- Они звонят мне каждый раз, отчитываются, что сделали. – Отозвалась девушка. – Славься Империя, но камеры они оставили напоследок. Видать, так делают, что сами не рискуют перед камерами светиться, - усмехнулась она, - правда, это только до осени…
Но Лада, кажется, уже не слышала ее последних слов, устремив взгляд на противоположную стену, куда-то мимо длинных столов и нар.
- Книги, - выдохнула она зачарованно, - бумажные книги! - Она перевела взгляд на Ию и удивленно заморгала, словно не веря собственным глазам. - Так много бумажных книг в одном месте, с ума сойти… Ты их читала?
- Ну, кое-что читала… - замялась девушка, опускаясь на корточки возле замершей подле нижних полок с книгами подруги, - Там ничего особенного нет, кроме… кроме Устава, представляешь? – Одним звуком выдохнула она.
- Устава? – Лада взглянула на подругу расширившимся от удивления глазами. - Полного Устава?
- Только для Средних, конечно, с ума сошла – полного… - Ия недобро фыркнула, - Мы нашей-то части в глаза не видели кроме тех считанных глав, что с младенчества вбиваются в голову, а ты говоришь «Полный»…Может, Высокое издание – вообще миф, кто их знает, что у них там творится. Отец, конечно, не рассказывал никогда, да иногда всё-таки случалось обмолвиться, ну, и вообще, многое же говорят, - она выпрямилась, помогая подняться и Ладе, крепко вцепившейся руками в запыленную книгу, - многие же говорят, что там совсем другой мир, а Высокие – совсем другой расы, нежели мы. - Ия не смогла отчего-то сдержать вздоха, хотя и едва ли сама отдавала себе отчет, о чем конкретно подумала в тот момент: об отце, о матери или же обо всей Системе в целом.
- Еще бы не другой, - тихо отозвалась Лада, - мы – муравьи, тупая рабочая сила. – Она опустилась на самый краешек длинной скамьи, глядя расфокусированным взглядом куда-то в пустоту перед собой и словно бы совершенно забыв о присутствии Ии в этом странном помещении. - Они требуют от нас быть идеальными, соответствовать всем параметрам нормы – только требования их невыполнимы, потому что невозможно так себя убить, оставшись живым. Не знаю уж, как для Высоких, но для Средних – точно невыполнимы. Удобно, да? Этими невыполнимыми нормами они заставляют нас чувствовать себя виноватыми и чуть ущербными, но вместе с тем вроде как и стремиться стать лучше, идеал-то перед глазами… Хотя где это он перед глазами? Он только в Уставе и в идеологических воспитательных рассказах, а на деле мы его не видели никогда и даже не замечаем этого. Только смотрим друг на друга и на себя самих и сравниваем с этой самой «нормой», прячем еще глубже свои и без того затоптанные эмоции, и окончательно убеждаемся в своей несостоятельности… - голос ее был абсолютно бесцветным и сухим, идеально для Устава, который девчонка теперь держала в своих тонких руках, но у Ии недобро засосало под ложечкой, - Система отлично отлажена, не придраться.
- Лада… - неуверенно начала было Ия, но та и правда словно не слышала ее, продолжая свою речь, обращенную в пустоту перед ее взглядом, словно выговориться было для неё единственным важным сейчас, вопросом жизни и смерти..
- А еще, например, смотри: обычная трудовая норма в Среднем – десятичасовой рабочий день, положим, плюс-минус час на обед. Средние работают в большинстве своем на то, чтобы попросту свести концы с концами и оплатить все нескончаемые счета и налоги, непрерывно растущие и множащиеся. С девяти до половины восьмого, каждый день, представь. Мы счастливчики, что еще почти дети, что можем так или иначе получить послабление, да и то, часто ли? Но однажды Система полностью сожрёт и нас обеих, мы станем такими же: работа по будням и полный дом детей по «выходным», стирка, уборка, готовка, и молельные собрания, разумеется… Средние изо дня в день приползают с работы никакие от усталости, включают телевизоры или социальные сети, чтобы хоть как-то отвлечь мозг, и без того не у всех утруждаемый, потом ложатся спать, чтобы на следующий день повторить тот же путь до работы, а с работы – до дома… А чего ради? Ты прежде спрашивала себя об этом? – Лада подняла лицо и посмотрела на Ию таким светлым, незамутнённо чистым взглядом, никак не подходившим к сказанным ею словам, что к горлу второй девушки подступил какой-то душащий ком. – Высоким ведь нужны наши пустые головы, верно? Высоким нужны наши покорность и бессилие, да просто усталость… И все это знают, ну, многие, наверное, только вслух никто не посмеет сказать. Упаси Империя такое сказать вслух…
Ия смотрела на соседку заворожено, почти напугано, будто увидев в новом свете эту маленькую женщину, болезненно хрупкую, ссутулившуюся под тяжестью собственного молчания. Что-то происходит в ее аккуратно причесанной головке, о чем никто, кроме нее самой, Лады Карн, никогда и ни за что не узнает? Сколько слов прячется за молчанием и сколько гордости – за покорностью?.. Всю жизнь считавшая себя взрослее, умнее и – из-за этого – почти даже выше своих ровесников, а то и старших людей, теперь Ия чувствовала растерянность и смущение. Кто эта удивительная девушка перед ней, за какие заслуги – и ради чего? – послала ей её судьба?.. Странность, почти абсурдность ситуации, в которой они находились теперь, помещения и той невероятной доверчивости, которую вдруг обнажила перед ней Лада, выбивали Ию из колеи привычной жизни, спутывали мысли. Щеки отчего-то жарко горели. Такого ведь не бывает, не может, и всё же…
И всё же они здесь и сейчас, всё еще не потерявшие самих себя в средних буднях Империи. Вдвоём.
***
И на кой этот мальчишка теперь пришел? Алексис был зол. Пан что, думает, что он, Алексис, вот так просто возьмет и скажет: «Переезжай давай, хватит комедию ломать»? Черта с два! Он еще не настолько сошел с ума в этом внезапно свалившемся ему на голову бреду, чтобы забыть свое место, работу и достоинство. Каких, позвольте спросить, советов он от него ждет? И все же было в этой встрече и в этом странном спектакле, разыгранном парнями в его, Алексиса Бранта, кабинете, нечто, принесшее несомненное удовлетворение и даже некоторое душевное спокойствие – пусть уж лучше оба они будут упрямствовать или играть в поддавки, чем всё (кстати, что «всё»?) закончится, даже толком не начавшись, чьим-то доносом. Нет, все не так просто, все выходит за рамки привычных сюжетов: мальчишка его не сдаст. Горячей волной поднималось внутри какое-то неописуемое, восторженное ликование. Мальчишка вообще… Нет, нет, нельзя себе позволять эту безумную надежду. Или он уже позволил ее себе?.. Странное дело, но, когда схлынула это аффективная внутренняя дрожь, осадок остался куда более приятный, чем Мастер мог бы от себя ожидать. Осталось какое-то лукавое самодовольство и совсем мальчишеское любопытство, живой интерес, что же будет дальше, как выпадут кости, если Пан Вайнке и правда таков, каким уже успел его так легкомысленно (и тем самым так не похоже на себя самого) придумать себе Алексис. Но именно эта встреча и этот странный, даже, на самом деле, весьма дурной разговор полунамеками, который теперь произошел между ними впервые после того инцидента, открыли ему этот совершенно очевидный факт: Пан не донесет, ему самому, каким бы бредом безумца это ни показалось, как минимум любопытно, что же будет дальше. И мысль эту все сложнее было прогнать из головы, когда она так крепко зацепилась там и так настойчиво порывалась вылиться шальной ухмылкой на лицо Мастера. И страх - это омерзительное чувство, что накатило тошнотворной волной в день грозы, странно смешавшееся после поцелуя с безумием ликования, - постепенно отступал, освобождая место для чего-то иного, нового, чему молодой человек не мог дать названия, не имея опыта испытать подобного прежде. Единственное, что он мог сказать с уверенностью - что холодный, отточенный логикой ум его оказывался бессилен перед водоворотом сумбурных чувств, не дававших более Алексису покоя ни днем, ни ночью.
Асфальт плавился в лучах палящего летнего солнца, уже достаточно низко нависшего над линией горизонта, однако все такого же раскаленного, и отдаленный шум широкой дороги наполнял двор высокого дома монотонным гудением, многократно отражаясь от пыльных стен из бетона и металла. Редкая листва деревьев, маячивших перед балконом Бранта, еще недавно такая зеленая, уже, казалось, готовилась к приходу осени, сероватая, запыленная, словно уставшая от духоты июля. Жара выбивала Алексиса из колеи, даже кондиционер, выставленный едва ли на 20 градусов, не спасал от умопомрачающей духоты, преследовавшей его как в Академии, так и дома. Мастер сидел в своем напоминающем половинку яйца кресле с легким компьютером на коленях, и быстро-быстро скользил пальцами по плоским клавишам, когда внимание его, едва успевшее снова сосредоточиться на работе, а не посторонних мыслях, было вновь отвлечено – на этот раз звонком Даниела.
