Консьерж пулей пролетел мимо них и выскочил во двор. Ие показалось на мгновение, что она в трансе, что все не по-настоящему, не наяву, а она просто видит странный сон, от которого ее пробудил удивительно спокойный голос соседки:
- Это авария? – Вопрос Лады повис в воздухе. - Провода оборвало? – Голос ее звучал глухо, почти даже безжизненно. - И никто не наблюдает?.. Сейчас, в смысле…
Она перевела взгляд на стоящую перед ней Ию и уставилась немигающим взглядом, словно пытаясь просверлить девушку насквозь, отчего та даже почувствовала себя несколько неуютно, и не дала ей закончить начатую речь, прерывая своей, пламенной и почти что даже вдохновленной, если только то могло быть возможно, не входя в противоречия с Уставом.
А потом что-то пошло не так. Нет, дело не в электроэнергии – на нее Ия, к собственному удивлению, вообще обратила внимания не столь много, сколь следовало бы ожидать, - дело в том, какой ошалелый бред начала вдруг нести Лада: о Высоких, о том, как права Система, и каких-то фатальных ошибках… Голос ее, даже специально чуть приглушённый, звенел в пустой парадной как-то слишком громко, но за деланными уверенностью и безразличием Ие совершенно ясно слышался какой-то истеричный надрыв, от которого по рукам противно побежали мурашки. Что за?..
- Довольно, - сглотнув противный комок, застрявший поперек горла от этой жуткой речи с металлическим привкусом фальши, прошептала Ия едва слышно в шуме грозы и ветра, словно бы чужим голосом, - пожалуйста, довольно.
Где-то наверху, на втором или третьем этаже, вдруг гулко хлопнула входная дверь, но никто не спустился, а Лада словно бы и вовсе не услышала этого резкого звука. Она подняла на девушку взгляд нежно-карих глаз, опущенных к полу на протяжении всей ее спешной и странной речи, и Ия увидела в них разом страх и безысходность, как будто только что разрушала в Средней веру во что-то особенное, жизненно важное, без чего дальнейшее существование всего мира ставится под угрозу, и смутилась, окончательно убеждаясь, что не понимает, что происходит в голове соседки, и к чему вообще прозвучал весь этот странный, уставной имперский бред.
- Ия, у меня нет шансов, да? – Произнесла та, наконец, упавшим голосом. - Я уже больше не могу оправдать себя перед лицом Империи? Я благодарила Всеединого за то, что мне дали возможность исправиться, вернуться в русло Среднего Сектора и начать всё заново, без этих странных… эмоций… - прошептала она, будто сжимаясь в серый комочек от ужаса произнесенного слова.
- Лада, ты что, правда, ничего не понимаешь? – Что-то внутри дрогнуло, Ия резко ухватила соседку за тонкое запястье, не думая о том, как грубо, непристойно ведет себя - ни о чем, пожалуй, не думая вовсе, без капли страха или сомнений, только успев понять внезапно, что впервые вслух назвала девушку по имени, да еще и на «ты». Та вздрогнула, устремив на нее испуганно расширившиеся глаза, и безуспешно, слишком слабо пытаясь выдернуть свою руку из крепко сжатых пальцев Ии. – Ты что, правда не понимаешь, что происходит? Не видишь? Не чувствуешь? – Страшные, непростительные слова срывались с её губ одно острее другого. Не сдержавшись, Ия инстинктивно нервно оглянулась по сторонам, убеждаясь, что они одни в затопленном темнотой подъезде, а двор пуст как минимум в обозримой своей части, и только теперь, кажется, начала осознавать, что электричества и правда нет – не только света, но… вообще… Этого же не может быть! Система не может быть нарушена, невозможно. А если… если дикие?.. Холодный страх сжал внутренности где-то чуть ниже ребер, а вместе со страхом и какая-то безумная, не оформившая себя до конца решительность, заставившая руки задрожать. - Какие Высокие, какие внедренные, Лада, погляди повнимательнее! Послушай себя, а не других, хватит бежать! Ты же смотришь на меня… - она запнулась, переходя внезапно на шепот, словно сама пугаясь сказанного, - ты же смотришь на меня так же, как я смотрю на тебя…
Лада распахнула глаза еще шире, не в силах отвести взгляда от отчаянных темных, что пригвоздили ее к месту, и невольно зажала рот свободной ладонью.
- Не говори так… - прошептала она едва слышно. - Святая Империя, не говори этих слов… так громко… - голос её дрожал, да и сама она вся, кажется, мелко дрожала, напряженная до последнего предела, хотя платье ее, намокшее под холодным дождем, уже почти окончательно высохло. Ни о чем не думая, Ия привлекла девчонку к себе и обняла – так крепко, как не обнимала никого и никогда, едва ли полностью осознавая, что значит этот странный жест, и как хотела обнять уже невероятно долго, наверное, даже всю жизнь. Хрупкую, такую тонкую, словно исчезнет, если сбавит еще хотя бы пару килограммов, такую нежную, беззащитную и… Что-то горячее и влажное коснулось скулы Ии, возле самой мочки уха, она медленно отстранилась и обмерла: Лада плакала. И в тот же момент отвратительный спазм предательски снова скрутил что-то под ребрами коротковолосой девушки, поднялся, пребольно обжигая, через грудь, наверх, заставляя губы дрогнуть нервно… Проклятье, что за?.. Ей-то почему глаза щиплет?
- Тихо, Лада, тихо, не надо… - горячо зашептала она, снова прижимая девушку к себе, чувствуя ее острый подбородок, уткнувшийся в своё плечо, и неловко гладя по вьющимся от влажности волосам в безуспешной попытке успокоить саму себя ничуть не менее, чем соседку. - Не надо, они же в любой момент могут включить… - Как странно, привычный страх от мыслей о камерах чуть всколыхнулся где-то на задворках сознания, слишком слабый против затопивших грудь тепла и света.
- А могут и не включить! – Со внезапной яростью, обжигающе горячей, прошептала Лада, чуть отстраняясь и поворачивая к Ие своё лицо. Блестевшие в полумраке глаза горели огнем решительным и почти злым, какого последняя никак не ожидала увидеть, и слез больше не было, словно они Ие вовсе привиделись, только странные тени блуждали по щекам, внезапно побледневшим вместо ожидаемой красноты. Признаться, в давящей темноте подъезда, едва освещенного стеклостеной и распахнутой дверью, выглядела она мрачно, если не сказать пугающе. – А, может, мы уже сошли с ума, и нам вообще это все снится. – Пальцы, сжимавшие на спине светлую блузку Ии, нервно дрожали. Та закрыла глаза, зачем-то совершенно безуспешно пытаясь придать лицу привычное безразличие, и снова прижала девушку к своей груди – еще крепче и еще теплее. Не думая даже о том, что они стоят сейчас, обнявшись, в центре подъезда, на самом видном со всех сторон месте.
- …значит, я не хочу просыпаться, - выдохнула она в самое ухо, полускрытое мягким непослушным локоном. Лада не то всхлипнула, не то нервно вздохнула и, наконец, совершенно обмякла в её объятьях.
***
Не прошло и получаса, как ливень за окном, стеной хлынувший во второй половине дня, перерос в настоящую грозу, если и подавно не бурю: молнии полыхали то здесь, то там, освещая обложившие небо темно-сизые тучи, а самые сильные раскаты грома, казалось, сотрясали оконные рамы в классных комнатах.
Как назло, именно сегодня, когда голова почти что раскалывалась от боли, Алберс раз пять названивал по каким-то совершенно тупым семейным вопросам, да еще и Вайнке (хотя, между прочим, первый раз) пришел со своими придирками выяснять отношения. И кто из них вообще мастер?.. Сам же Алексис задержался на вечернее дежурство, а именно – проверку отключения учебной техники от электропитания. Алексис ненавидел дежурства всеми фибрами своей души, считая их не только пустой тратой времени, но и занятием, совершенно унижавшим его достоинство мастера: во-первых, камеры и так фиксируют, всё ли было отключено, и легче было бы посмотреть их запись, чем тратить время на обход четырёх этажей, во-вторых, могли бы найти для этого бесславного дела хотя бы кадета – а то и вовсе простого охранника, - но мастера… Видать, это такое специальное испытание, призванное заставить их почувствовать себя полным ничтожеством на фоне мощи Системы. Кроме того, сегодняшнее занятие у третьего курса, ребят, которые были так недавно его первым набором, совершенно измотало его – Алексис вообще никогда не пылал рвением проводить занятия у старших, потому что мастерам они задавали порой слишком уж неоднозначные вопросы, которых не решались озвучить наставникам и уж подавно комендантам, а головная боль, вызванная, очевидно, тремя почти бессонными ночами вкупе с резкой сменой погоды, добавляла последний красочный штрих к его препоганому настроению.
