот процесс в виртуальную систему, отчего каждый раз необходимо паспортом и своим присутствием подтверждать свою, налогоплательщика, личность… Не всё ли равно, кто платит, если платит регулярно и честно? Тем более, если карта безналичной оплаты уже сама по себе предусмотрительно встроена в паспорт гражданина. Или хотя бы, на худой конец, почему нельзя платить разом, в одном и том же разнесчастном окне и за электроэнергию, и за воду, и за обслуживание дома, и за занимаемую жилую площадь?.. Почему нельзя разделить Управление Жилым Фондом хотя бы на пару частей и разнести по разным концам квартала, чтобы не весь одиннадцатый пытался разом впихнуться в три окна, но его половина?
«Высоким ведь нужны наши пустые головы, верно? Высоким нужны наши покорность и бессилие, да просто усталость… Что бы мы чувствовали себя неполноценными». И как только она посмела сказать это вчера?
Второе окно. Восьмое. «Девушка, у меня система зависла, подождите. Так много людей сегодня». Четвертое. «Девушка, а я за этим молодым человеком стояла, он Вам что, не сказал?» Снова второе. Серая форма, серые стены, серые лица. Жужжание старого кондиционера, истерически рвущего спёртый, жаркий воздух. И, наконец, последнее подтверждение, крыльцо, глоток свежего летнего воздуха. Ну уж нет, она больше не поддастся на эту провокацию. Она человек, и не может такого быть, что бы один человек был первого сорта, а другой – второго.
***
Все же удивительно, сколь быстро человек привыкает к хорошему (к плохому в общем-то тоже, если прожил так всю жизнь, но речь не о том): в Высоком Секторе Пану нравилось. Нравился льющийся со всех сторон поток рекламной информации, навязчиво намекающей жителям, что они не смогу почувствовать себя достойными и полноценными Высокими без предлагаемых товаров и услуг, нравилось, как выглядят люди, позволявшие себе выйти на улицу не в форме (интересно, а ему самому, кадету, можно ли появляться на улице свободно одетым? Черт возьми, он даже таких мелочей все еще не знает… Хотя это как-то даже и не представляется толком), нравилась неслыханная чистота тротуаров без привычного для пятого квартала слоя пыли, нравились красивые автомобили… И пусть здравый смысл и шептал на задворках сознания, что, чего бы Пан ни смог достичь на своем новом пути, он навсегда останется в этом сияющем мире чужим и второсортным, но было и что-то еще, что каждый раз доставляло ему удовольствие от возвращения, рисуя Средний Сектор с каждым днем все более и более мрачными красками. Да и как вернуться к той, прошлой жизни, когда в глазах бывших одноклассников он смотрится теперь едва ли не предателем, купленным Высокими за красивую жизнь, от которого и ожидать-то только доноса?.. Уже не дома там и еще не дома здесь, Пан завис где-то на границе жизней, завис так шатко и ненадёжно. Кто их знает, конечно, этих Высоких, что происходит за закрытыми дверям их квартир, но не может же оно быть хуже, чем в пятом квартале Среднего… Только, несмотря на восторг от своего нового мира, Пан чувствовал себя потерянным и разбитым на куски – слишком очевидна и ужасна была эта пропасть несоответствия между Высоким и Средним, слишком радикально требовалось ему пересмотреть все свои прежние устои и убеждения относительно всей жизни, а он не был к этому готов. Четырнадцать лет в пятом квартале дали ему совсем другой мир, и, как признать само право на существование Высокого Сектора таким, каким он оказался на самом деле, мальчишка еще не знал.
Между ребятами из группы отношения оставались по-прежнему напряженными, хотя Пану и хотелось списать это на понятную нервозность подростков, чья жизнь сделала внезапно такой резкий поворот. Пан только знал, что Кир уже заселился в общагу, а Колин, как и он сам, собирается со дня на день перевозить вещи, да это разве общение? Парни - не считая братьев - держались все больше особняком, приглядываясь друг к другу, очень разные, но Пан все же чувствовал меж ними некое единство и почему-то был уверен, что именно вместе они могли бы стать в будущем отличной командой.
Дожить бы еще до этого будущего.
А еще Мастер Оурман. Косится на него, глаз не спускает… Вообще-то этот Оурман - парень неплохой, только бы говорил не так бешено быстро и не бросал на него, Пана, такие странные взгляды украдкой. На других он почему-то так не смотрит. Или это уже привет от мании преследования?..
