Не понимают, что мы короли*
[*Из партии «Короли ночной Вероны», мюзикл «Ромео и Джульетта»]
Кажется, еще никогда прежде время не летело для Пана настолько быстро: четыре дня словно бы уложились как один - в двадцать четыре часа. Мальчишка, конечно, слукавил бы, если бы сказал, что хоть сколько-то жалеет об этой очередной безумной затее, но не признать, что ему было катастрофически не по себе, было невозможно.
На предложенное Алексисом задание кроме него из группы согласился лишь Ники – да и то Пан отлично понимал, что едва ли вызвался бы сам, если бы имел выбор как прочие первокурсники. Конверт с заданием мялся на дне рюкзака, распечатанный лишь для отвода глаз – мальчишка лишь однажды пробежал глазами его содержимое и выбросил из головы. В конце концов, у него в запасе еще целый месяц, а думать об этом сейчас он явно не в состоянии - сейчас визит в «Пункт» виделся ему испытанием куда большим.
Кажется, как и летом ушедшего года, настроение «К диким всё, и будь, что будет» снова стало девизом его жизни с той лишь разницей, что теперь всё шло по плану, а не экспромтом. И Пан прекрасно отдавал себе отчёт в том, что они с Алексисом оба ведут себя как эгоистичные дети со своим непоколебимым «хочу», и почему-то шёл на поводу у этого общего желания. Если летом за этим «…и будь, что будет» шло мучительное ожидание скорого конца, то теперь за ним всё больше следовал план, как этого конца избежать – из безумного самоубийцы мальчишка словно бы превратился в собственных глазах в расчётливого бунтаря, и от этого не по себе становилось только еще сильнее.
И когда на уроках Пан смотрел на парту Кира по правую руку от себя, занимаемую теперь Колином, в груди что-то душно сжималось.
Антон Штоф, кажется, тоже уловил какие-то перемены, происходящие не то в голове, не то в сердце соседа, но отвечать на его ненавязчивые расспросы последний решительно отказывался, уводя разговор в сторону или отмахиваясь безразлично-беспечным «всё в порядке». Антон смотрел ему в лицо пристально и ничего не отвечал, возвращаясь к своим делам, но ощущение, что увидел он намного больше, чем ему стоило бы, еще подолгу преследовало Пана.
Кажется, эти четыре дня, пролетевшие как один, нервных клеток сожрали у мальчишки больше, чем весь последний год.
«…Так вот, если в одиннадцать начинается комендантский час, значит, покинуть четвертый квартал нужно будет не позже половины десятого – итого в их распоряжении, если всё пойдёт без сбоев, оказывалось около трёх часов. Неплохо»…
На платформе четвёртого квартала Алексис появился двадцатью пятью минутами позже Пана – на следующем поезде, ходившем на третьем ярусе два раза в час, и нагнал его, успевшего порядком задержаться в компьютерном магазине, четырьмя кварталами дальше. Видеть Алексиса в повседневной форме Среднего Сектора было как минимум нелогично и странно – хотя и от своей средней школьной формы мальчишка тоже успел уже достаточно отвыкнуть. Оставшиеся до указанного места два квартала Мастер проследовал за Паном словно тень, оставаясь на почтительном расстоянии, однако и не отставая ни на шаг, и поравнялся с ним уже только у самых дверей по адресу 3 «С».
«Прачечная», - гласила невзрачная бело-голубая вывеска.
«Режим работы: пт.-вт., ср. и чт. – выходной.
Выдача белья по средам и четвергам осуществляется до 16.00. Звоните».
Часы показывали 18:17. Три коротких, один длинный. Напряженная пауза, и в приоткрывшемся дверном проеме возникла фигура невысокого молодого человека, одетого в стандартную повседневную форму, примерно ровесника Алексиса, с затаённым интересом во взгляде, окинувшем двоих гостей.
- Добрый вечер, чем могу быть полезен?
- «Пункт сбора» теперь «Бункер»? – Осторожным шёпотом обратился к нему Пан.
- Давненько тебя не видел, - кивнул ему молодой человек, одновременно словно ощупав Алексиса внимательным взглядом, и пропустив двоих внутрь.
- Знаешь, почему «Пункт»? – Вместо приветствия украдкой шепнул своему тайному спутнику мальчишка, когда двое проследовали за молодым человеком внутрь, мимо самой прачечной, располагавшейся в помещении по левую руку, в дверь с табличкой «Вход только для персонала». – Потому что чей-то острый язык его однажды назвал «Пункт сбора неблагонадёжной молодёжи». Алексис ничего не ответил, но тень его едва заметно качнула головой.
Еще одна облезлая дверь в комнате «для персонала» скрывала за собой лестницу в подвал. Что находилось в этом помещении раньше, сказать было сложно, однако сейчас здесь было весьма людно. Кроме высокого, узкого стола, нескольких стульев и длинной лавки у дальней стены, мебели в помещении практически не было, и народ устраивался, кто как мог, на каком-то хламе, принадлежащем, вероятно, самой прачечной, притащенных с собой подушках (была и такая парочка) и просто на полу несколькими кучками человека по два-три. Окон в подвале не было, что в глазах человека, привыкшего жить всю жизнь перед стеклостеной, делало его практически бетонным мешком, а в глазах напряжённого неблагонадёжного – и вовсе колодцем, из которого некуда бежать. Пан поёжился от этих мыслей и вдруг подумал, а не предложить ли этому парню «переселиться» на фабрику? Потом, правда, вспомнил свою последнюю встречу с ВПЖшниками, и как-то сам собой передумал. Да и звукоизоляция там никакая, а это помещение, если как следует приглядеться, было на самом деле отнюдь не таким уж заброшенным и бесхозным, хотя подобный вид ему явно тщательно придавался.
- Друзья, напоминаю, что у нас не курят, не шумят и уходят не более чем по двое, - вежливо обратился к ним молодой человек, когда все трое спустились с лестницы, - безопасность, сами понимаете… - развел он руками.
- Конечно. Простите, как я могу Вас называть? – Впервые за вечер тихо произнес Алексис, невероятно, даже по сравнению с Паном, напряженный и настороженный.
- Не стоит, - легким жестом остановил его тот и отошел к высокому столу, где стоял его ноутбук.
- Большая часть народу тут предпочитает не знакомиться и не знать ничьих имен, - шепнул Пан, - а уж тем более, если ты тут в первый раз. Я и сам до сих пор не знаю, как его зовут – хотя он помнит, какая музыка мне больше по душе. Удивительный вообще парень… - продолжил было мальчишка, а потом махнул рукой – всё-таки не болтать они сюда пришли. Хотя наболтаться, наверное, и вечности не хватит…
Народу сегодня было много – больше, чем в любой из предыдущих раз, что Пан бывал в этом странном заведении, человек, наверное, пятнадцать-шестнадцать. Кто-то сидел по углам, ближе к стоящим на полу колонкам, и молчал, закрыв глаза, словно превратившись в один только слух, кто-то тихо переговаривался; возле лестницы компания из четырех молодых людей лет двадцати – двадцати двух оживлённо спорила о чём-то громким шёпотом. На скамье три девчонки в школьной форме, примерно ровесницы Пана, смущенно хихикали и пихали друг друга локтями, кидая время от времени выразительные взгляды на кого-то из этой четвёрки; еще нескольких человек в противоположном углу не было видно за высоким столом.
Тем временем резкие электронные биты, плавно затихавшие во время их появления в «Бункере», сменились другим звуком, словно вибрирующим, приближающимся издалека, нарастающим и становящимся всё тяжелее и напряжённее, пока, наконец, звук этот словно бы не разлетелся на добрый десяток других, совсем разных, а вместе с тем удивительно гармоничных, и, глубокий и чуть хриплый, но одновременно с тем приятный мужской голос лег поверх них. Пел он почти резко, а вместе с тем удивительно красиво, и, хоть язык исполнителя не был знаком мальчишке, ему почему-то всегда думалось, что речь в песне должна идти о свободе, жизни или чём-то ещё в этом духе. Хотя какое там, когда музыка сама по себе уже была для него знаком почти невозможной свободы… Пан невольно растянулся в улыбке, почти физически ощущая, как жуткая нервозность последних дней уходит постепенно из его тела, благодарно кивнул парню за ноутом, всё ещё помнившему его музыкальные вкусы, и внезапно расхохотался (чем даже привлек к себе несколько удивленных взглядов, хотя и ненадолго), увидев, как глаза Алексиса Бранта, и без того оставаясь размером с чайные блюдца, словно принимают постепенно квадратную форму.
