Тьфу, как она вообще до такого дошла? Ладе стало как-то брезгливо на саму себя, словно она замарала чем-то грязным руки, а воды отмыться поблизости нет – вот и стой, любуйся на себя теперь. Начала с Высоких, а закончила какой-то пакостью. Высокие, что уж тут поделать, пугают порой – это ведь в их же, Средних, руках задача жить так, как того требует Империя, вот и нечего будет бояться тогда…
Ответ словно бы сам и пришел к Ладе в руки.
Логика и разум! Лада поняла, что наконец-то вздохнула спокойно, полной грудью, словно огромная тяжесть спала с ее тонких и хрупких подростковых плеч. Ах, как же сильно она ошибалась весь этот проклятый месяц. Хвала Империи, что внедрила к ней эту девушку, теперь всё будет, наконец, в порядке вещей. Еще раз перелистывая в своих мыслях прошедшие дни, прошедшие сомнения и все те нелепости, что приходили в её голову по поводу Ии Мессель, воспитания Ины или еще чего в этом роде, Лада Карн вдруг искренне содрогнулась от того, на какой шаткой грани стояла и сколь близко к падению находилась. Хвала Империи, надо непременно сказать Ие, как глубоко ошибалась и как низко бы пала, если бы не появление девушки. Что-то внутри горделиво затрепетало: «…и да будет каждый из нас достойно носить своё имя и статус Среднего» - всплыли в памяти слова субботней молитвы. Так вот для чего они, Высокие, есть – чтобы не давать нам забывать, кто мы такие, чтобы поддерживать Империю и обеспечивать порядок в нашей жизни… До чего ж сильна Святая Империя, что углядела в такой мелкой, как она, Лада Карн из Среднего Сектора, песчинке, такое большое и разрушительное сомнение, и до чего ж внимательна, что внедрила ей на помощь своего человека, а не ликвидировала её саму, Ладу, сразу же без суда и следствия! Да, этот урок она непременно усвоит и пронесет через всю свою жизнь.
При первой же встрече отдать должное Ие – это ж надо так натурально играть… Особенно тот испуг в лифте. Лада никогда и не думала, что девушкам в Высоком Секторе тоже позволено учиться на внедренных, вот ведь и попалась… Верно отец говорил, внимательнее надо быть, еще внимательнее, всегда начеку. А главное – поменьше думать, о чем не надо. А действительно надо, серьезно говоря, вообще мало о чем, особенно девушке, особенно в семнадцать лет.
А пока что – с новыми силами – найти, наконец, работу и занять своё место в механизме Системы. И стать, наконец, из нелепого ребенка достойной Средней – однажды и на всю жизнь.
***
В небольшом кабинете на третьем этаже здания Академии их было шестеро, шестеро мальчишек четырнадцати и пятнадцати лет, для кого теперь, с этого дня, должна была начаться новая жизнь, кто так или иначе был почему-то избран для нее из сотен других своих сверстников. Мальчики были серьезны и явно напряжены, что чувствовалось в словно бы дрожащем воздухе небольшого помещения, обставленного подобно школьной классной комнате. Очевидно нервничали, пожалуй, четверо из шести, хотя они и старались не подавать виду, пятый, щуплый и неприметный мальчик за второй партой по правую руку от Пана, выглядел безмятежным как бетонная стена, шестой, впереди него, высокий паренек с темными, рыжевато-каштановыми волосами, держался столь свободно, словно провел в Высоком Секторе всю свою жизнь, отчего безмолвная нервозность остальных лишь возрастала.
Пан глубоко вздохнул, считая про себя до трёх – простое, но действенное упражнение, которое он сам придумал и использовал уже много лет. Если в норме дыхание, то и голову остудить не так сложно. Однако Пан действительно был взволнован и не мог солгать себе, чтоб увериться в противоположном: происходящее всё еще казалось ему каким-то нереальным сном, иллюзией, очередной серией из тупого вечернего ток-шоу, что так часто смотрела его матушка. Мальчишка взглянул в стеклостену по левую руку от своей парты и увидел широкую улицу, которая вела от ограды территории Академии к площади Учреждения Устава, центральной площади Высокого Сектора. Наводненная до блеска начищенными автомобилями, каких, живя в Среднем Секторе, он прежде не видел ни разу, она снова напомнила мальчишке о впечатлениях от его первой невероятной прогулки по этой удивительной вселенной, что совершенно потрясла и перевернула весь его внутренний мир так недавно. Напомнила сияющий огнями проспект и красочные витрины многоэтажных магазинов, в которые зайти-то было страшно, напомнила дурманящий запах духов, льющийся время от времени от проходящих мимо женщин, и так много людей, одетых не в форму, но в совершенно невероятную одежду самых разных цветов и фасонов… Напомнила ошеломление, неловкость, недоумение. За один день почти пятнадцать лет жизни в пятом квартале Среднего Сектора показались Пану каким-то невнятным серым месивом, истоптанным форменными ботинками общеобразовательной школы, затхлым воздухом полуподвальной коморки… То было уже больше недели назад, когда на следующий, после Посвящения день все, как выяснилось, шестеро попавших в его положение мальчишек были собраны возле Дома Управления Средним Сектором и пропущены по разрешению Мастера Даниела Оурмана, сопровождавшего их (и куда, кстати, делся тот?), в самый что ни на есть настоящий Высокий Сектор. Через Стену, через двойной паспортный контроль под роспись… У них же теперь есть паспорта. Всё это даже сейчас снова казалось чем-то фантастическим, ненастоящим, невозможным, но сегодня… Сегодня – как, кажется, действительно будет теперь еще много дней – из неясного отражения в окне на Пана смотрел взрослый мужчина, полноправный член общества, винтик механизма Системы. Кадет в безупречно отглаженной черной форме с матовыми металлическими пуговицами, идеально сидевшей на нем, не в пример старой школьной; словно бы сразу похорошевший и впервые не стесняющийся себя и собственной угловатой подростковой внешности… Пану казалось, он родился заново, только произошло это столь внезапно и стремительно, что сам он не успел еще привыкнуть к новому себе. И сколько же времени ему еще понадобится?.. Да и вообще, возможно ли привыкнуть ко всему этому?
Школа…. Где-то там, в родном пятом квартале Среднего Сектора, сейчас, как и всегда, во всю идет первый учебный день их с Марком последнего, пятого класса. Как всегда, без изменений год за годом. Интересно, его парта сейчас пустует? И что вообще им сообщили – что и кому? О том, почему он больше не придет в их школу, Пан, разумеется, сказал только Марку, да и то кратко, хотя тот и задавал непривычно много вопросов, – родителям же позвонили из Высокого (Брант или Оурман? Почему-то от этой мысли становилось как-то словно бы неловко) в тот же день, когда сам он впервые попал на территорию Высокого Сектора…
От этих странных мыслей, роившихся в светловолосой голове, паренька отвлек человек, беззвучно открывший дверь в комнату и широкими шагами прошествовавший к предназначенному ему столу. По старой школьной привычке мальчишки разом встали, выпрямились, и замерли возле своих парт, устремив на вошедшего все шесть пар внимательных глаз. Сегодня Алексис Брант выглядел совсем иначе, нежели на втором построении, где Пан видел его в последний раз уже почти две недели назад: форменный двубортный пиджак такого светлого оттенка, что казался скорее белым, нежели серым, с красновато-кирпичными металлическими пуговицами и такого же цвета брюки с идеальными стрелками придавали ему вид суровый и отчужденно-холодный, черные волосы уложены были волосок к волоску с почти что пугающей тщательностью, и даже мягкие веснушки на его носу не в силах были сгладить всей той строгой безупречности, что внушала его фигура. Алексис окинул внимательным взглядом своих новых подопечных, затем подолгу задержался на каждом из них, словно сканируя с ног до головы, а главное – насквозь, через бесплотное соприкосновение глаз. Словно убеждаясь еще раз, что каждый из присутствующих находится здесь не по ошибке.
Алексис Брант был чертовски красив – видать, родители на славу постарались, планируя генетику будущему ребенку. Не в глупой школьной форме, мокрый от дождя на плацу, но такой…сияющий, каким он был сейчас, в небольшом кабинете с блекло-желтыми стенами, истинный Высокий среди них, шестерых растерянных мальчишек, чьи жизни только что сделали тройное сальто, натянутых как стрела от внутреннего напряжения. Пан понял, что пялится на него как последний болван, и одернул себя, изо всех сил пытаясь придать непринужденность своей позе, когда Высокий жестом позволил им сесть.
